Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

• Название: ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
• Автор: Кальман Миксат
• Жанр: Классическая проза

---

— Ни в коем случае, — решительно сказал Мишка Тоот. — Такие романтические приступы великодушия обычно хороши лишь поначалу.

— Не понимаешь ты меня, вот и все. Не думай, что я по-дурацки, как безумец, сорю деньгами. Ведь потому и не хочешь ты их взять. А ты смотри на меня как на хитроумного, расчетливого коммерсанта. Напрасно улыбаешься, это так и есть. Умный богач никогда не поставит все на одну карту, заметь: половину состояния он вкладывает обычно в землю, а на другую половину покупает акции. Вот и я передаю тебе половину капитала, и если одна часть не будет приумножаться, то со второй дело может еще пойти на лад. И тогда не так-то просто разориться! Не думай, что я передаю тебе половину капитала потому, что от обилия денег у меня закружилась голова и я не знаю, что о с ними делать. Нет, я вовсе не считаю, что их слишком много, напротив, думаю, что мало, и поэтому отдаю половину. Бес приобретательства пришел ко мне вместе с удачей. Он и пришпоривает меня все время. Так-то оно, дружок Мишка, не деньгами делюсь я с тобой, а, по сути дела, дополняю свой ум и свое счастье твоим. Потому что будущее я представляю себе так: мы оба владеем капиталом в сто тысяч форинтов и каждый самостоятельно берется за серьезное дело, какое ему по душе, и идет за своей путеводной звездой. Тогда эти сто тысяч форинтов родят, быть может, новую сотню тысяч. Если нам обоим повезет, ты вернешь мне деньги, и дело с концом. А ежели я разорюсь, приду к тебе и скажу: «Теперь ты мне помоги». Не исключено, что сперва ты израсходуешь порох и тогда в один прекрасный день постучишься ко мне, принесешь пустую суму, чтобы я ее наполнил.

— Все это прекрасно в теории, только ты не посчитался с третьей возможностью.

— С какой же?

— Если обе сумы опустеют. Велкович весело пожал плечами.

— Стану я думать об этом! А впрочем, тогда мы вернемся к исходной точке. У нас останутся прекрасные воспоминания.

— У тебя, может, и останутся, а у меня еще ляжет пудовый камень на душу, что я своими экспериментами промотал половину твоего состояния. И этот камень задавит меня. Ты видишь, что я не могу принять твоего предложения: оно невыгодно мне, ибо ставит меня в неравное положение!

— Тары-бары! Что за смешные рассуждения! Либо ты сию минуту возьмешь эти деньги, либо я тут же, на твоих глазах, сожгу их. И это так же верно, как то, что меня зовут Дёрдём Велковичем. А ну, подвинь ко мне серные свечки. (Так назывались тогда серные спички, изобретенные как раз в том году.)

И Дёрдь так решительно потянулся за ними, — а был он человек увлекающийся, легкомысленный и склонный к быстрым решениям, — что можно было серьезно опасаться: вот возьмет и выполнит свою угрозу. Умный и трезвый Мишка понял, что сопротивляться дальше нет смысла. Более того, он понял и то, что должен согласиться с намерениями Дюри в его же собственных интересах.

У Дюри, несомненно, была склонность к властолюбию и вместе с тем какая-то восточная мечтательность в натуре. Словно тростник, гнулся он по ветру. Кроме того, Дюри был красивый малый и с легкостью мог попасть в руки кокеток-женщин. Да и кто знает, как еще испортится у него характер от этого наследства! Он может и мигом все по ветру пустить. А в таком случае отлично, если уцелеют хоть те деньги, что он отдал другу.

Так плелись мысли в голове у Мишки. Хорошо, он возьмет эти деньги, но не будет считать их своими — словно кто-то положил их к нему в депозит. И притронется к ним он лишь в том случае, если твердо будет знать, что от этого их станет больше. Но сейчас нет нужды обо всем рассказывать Дюри. Пускай думает, что отдал их совсем. Так оно будет лучше, по крайней мере, Дюри будет бережливее тратить свою долю, считая, что других денег у него нет.

Более того, чем дольше раздумывал об этом Мишка, тем больше прояснялось все в его глазах, пока не изменилось совершенно. «Какой я был дурак, — воскликнул он про себя, — что не хотел принять предложение Дюри! Если б даже это не пришло ему в голову, я сам любыми правдами и неправдами обязан был надоумить его разделить деньги, чтобы каждый распоряжался ими самостоятельно. Началось бы соперничество, мол, кто кого, а для закалки легкомысленного характера Дюри такая пружина абсолютно необходима». Поэтому Мишка отбросил и мысль о том, чтобы положить деньги в депозит, напротив, он решил пользоваться ими, вложить в прибыльное предприятие, и относиться к ним, как к займу, который когда-нибудь придет время вернуть с щедрыми процентами.

Он принял деньги, и оба они тотчас начали строить планы. Чрезмерная доза всегда вредна, даже счастья. Уйма красочных планов и мечтаний не давали им ни спать, ни есть, ни даже решить, с чего начать. Пока условились на том, что поедут мир повидать, посмотреть большие европейские города и узнать, что там делают люди.

Прежде всего они поехали в Вену, поселились в «Штадт Франкфурте». Велкович чувствовал себя в Вене совсем как дома и с великим удовольствием водил своего наблюдательного и всему дивящегося друга по древнему императорскому городу.

В «Штадт Франкфурте» они познакомились с пожилым господином из Пожони, неким Фридешем Кольбруном, который приехал лечить ноги к какому-то знаменитому профессору и уже долгое время жил в Вене. Старому господину вечерами было скучно одному в ресторане, поэтому, попросив разрешения пересесть за их столик, он прихватил свою кружку пива и завел беседу с молодыми соотечественниками. Кольбрун был человек приветливый, с приятными манерами, но при этом себе на уме. Постепенно они подружились, и между ними завязались почти доверительные отношения. Кольбрун особенно симпатизировал Мишке, который частенько оставался у себя в номере и читал книги, в то время как Дюри носился по городу в погоне за приключениями. В такое время Мишка и старик заходили друг к другу запросто в номер, чтобы поболтать немножко.

Старый господин рассказал, что он красильщик и в Пожони его предприятие идет хорошо, что у него порядочное состояние, так что детям своим он оставит по пятьдесят тысяч форинтов. Говоря об этом, он выпячивал грудь и самодовольно запихивал в нос понюшку табаку. В ходе таких бесед Мишка тоже раскрывался и как-то однажды сообщил старику, что хотел бы заняться коммерцией, но не знает еще чем, как раз над этим ломает голову.

— Что? Коммерцией? — удивился старик. — А разве вы не студенты, сударь?

— Мой друг — медик, а я простой мастеровой, вернее сказать, был им..

— Ах вот как? — воскликнул пораженный старик и окинул спесивым взглядом кроткого Мишку Тоота. — И какое же вы изучили ремесло?

— Я был резчиком, трубки мастерил.

— Фу! — презрительно воскликнул старик. — Разве это ремесло! С тех пор как изобрели сигары, смерть трубок — вопрос ближайшего времени.

И с той поры он начал заметно холоднее относиться к ним, разговаривать более надменно. Но скромный и добродушный Мишка Тоот даже не заметил этого и как-то однажды обратился к господину Кольбруну, как к опытному коммерсанту, за советам, куда и как вложить свои деньги, чтобы они были в волной безопасности, но чтобы их можно было получить в любое время и из любого города. «Беспокойно носить такое количество денег в кармане», — пояснил он.

Господин Кольбрун порекомендовал старинный банк на Кёртнерштрассе, но когда Мишка попросил проводить его туда, так как он неопытен в делах, старик наотрез отказался.

— Эх, дружок, слишком многого вам захотелось. Ступайте туда один, и никто вас не обкрадет. Там люди честные. Кроме того, я со своей больной ногой могу поехать только в коляске, что вряд ли пошло бы на пользу вашему капитальчику. А сколько денег хотите вы положить? — спросил он небрежно.

— Девяносто девять тысяч форинтов.

— Что? Как вы сказали? Девять тысяч форинтов?

— Девяносто девять тысяч.

— Наличными?

— Да.

— А вы не сказки рассказываете?

— Да вот они у меня, в боковом кармане.

— Ах ты, шут подери! Ведь это огромные деньги! Пойду, сынок, пойду с вами, как же тут не пойти? Такие деньги заслуживают и заботы, и осмотрительности.

Он проводил Мишку, но после этого у него так разболелась нога, что знаменитый профессор якобы велел ему ни на минуту не оставаться без заботливого ухода. Господин Кольбрун так послушно внял приказу, что послал эстафету в Пожонь и выписал оттуда сразу двух сестер милосердия — своих незамужних дочерей, Жужанну и Кристину.

И, что может быть естественнее, — теперь и дочки познакомились с нашими молодыми людьми. Они были порядочные гусыни, но довольно хорошенькие. В девятнадцать, двадцать лет все девушки красивы и желанны. У Кристины были прекрасные голубые глаза и роскошные волосы цвета желтой глины. Когда они сидели за столом в ресторане, взгляд ее частенько останавливался на Мишке. Однажды утром Мишка Тоот, проходя мимо их номера как раз в тот момент, когда входила туда горничная, увидел сквозь приоткрытую дверь, как причесывается Кристина, увидел ее русые волосы до пят и больше не мог их позабыть. Какие-то привлекательные черты были, очевидно, и у Жужанны, потому что в один прекрасный день Дюрка Велкович заявил, что Вена скучнейший город в мире и осматривать здесь совсем нечего, не то что в Мюнхене, где Виттельсбахи собрали все, что можно, — словом, эти Габсбурги напрасно жили на свете, и нет у них ничегошеньки, — кроме любви их народов. Все улыбнулись. Но, как бы то ни было, это оказан лось достаточным объяснением того, почему Дюри после обеда оставался теперь дома и волочился за девицами Кольбрун. Впрочем, сверстники наших героев рассказывают, что в молодости у Жужанны стан был точно у серны, а пунцовый ротик, казалось, так и пылал огнем.