Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

• Название: ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
• Автор: Кальман Миксат
• Жанр: Классическая проза

---

— Вы не знаете, дядя, как его зовут?

— Не то Фитош, не то Микош, так он записался в гостинице. И, между прочим, говорят, очень интересный, приятный молодой человек…

— А что было дальше, дядя, вы знаете?

— Ничего не было.

— Жаль, — сказал Велкович. — По крайней мере, хоть немного нам кровь взбудоражил. Жаль, что история с Патко обернулась таким пустяком.

— Я сразу подумала, что это сплетня, — вознегодовала госпожа Велкович. — Не зря я всегда говорю, бог плохо создал людей, надо было отмерить им слова, как зерна в пшеничный колос, столько-то полагается человеку на язык, — например, миллиард слов, а коли он их смелет, отбарабанит все до единого, язык онемеет и перестанет двигаться. Тогда люди больше бы думали над своими словами и не тратили бы их попусту на лживую болтовню.

— О, бедная моя Жужанна, ты бы тогда давно онемела! — с пафосом произнес господин Велкович.

— Вот, вот, именно это и есть бесполезная трата слов, — взяла все-таки над ним верх Жужанна, которая была удивительно бойка на язык.

А между тем госпожа Тоот, осмотрев принесенные пакеты, сделала потрясающее открытие.

— Послушай, ты забыл дрожжи!

Господин Тоот хлопнул себя по лбу и, всячески оправдываясь, старался смягчить женину досаду, в которой полностью потонула его заслуга по раскрытию легенды о Патко. Главным событием дня стало то, что он не принес дрожжей и теперь нельзя ни хлеба испечь, ни калачей к кофе, разве только кто-нибудь сбегает днем в город.

А ведь господин Тоот достаточно дрожжей принес. Материал, который он взболтал своим рассказом в девичьих головках, самые тайные их мысли, кипел там, булькал, и было очевидно, что приведет это к доверительным беседам. Розе теперь было известно столько, что скрытничать не стоило. Она все уже угадывала, хотя и не вполне ясно, — брела еще на ощупь, но уже у самой святая святых. Кроме того, у Розы были теперь и заслуги, ведь она стала преданным союзником Мари; наконец, и с самого события слетела пелена ужаса. Кошмарный, гадкий Патко рассеялся в воздухе, словно туман, и остался лишь красавец охотник.

Два девичьих сердца непременно должны были раскрыться друг другу, когда вечерами подружки раздевались в задернутой белыми занавесками спальне, гасили свечи и сои бежал от их глаз.

Ночь, это темное покрывало, чуть подкрашенное слабым светом луны, просачивающимся через окно, окутывает человека дневного, с его заученной ролью — с лицом улыбающимся, спокойным или надменным, — и тогда, будто улитка из раковины, из человека внешнего выползает внутренний и вступает сам с собою в беседу… Да, теперь бы только верное словечко сыскать той, что лежит на соседней кровати, и заскрипят двери, открывающиеся в два таинственных мира.

— Ты спишь, Мари?

— Нет еще.

— Я все думаю, кто был твой кавалер. Тут что-то странное, таинственное. По крайней мере, мне так кажется. А как по-твоему?

— Да, конечно, — согласилась Мари и натянула на себя одеяло, так что видны были лишь глаза ее и рот. — Теперь-то выяснилось, что он не тот, за кого его принимали. Да и как он мог быть разбойником?

— Значит, ты не верила, что он Патко?

— Никогда! — горячо ответила она. — Это немыслимо! Стоило только взглянуть на него!

— То есть ты хочешь сказать, что он выглядел порядочным человеком?

— Они был порядочным!

— Гм. Он блондин или шатен?

— Шатен… кажется.

— Ах, только кажется? Да любая девушка знает это про каждого своего кавалера. А вот если не знает и знать не хочет — стало быть, сильно ей голову вскружили. Подозрительный признак! По нему узнается любовь.

Зашуршала простыня, свидетельствуя, что Мари, услыхав эти слова, беспокойно заворочалась.

— Вероятно, не все девушки одинаковы, — заметила она сдавленным голосом.

— Но-но! В этом смысле все мы из одного теста вылеплены.

— Значит, и ты такая же?

— Разумеется, сердечко мое. У меня тоже есть предмет. Днем и ночью передо мной лицо его стоит, вечно его вижу и всегда хочу увидеть снова.

— И не знаешь, какой он? — спросила Мари.

— Знаю, но, когда хочу кому-нибудь рассказать, словно немею. Как будто если не буду о нем говорить, я сохраню его для себя.

— Вот видишь!

— Ничего я не вижу, у меня нет от тебя секретов, так и знай. Особенно с тех пор, как я стала догадываться, что и ты кое-что скрываешь. Мой милый — настоящий красавец, у него большие черные глаза. А у твоего кавалера какие глаза?

— Черные.

— У моего лицо узкое, лоб красивый, а волосы густые, темно-русые.

— И у моего так же, — вздохнула Мари.

— Право, оставь! Ты нарочно так говоришь.

— Да он и впрямь такой. Ты его описала, будто знакома с ним.

— Вот видишь, оказывается, знаешь, а от меня скрыть хотела, — упрекнула ее Роза.

Они щебетали еще долго, и с уст Мари сорвалось несколько предательских слов: в темноте любовь сама жаждет откровенности.

— Ах, боже мой, Мари, вижу, он тебе нравится!

— Я этого не говорила.

— Не отпирайся, милая!

— Ну, если хочешь, я признаюсь, но, умоляю, никому не говори!

— Упаси бог, во мне можешь быть уверена, мы ведь обменялись: тайна за тайну!

— Сама видишь, у меня это вроде летнего дождя, — вздохнула Мари. — Прошло, прежде чем началось, только туман остался.

— Я одного не понимаю, душенька Мари, как ты хоть кого-то вчера могла выбрать в такой компании! Если б он еще был Патко! Это я могла бы понять: в конце концов Патко, должно быть, парень хоть куда. Ведь как часто, особенно в романах, благородная девушка влюбляется в красавца бандита. Даже красивый пастух овеян какой-то поэзией, но влюбиться в подмастерье — это, прости меня, все же shocking! [84]

— А твой разве принц?

— Мой — гусарский подпоручик, — со вздохом ответила Роза.

— И мой совсем такой, как гусарский подпоручик, только в штатском. А может, он даже переодетый граф.

— Видела бы ты, какая у моего фигура! Стройный, как олень!

— А мой, как тростник, гибкий!

— И какие у моего красивые, тоненькие усики!

— Может, как у жука-усача?

— Я бы попросила тебя воздержаться от оскорбительных замечаний. У него самые красивые усы во всей армии! И как лихо кверху закручены!

— Не лучше, чем у моего.

— А лукавая улыбка, когда он поддразнивает!

— А ласковый взгляд, когда он улыбается!

— Мой и происхождения благородного, он, можно сказать, аристократ.

— А мой из той аристократии, что не к королям, а к самому богу восходит. Природная аристократия! Среди королевских аристократов и горбатые, и хилые, и с носами приплюснутыми встречаются, а природную аристократию сила и красота создают.

— Но если и то и другое сочетается?

— Все равно, я с тобой не поменялась бы.

— Да у тебя и вкуса-то нет! Куда уж тебе судить!

Так состязаясь друг с другом, они иногда переходили на личности, отпускали колкие замечания, которые, вероятно, могли привести к ссоре, если бы в пылу соперничества, истощив запасы всех важных положительных качеств своих избранников, они не прибегали бы к таким, которые непременно должны были вызвать смех. Например, будто подпоручик Розики умеет свистеть, как дрозд, а охотник Мари щелкает пальцами, будто кнутом, а дым от сигары выпускает через нос.

— Ага! Теперь понимаю, тебе копченые носы нравятся. Ну, а мне они не нужны! Ха-ха-ха!

Однако постепенно в оживленное соперничество стали вкрадываться зевки. Фея сна Маймуна хоть и лениво, но неотвратимо приближалась и, наконец, склеила своими медовыми пальцами веки девушек. А ведь на сей раз, если б только захотела, могла она не закрывать им глаза, хоть это и входит в ее обязанности, а, наоборот, раскрыть их; будучи феей, она все знает, ей очень легко было шепнуть им: «Эх, девушки, девушки, нечего вам друг перед дружкой хвастаться, превознося своих милых, и спорить, какой из них лучше… не вздумайте еще и поссориться, ведь все ваши препирательства напрасны, обе вы об одном человеке толкуете…»

Но Маймуна занималась лишь своим делом: усыпила обеих девушек и отослала их в страну снов продолжать начатое наяву, — когда же утром они встали и солнечные лучи влились в окно, они стыдливо улыбнулись друг другу, словно им уже все было известно.

Хотя теперь у них нашлось бы достаточно интересных тем для разговора, Мари заметно искала одиночества. Она избегала даже Розу, часами бродила одна по винограднику, размышляя, грезя, наблюдая за плывущими по небу облаками. Куда они направляются, зачем, кто их посылает? А птицы почему порхают по воздушным путям — цель у них есть или просто наугад летят? И коли одна летит направо, другая налево, встретятся ли они когда-нибудь, а если встретятся, узнают ли друг друга? Откуда кукушке известно, сколько лет проживет тот, кто вопрос ей задал, и как она ответит, если вдруг спросят сразу двое? Что ощущает пчела, барахтаясь в лепестках розы? Над подобными проблемами ломала она голову, ибо были они в некотором родстве с самыми интимными, тайными ее раздумьями. А размышляла она над тем, не упрямством ли, не беспричинной ли спесью было бесследно исчезнуть, закрыть охотнику все пути, чтобы не мог он к ней приблизиться. Конечно, это было страшно жестоко! А как умолял ее бедный охотник — безусловно, единственное существо, полюбившее ее лишь за ее внешность, за то, что сама она понравилась ему, приглянулась.