Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

• Название: ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
• Автор: Кальман Миксат
• Жанр: Классическая проза

---

Неправда заключалась лишь в том, что он кладет прибыль в карман. Именье Михая Тоота на самом деле приносило денежки, но он не был ни жадным, ни корыстолюбивым (американские акции давали ему достаточно доходу) и, что приносило поместье, с умной щедростью раздавал на благотворительные цели, по большей части анонимно, — вовсе не из тщеславия, а из благородных побуждений, ради удовольствия считать себя хорошим человеком и полезным гражданином. Благотворительность его была совсем иного рода, чем у прочих венгров. Он не позволял выкачивать из себя деньги на выборы депутатов, гроша не давал на партийные цели (за что его считали плохим патриотом), еще меньше жертвовал на церкви и всякие поповские выдумки (за что прослыл «проклятым язычником»), но вместо этого летом раздавал бонтоварским детям триста мячей, а зимой — столько же пар коньков (за что заслужил титул придурка) и основал в Мезерне (татарской столице) «Пансион ев Себастьяна», став его покровителем и приняв на себя все расходы. За это бранить его не решались, но про себя думали-«Вот осел!»

Собственно говоря, основал он этот пансион-санаторий лишь потому, что часть имущества предназначил на всякие добрые дела. А это, несомненно, дело доброе. Милость Божия, обращенная на него, пробудила доброту и в его сердце. Унаследованному состоянию обычно сопутствует спесь, состоянию же благоприобретенному — некоторое смирение, нечто вроде попытки испросить прощения у человечества за сливки, снятые с молока. Поэтому парвеню обычно гуманнее тех, что рождены вельможами. Одни сорят деньгами ради внешнего блеска, другие — чтоб заглушить зависть к их счастью.

Быть может, подобная точка зрения руководила и господином Тоотом? Или пример американских набобов? Но что бы им ни руководило, делал он все достаточно практично. В пансион на работу нанял не докторов, а старух, которые и в уходе за больными разбирались, и готовить умели, доктор был только один, упомянутый уже Анзелмуш Пазмар. Назвал он больницу не госпиталем, а «Пансионом св. Себастьяна», так как слова «больница», «госпиталь» были непопулярны в округе. Крестьянин позором считал попасть в больницу: на виселице умереть или в больнице — стыд одинаковый, пожалуй, на виселице даже пристойнее, ведь вешать-то король приказывает, да еще с какими церемониями (а это тоже кое-что значит), но госпиталь ужасен, лучше уж околеть под забором!

Названная пансионом больница вскоре расцвела и заполнилась больными и симулянтами (прошел слух, что харч там хорош), народ признал щедрость и широту Михая Тоота и всячески проявлял любовь к нему и великое уважение, так что господин Михай Тоот, намеревавшийся лишь дать утешение страждущим и беспомощным, доставил самому себе величайшее утешение и удовлетворение. Всякий раз, завидев двухэтажное здание из красного кирпича, он чувствовал себя лучше, благороднее, чище. Это ведь было его детище. Больница казалась ему сложенным из камня алтарем, от которого вместе с дымом возлетает к богу молитва… Ибо дым этот шел из труб тех печей, на которых варили еду для больных.

Он гордился делом своих рук и постепенно сосредоточил на нем всю свою страсть к деятельности и улучшениям. Он разбил для больных сад, пробурил артезианский колодец, чтобы дать им хорошую питьевую воду, вечно что-то придумывал, добывал куда-то ходил по делам «Пансиона св. Себастьяна».

Когда бывали тяжелые больные, он наезжал в Мезерне почти каждый день и даже оставался иногда ночевать, особенно перед кризисом — его интересовало, куда склоняются парки. На втором этаже для него была отведена комната, где он и спал а вечерами ужинал в «Большой кружке» и слушал дискуссии доктора Пазмара и Йожефа Холича о трубах и о больных. Иногда он вмешивался и сам, по своему обыкновению, добродушно и тихо, возражая, главным образом, против навязчивой идеи врача, который, основываясь на принципе: худую траву с поля вон, — яркими красками обрисовывал великое будущее сильной, закаленной по примеру Спарты расы.

— Не пристало так доктору говорить, — заметил однажды Михай Тоот. Господин Пазмар в запальчивости не уступал.

— И доктор в приватные часы может умным человеком быть.

— Да, но прежде всего именно ему следует проникнуться современным гуманизмом, самой благородной идеей нашего прогрессирующего века. В вас говорит дух прошлых веков, когда короли и олигархи считали человека объектом борьбы.

— А подите вы все к дьяволу со своим современным гуманизмом! Шулерство это!

— Ай-ай-ай, доктор, доктор! Вы ведь под собою сук рубите. Свою деятельность умаляете и мою отчасти.

— Мне все равно!

— Но разве вас не воодушевляет, когда в конце года, составляя отчет по «Святому Себастьяну», мы можем доложить, как, например, в прошлом году, что двести больных выздоровели? Разве вы не чувствуете при этом, что у вас теплеет на сердце? Признайтесь откровенно!

— Нет!

— Ну, а я чувствую.

— А вот вы-то как раз меньше, чем кто-либо другой, должны это чувствовать.

— Я-аа? — Удивленный, пораженный и обиженный господин Тоот даже заикнулся.

— Вы, вы, господин Тоот, — гаркнул доктор, одним махом осушив целый бокал пунша.

— Как вас понимать? — глухо спросил Михай Тоот.

— Ну-с, я человек грубый, и раз мы так далеко зашли, ладно, скажу вам правду. Насколько я вас знаю, господин Тоот, пелена с глаз у вас спадет, и вы увидите в ярком свете свой так называемый современный гуманизм, которым вы так гордитесь.

— Неужто? — произнес Михай Тоот и с сомнением покачал головой.

— Дело в действительности обстоит так: в «Себастьяне» мы вылечиваем в год примерно двести больных, но, являясь одновременно и вашим заводским врачом, господин Тоот, я веду также частную статистику того, сколько людей болеет и калечится ежегодно на ваших заводах. Даже не считая губительных последствий алкоголя, который производит ваш винокуренный завод, в год набегает примерно душ триста, — правда, в нынешнем было больше. Ну-с, итак…

— Ах, что вы, право, — перебил господин Холич, неодобрительно качая серой круглой головой.

— Ну-с, итак, — неумолимо продолжал доктор, — если бы вы, господин Тоот, однажды остановили производство на своих заводах и закрыли «Святой Себастьян», человек пятьдесят в год все же осталось бы лишку. Вот вам современный гуманизм владельцев труб, ха-ха-ха!

Михай Тоот покраснел как рак, допил виски и отправился в свою комнату, при санатории. Когда утром он встал, доктор завершал уже обход больных.

— Когда освободитесь, доктор, пришлите мне те данные.

— Какие данные? — удивился Пазмар.

— О которых вы говорили вчера вечером.

— Вчера вечером? А о чем мы говорили вчера вечером?.. Ах да, помню! (Он рассмеялся, будто вспомнив о хорошей шутке.) Я действительно составил эти данные. Он принес бумаги из своего кабинета и передал Тооту.

— Статистика — хорошая наука, — заметил он, — ею все можно доказать.

Михай Тоот пожал ему руку и уехал домой в Рекеттеш. Он вернулся лишь на третий день и отдал господину Пазмару его записи.

— Вы были правы, — просто сказал он. — С сегодняшнего дня я закрываю мои заводы.

— Да не может быть! — Доктор был ошеломлен.

— Может. Вы убедили меня в том, что подобный гуманизм самообман, обман бога, обман народа. Одной рукой давать, другой забирать и при этом еще уважение людское прикарманивать — низость. Либо заводы надо закрыть, либо санаторий, Я рассчитал, что богатства у меня хватит, поэтому ликвидирую заводы.

— А моя заводская практика и жалованье?

— Также прекращаются с нынешнего дня. Впрочем, жалованье вы будете получать еще год в благодарность за то, что вы меня просветили.

Доктор Пазмар взглянул на него — не шутит ли — и принялся всеми святыми клясться, что позавчера болтал спьяну однако Михай Тоот отнесся к делу серьезно, и с того дня в Рекеттешском поместье перестали дымить высокие стройные красавицы трубы, которые так любил господин Йожеф Холич.

Вот каким человеком был Михай Тоот. На решения скорый, а уж раз что порешил, того и придерживался непреклонно.

Ликвидация фабричного производства породила много толков, но последствия были невелики, если не считать того, что два страстных спорщика из «Большой кружки» окончательно прекратили годами продолжавшуюся словесную перепалку: доктор стал осторожен и больше не рассуждал о бесполезности лечения больных, у мастера-трубочиста сердце болело из-за труб, которые он раньше чистил, и ему не хотелось касаться не-зарубцевавшейся раны, а сверх того оба сошлись на том, что одного шарика у Михая Тоота явно не хватает. Разумеется, в кругах, более отдаленных, не поверили рассказу Пазмара и объясняли ликвидацию заводов тем, что они приносили мало доходов (ведь этот Михай Тоот себе на уме), но нашлись и такие, что шептались: «У Михая Тоота мелкие деньги перевелись!»