Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

• Название: ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
• Автор: Кальман Миксат
• Жанр: Классическая проза

---

— Разве она плохо одевается?

— Ну, ведь про одежу я вот как понимаю: надень она вместо всяких шелков своих да бархатов сборчатую юбку, бязевую рубаху, вышитый фартук повяжи, да сапожки обуй, да чепчик бабочкой нацепи — ох, и красавица была бы. А так, — она презрительно скривила пухлые румяные губы, — что ж, барыня она барыня и есть.

Огонь, который успел уже за ночь подернуться пеплом, опять вспыхнул вдруг в Малинке. Его охватило неуемное желание увидеть Вильму, и тут же возникла идея, как его осуществить. Он пошел прямо к каменщикам.

— Погодите-ка, — крикнул он еще издали. — Поднимите и меня на леса! Десятник, что распоряжался внизу, посмотрел на него с удивлением.

— Оттуда сверху вид, должно быть, очень красивый, — сказал Малинка и угостил десятника сигарой.

Десятник сигару взял, послюнявил ее снаружи (чтоб медленней курилась), зажег и сказал, пожав плечами:

— Что ж, коли вам так хочется, сударь, извольте — залезайте.

Малинка забрался в железную корзину. Блок заскулил, заскрежетал, и корзинка медленно поползла кверху. Рабочие дергали веревку в ритме какой-то словацкой песни, и тогда корзина раскачивалась вправо и влево, у Малинки же было ощущение, будто он едет на корабле по волнующемуся морю, даже голова закружилась; но вот сердце его быстро-быстро застучало, точно обалдевший молоток, — он достиг второго этажа. Еще один рывок внизу, и корзина оказалась у открытого окна. Кошка испуганно прянула с подоконника, а глаза Малинки с жадностью скользнули по открывшейся ему комнате. Увы, ему не везло! Правда, баронесса была там, но стояла спиной к окну и, глядясь в зеркало, расчесывала свои длинные иссиня-черные волосы, которые мрачным плащом окутали ее чудесный стан. Малинка не увидел ни ее лица, ни фигуры, — немилосердная корзинка поднималась, все выше и выше, она уже колыхалась и качалась над окном, когда он услышал вдруг короткий вскрик и почти одновременно с ним глухой звук падения.

«Что такое?» — удивился Малинка, но узнал все несколько позже; когда же спускался вниз, окно было закрыто. («Дурное предзнаменование», — решил он, и его сердце горестно сжалось.) Малинка еще раз прошелся по саду и наскочил на Бубеника.

— Извольте идти завтракать, а то мы ехать должны.

За завтраком Бубеник рассказал, что наверху страшный переполох: горничная застала баронессу на полу без чувств, тут же разбудила барона, и им едва удалось привести ее в себя с помощью уксуса и воды. У баронессы было, говорят, какое-то видение.

— Господи боже! Но теперь-то баронесса уже пришла в себя?

— Конечно! Иначе как же она рассказала бы про видение?

— А какое видение? — спросил Малинка, дрожа всем телом,

— Говорит, явился ей какой-то любимый родственник или знакомый, сам не знаю кто. Мол, так оно бывает, если кто помирает где-нибудь вдалеке. Вознесшаяся душа принимает живое обличив, чтобы сообщить милой о своей смерти. Я-то, конечно, в такие фортели не верю, но женщины верят. А ведь баронесса тоже только женщина.

У Малинки чайная ложка выпала из рук. Он догадался вдруг об истине, и по сердцу его разлилось благостное тепло.

— Ступайте, Бубеник, наверх, вызовите его высокоблагородие и скажите ему, что этим видением был я. Мне захотелось поглядеть на окрестности с высоты, и я попросил подтянуть себя наверх, на леса; а корзинка ползла мимо открытого окна баронессы, и я даже увидел ее, она стояла перед зеркалом, в котором, очевидно, я и отразился. Когда меня выше подтянули, я услышал крик, но так и не понял, что случилось.

— Хе-хе-хе, — весело рассмеялся Бубеник, потирая руки. Потом опрометью кинулся наверх с объяснением.

Малинка сидел как на иголках и очень сожалел, что попросил подтянуть себя на блоке. Но коли уж поступил так, зачем было еще и признаваться с маху! И он задумался о возможных последствиях. Барон, который пока ни слова, наверное, не сказал о нем, теперь сообщит жене: «Да ведь это же был мой секретарь; он попросил подтянуть его на леса».

И Малинка с ужасом представил себе, как разворачивается сцена: — «А как зовут твоего секретаря?» — спрашивает баронесса. «Корнель Малинка», — отвечает барон. «А кто его рекомендовал тебе?» — «Твой брат Фери». — «А он сказал тебе, кто такой Малинка?» — возмущенно воскликнет баронесса. «Ничего не сказал, только порекомендовал». — «О, бессовестная его душа! Знай же, он мой бывший поклонник, я с ним даже флиртовала немного, потому что он подвернулся случайно и писал мне стихи, а это мне очень нравилось, ведь я была еще такая дурочка! И теперь этот наглец пробрался к нам с помощью моего подлого братца, чтобы разрушить наше семейное счастье… Тотчас же прогони негодяя!»

Примерно такая сцена разыгрывается, должно быть, сейчас наверху. Малинка, взволнованно шагал взад и вперед по комнате. К завтраку он даже не притронулся.

Казалось, прошло нескончаемо долгое время — хотя на самом деле не больше пятнадцати минут, — когда, наконец, в комнату вошел Коперецкий. Малинка смертельно побледнел. Он глаз не смел поднять на барона.

— Однако ж вы молодец, — весело накинулся на него губернатор, — не знал я, что вы такой отличный призрак! Малинка вздохнул с облегчением. Понял, что главная опасность миновала.

— Мне очень жаль, — произнес он, запинаясь, — но мог ли я подумать об этом?

— Знаете, женщины в такую пору нервны и мнительны. А вы, судя по всему, страшно похожи на какого-то ее родственника или знакомого. Сами подумайте: ей-то, бедняжке, казалось, что она совсем одна, второй этаж все-таки, и вдруг в зеркале возникает лицо этого самого знакомого. Я не суеверный, но тут и у меня наверняка мурашки пошли бы па спине.

— Надеюсь, вы все объяснили ее высокоблагородию?

— Теперь-то объяснил, но следовало бы сделать это вчера. Я же ни слова не сказал ей про вас, и про каменщиков умолчал, хотел, чтобы герб этот был ей сюрпризом. Вот она и не знала, что в доме чужие люди и что леса возвели.

— А вы, ваше высокоблагородие, и имя мое ей назвали?

— Разумеется, назвал. Даже наружность вашу описал в общих чертах. А вам, наверное, любопытно, что я сказал?

— Мне гораздо любопытнее, что сказала ее высокоблагородие, госпожа баронесса.

— Ничего не сказала, — ответил Коперецкий. — А что ей было говорить?

Но это было то «ничего», которое стоило много больше любых «что». Малинка понял, что он не в опале, что Вильма его не сбросила со счетов. Он покраснел от радости и полчаса спустя счастливый уехал с Бубеником в Тренчен. Еврей, к их удовольствию, оказался дома и без звука выдал десять тысяч форинтов под жемчужины, заметив, впрочем, что они недостаточно черны и недостаточно велики, хотя каждая была величиной с виноградинку на черных лозах вагуйхейского протоиерея. Пообедали в «Большом осле», где Бубеник выдал Малинке сумму, предназначенную старику Ности. Затем один поехал направо, другой налево. Четверная упряжка полетела в Бонтовар, а Бубеник верхом вернулся в Крапец.

Стояли чудесные осенние дни; природа состроила ту самую милую и грустную физиономию, которая чарует больше всего. Седрешский приказчик господин Клинчок самолично пришел доложить, что в лесу «Путь господний» объявилось целое стадо диких баранов (муфлонов). Коперецкий печально покачал большой головой.

— Оставьте меня. Не говорите. Я теперь конченый человек: должен учить свою речь.

Как радовался он поначалу своему губернаторскому чину, так нервничал теперь с приближением срока. Да и в самом деле, не странно ли это — у человека в кармане семь тысяч форинтов наличными, а он, как школьник, должен зубрить речь, вместо того чтобы поехать в Тренчен и окунуться там в захватывающее фербли. Право же, это противоестественно.

Но коль назвался груздем, полезай в кузов. А тут еще и несчастье случилось. Какая-то бродившая по деревне бешеная собака укусила козла, и это окончательно вывело из себя барона. Он даже советовался с женой, не отложить ли торжественный ввод в исполнение обязанностей.

— Но под каким предлогом?

— По непредвиденным семейным обстоятельствам.

— Да полно! Тогда тебя и вовсе за безумца сочтут.

Ох, и беготня же началась из-за бедняги Йошки (так звали козла). Бубеник привез из Тренчена комитатекого врача. Врач пришел в ярость, что его вызвали к животному. Помочь он конечно, не помог, но велел убить козла и закопать его в землю. Об этом прознали прилесские цыгане и пришли молить барона чтобы он отдал им козла за тысячу гвоздей. Шкуру, мол, они все равно вернут.

— Нет, не отдам козла, — противился барон.

— Но, ваше высокоблагородие, целую руки-ноги, вы же все равно закопаете его в землю.

— Не закопаю! Не верю я доктору!

— Но козел-то, честь имею, все равно взбесится. Да провались я, коли он не взбесится.

— Что же, тогда я, по крайней мере, увижу, каков бешеный козел;— грустно промолвил барон.