Меир Шалев - Фонтанелла

• Название: Фонтанелла
• Автор: Меир Шалев
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0830-9, 978-5-9953-0045-8

Герой нового романа Шалева — человек, чей незаросший родничок даровал ему удивительные ощущения и способность предвидения. Это рассказ о необычной любви героя, причудливо вплетенный в драматическую историю трех поколений его чудаковатого рода. Автор ироничен и мудр, его повествование захватывает с первых же слов, раскрывает свои тайны до конца лишь на последних страницах и заставляет нас тут же вернуться к началу, чтобы читать заново.

---

После того как Йофы прикончили основную часть угощений — «таки-да хороших» и «очень здоровых» опять никто не коснулся, а любители «компота» у нас, после смерти Парня, уже не появлялись — и перестали спорить и кричать, я сказал отцу, что хочу «половить бабочек новым сачком».

Этот сачок купила мне Рахель.

— С каких это пор ты интересуешься бабочками? — удивилась она моей просьбе.

— Теперь начну.

Мне напомнили — как напоминали в каждый мой день рождения, начиная с «того самого», — чтобы я не вздумал снова идти в поле, потому что сейчас лето, «а ты ведь знаешь, как это, когда пшеница уже пожелтела, — одного осколка стекла достаточно, чтобы ее зажечь».

Я направился к Ане, но на этот раз не через пролом в нашей стене — ведь сегодня была моя бар-мицва, и я был уже взрослым и охотником, хотя и за бабочками. Я поднял деревянный брус, запиравший большие ворота, и вышел через них. Аня приготовила мне наш «чай-с-лимоном-и-коржиками», которые можно было макать в чашку без того, чтобы они размокли в чае и развалились по дороге в рот.

— А сейчас покажи, что ты получил в подарок, — подтолкнула она меня.

Я помахал сачком для бабочек, вынул из кармана плоскогубцы фирмы «Баку», подаренные мне Женихом, показал широкий кожаный пояс, специально заказанный для меня Апупой у арабского шорника — свой собственный пояс, полученный им от отца, он отдал Габриэлю. Я назвал книги, подаренные мне двумя половинками сводных братьев Апупы — «Десятилетие Израиля» и «Иерусалим не пал», — и перечислил другие подарки, полученные от Йофов, приехавших издалека.

— А что ты получил от твоих родителей? — спросила она.

— Книгу стихов Рабиндраната Тагора.

Она улыбнулась, но промолчала.

— А что подарил тебе Габриэль?

— Габриэль устроил для меня представление.

— Какое представление?

Меня охватило нетерпение. Не то нетерпение, что бывает у ребенка, который не способен откладывать и ждать. Тринадцать лет мне было, и во мне уже клокотало раздраженное нетерпение мужчины.

— Какая разница? Представление с переодеванием.

Аня улыбнулась:

— А от меня, Фонтанелла, что бы ты хотел в подарок?

Слова застревают у меня в сердце, желания застревают в моем горле, я краснею и смущаюсь.

— Чтобы ты сделала мне лысину, — сказал я и тут же добавил: —Ты сказала тогда, когда брила Элиезера, что, когда я вырасту, ты побреешь и меня тоже.

— Да, — сказала она, — я сказала, и ты вырос, садись сюда.

Я сел. Простыня для стрижки на моей шее, ножницы щелкают над головой, бритва у нее в руке, а потом, нахлобучив шапку — моя оголенная фонтанелла барабанит так, что я с трудом могу слышать, обонять и видеть, — я вернулся во «Двор Йофе», уже через пролом, и тихонько постучал в окно Габриэля. Он открыл, увидел, но, заметив мои энергичные жесты, сдержал готовый вырваться удивленный возглас.

— Кто тебе это сделал? Она?

— Она, — сказал я, — но я скажу, что это ты. Запомни, если кто-нибудь спросит — это сделал ты.

— Но как я это сделал? Чем?

— Бритвой Апупы.

— Никто нам не поверит. Это сделано так красиво и гладко.

В кухне был нож, наточенный Женихом для моего отца, чтобы он мог резать овощи одной рукой.

— Теперь поверят, — сказал я.

— И потом, у тебя такой странный запах, — сказал Габриэль, принюхиваясь.

— Это ее запах.

И не исключено, что он продолжал бы меня расспрашивать и в последующие дни, если бы не начал — уже назавтра после нашей бар-мицвы — внезапно расти. Как и предчувствовала моя фонтанелла — и притом с такой скоростью, какой не видывал даже наш деревенский ветеринар. Все признаки недоношенности осыпались с него, как осыпаются на пол обрезки состриженных волос. От дрожжей, которыми Апупа поил его в школьном дворе, его тело раздалось вширь. Молочные пенки удлинили и укрепили его кости. Масло и мед сделали его тело тверже и плотнее, отполировали его кожу.

— У меня боль складывается с болью, — жаловался он, а дедушка сказал:

— Не бойся, Пуи, это потому, что твое тело не привыкло расти, — и шепотом: — У меня тоже, только по обратной причине.

За несколько считанных месяцев дедушкин цыпленок вырос на целых двадцать сантиметров, стал много спать, и тридцать килограмм мышц добавились к его весу. Дедушка был счастлив, и его радость подарила нам новое семейное выражение, на сей раз по-арабски, которое он произносил во время взвешивания: «Наэс аль хара» — «за вычетом дерьма», как говорили, посмеиваясь, скототорговцы, когда продавали особенно тяжелого теленка.

Я не нуждался в обряде измерения нашего роста, чтобы заметить, что Габриэль сильно обогнал меня. Но я был подавлен скоростью, с которой это произошло: за какой-нибудь месяц, прошедший между двумя последовательными измерениями у двери. Я не мог примириться также с радостью дедушки и, что еще хуже, — с тем, что он не давал себе труда эту радость скрывать.

В пятнадцать лет Габриэль был уже рослым и широкоплечим парнем с приятным выражением лица и мягким голосом, чьей душе, как говорила моя мать, не удавалось поспевать за неожиданным, бурным темпом, который ей диктовало его тело. Моя мать иногда делает замечания, не связанные непосредственно со здоровьем и питанием, и тогда у ее слов появляется приятный запах и привкус надежды. Недавно она даже спросила меня вдруг, думаю ли я все еще о той женщине, которая вытащила меня из огня, и когда я сказал: «Ну, что ты?» и «Как можно, через сорок лет?» — сказала, что до сих пор думала, что это ее муж был недосягаемым обманщиком, а вот сейчас видит, что ее сын превзошел отца, потому что обманывает даже самого себя, «и в этом, — добавила она на закуску, — виновато не только твое вредное питание».

И произошло еще кое-что: Габриэль стал похож на Апупу, и не потому лишь, что полное сходство в семействе Иофе встречается не только среди детей одного возраста и одной матери, но и потому, что они жили вместе и, как это часто бывает с живущими вместе людьми, стали во многом походить друг на друга. Не только внук на деда, но и дед на внука. К этому сходству Габриэль добавил изрядную долю подражания: кроме того, что он тоже прятал голову среди платьев Амумы и Батии, он усвоил также манеру хождения Апупы и его привычку впиваться глазами в глаза собеседника. Как и он, сбрасывал тарелки со стола и так же громко хлопал себя ладонью по бедру. Его желтые цыплячьи волосы потемнели и стали каштановыми, как у деда, и, точно по команде, у него выросли огромные ладони, появились волчьи скулы, над могучими хребтами плеч вознеслась сильная шея. Все заметили их сходство, и все говорили о нем. И когда они вдвоем выходили на улицу, в тяжелых рабочих ботинках и с двумя кнутами за поясом, отличаясь друг от друга одним только возрастом, моя зависть возрастала всемеро.

Кнут и ботинки для Габриэля изготовил тот же старый арабский шорник из Нижнего города в Хайфе, который сделал для меня пояс. Во времена мандата он служил в кавалерийской части британской полиции, шил сапоги для всадников и сбрую и седла для коней. После ухода англичан он открыл сапожную мастерскую. Он был настоящий специалист, того рода, который Жених так ценил, что однажды даже произнес по нему короткий плач:

— Жаль, что человек с такими хорошими руками растрачивается на кожу.

— Ты выбрасываешь свои деньги на ветер, — заметил сапожник Апупе во время примерки. — Это такой мальчик, что он еще будет расти и расти. Через полгода он уже не влезет в эти ботинки.

Но Апупа сказал, что ему не жалко выбрасывать деньги на важные дела.

— Пусть носит их и знает, что он мужчина, — сказал он, — что его удар ломает кости и что искры вылетают у него из гвоздей подошвы. И пусть земля знает, что это идут его ноги.

Люди в деревне радовались новому виду Габриэля.

— Даже не верится, что он когда-то был недоноском… — говорили они и: — Как хорошо он вырос… — и: — Будем надеяться, что он похож на деда только телом, но не душой…

И действительно, даже тот, кто знал, с трудом мог поверить, что Габриэль был когда-то маленьким и сморщенным младенцем, а тот, кто не знал, вообще не мог бы догадаться. Только матери недоносков, врачи недоносков, двоюродные братья недоносков и те, кто сами были недоносками, могли бы объяснить загадку несоответствия между его узким лицом и широкими плечами и прочесть неожиданную тревогу, что иногда просачивалась сквозь его кожу и старила на несколько мгновений лицо, ту тревогу, которая иногда проступает в уголках рта у больных, и голодных, и у всех, чья жизнь висит на волоске.

А что касается его прозвищ — Зибеле, Пуи и Цыпленок, — то они, конечно, сохранились, потому что в семействе Йофе не меняют прозвищ, но на новом, большом теле Габриэля и они стали чем-то вроде платья или маскарадного костюма.

А иногда он наклонялся над своим старым инкубатором, как будто пытаясь снова втиснуться внутрь, и тогда на его лицо возвращалась былая тревога, а с ней новая мужская злость — того типа, что вспыхивала у Апупы, когда он воевал с кранами и дверьми.