Зиновий Фазин - Последний рубеж

• Название: Последний рубеж
• Автор: Зиновий Фазин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977
• ISBN: X-XXX-XXXXX-X

Повесть о разгроме белогвардейцев в Крыму в 1920 году.

---

«Когда Севастопольский военно-полевой суд по делу о предполагаемом восстании рабочих против белых вынес оправдательный приговор пятерым из десяти обвиняемых, Слащев прилетает из своей ставки в Джанкое в Севастополь, забирает из тюрьмы всех десять обвиняемых, в том числе и оправданных, увозит их к себе в ставку, и по его приказу их расстреливают».

Страшная лютость, видимо, как-то по-своему метит человека. Еще недавно это был статный, молодцеватый мужчина с красивым холеным лицом. Сейчас его было не узнать. Голова облезла и тряслась, рот обеззубел, глаза были мутными, а движения беспорядочными и резко порывистыми. Одевался он вызывающе пестро, носил на улице какие-то фантастические наряды, которых не носил ни один из людей его звания и чина. Любой другой одежде он предпочитал черные, с серебряными лампасами брюки, обшитый куньим мехом ментик, а на голове нечто вроде кубанки. Часто привлекая общее внимание, он появлялся в белой бурке, несмотря на уже наступившую в Крыму жару. Чудак генерал!

Остается в заключение дать и описание салон-вагона Слащева, тоже по-своему знаменитого. Побывавшие здесь люди утверждают, что в вагоне царил невероятный беспорядок (и уверяют, что так бывало всегда, во всякое время дня и ночи). Стол, уставленный бутылками и закусками, на диванах — разбросанная одежда, карты, оружие. Среди этого беспорядка — Слащев, окруженный всевозможными птицами. Тут были и журавль, и ворон, и ласточка, и скворец. Они прыгали по столу и диванам, вспархивали на плечи и на голову своего хозяина. За достоверность этой картины, которая могла бы кого угодно поразить, можно вполне ручаться, она описана со слов самого Врангеля; он и сам был поражен, посетив командующего десантом наутро после описанной ночи.

Когда после осмотра десантных кораблей Врангель сидел потом в салон-вагоне у Слащева и беседовал с ним, то услышал от последнего такой каверзный вопрос:

— Вы надеетесь, Петр Николаевич, что моя Кирилловка, если я ее займу, может стать вашим Аустерлицем? Сознайтесь!

С дивана замахал крыльями журавль, будто аплодировал хлестким словам своего хозяина.

Не успел Врангель ответить, как на плечо ему попытался сесть ворон. Увернувшись от птицы, барон наконец проговорил, хмурясь и вертя шеей:

— Будет вам паясничать, Яков Александрович! Мы служим России, а не своему тщеславию!

— Конечно, конечно. Видит бог, я пошутил.

Пошутил! Барон поморщился, но ничего не сказал. Слащев стал докладывать о положении с десантом, одновременно командуя своими пернатыми и сновавшими по салону собачками всяких мастей и пород:

— Дефелия, на место! Марциал, не валяй дурака! Хватит!

Он выкрикивал хрипловатым, отрывистым голосом еще какие-то странные, причудливые клички.

— Чего, чего опять захлопал, Зам-цу? — обратился к журавлю Слащев. — Что я такое сказал умное, а? Ну что?

— А что значит «Зам-цу»? — спросил Врангель, пожимая плечами. Очень это ему все не нравилось, казалось несолидным для командира десанта. Но делать сейчас выговор Слащеву не хотелось. Человек идет в десант и пусть выполнит свой долг. А серьезный разговор может состояться и потом.

Пока барон думал об этом, Слащев объяснял:

— Зам-цу — это, знаете ли, не имя. Это название опьяняющего напитка, который употребляют в Китае вместо водки. Слово латинское, между прочим. Но позвольте, продолжу свой доклад.

— Да, да, слушаю вас, Яков Александрович. Значит, орудий у вас будет шестьдесят. А погружено уже сколько?

— К двенадцати будут у меня самые последние данные хода погрузки. Идет дело ничего, ничего… Э-э! Ермак, Ермак! — завопил Слащев во все горло. — Туда не лезь! Тебе что говорят? Брысь!

— Это вы кота назвали Ермаком? — недоумевал Врангель.

— Да… А что? По-русски зато! Кот сибирский, как же его называть? А боевой — ух! Бой-кот!..

«Разнузданность какая-то во всем», — думал барон и вспоминал нравы, царившие в штабах и среди высшего офицерства при Деникине. Безапелляционной фамильярностью, глупым оригинальничанием и панибратством даже кичились, как кичился и сейчас Слащев. Генерал Шкуро, известный пьянчуга и мот, отъявленный подонок, которому, по совести, и руки не следовало бы подавать, мог с лихим шиком, по-свойски похлопать по плечу генерал-лейтенанта Май-Маевского и сказать ему:

— Что, батя, денежки у тебя есть? Поедем в ресторанчик, кутнем. А я, брат, поднакопил кое-что, поднакопил. От «благодарного» населения, ха-ха!

Май-Маевскому неловко, он намного старше Шкуро и по-иному воспитан, а тот все хлопает его по плечу, лезет целоваться.

— Бери у меня, батя, за уважение к тебе дам. Хоть миллион, хоть два. Могу «колокольчиками», а хочешь, дам и романовских!

У себя в штабе Врангель твердо решил не допускать такой разнузданности, но вышибать старый дух и нравы, укоренившиеся при Деникине, было нелегко. Со временем он все это сломает, дай бог только развернуться, добиться хоть первой победы над красными в Северной Таврии.

А там уж он и этому Слащеву покажет и другим. У него они все будут в кулаке. Шутить и паясничать больше не станут.

Что бы там о Врангеле ни думали и ни говорили, а скоро все убедятся, что рука у него и верно железная и к своей цели он умеет идти, не считаясь ни с чем. Один историк о нем напишет:

«Получив в наследство от Деникина, по красочному выражению одного из белых мемуаристов, банду вместо армии, Врангель вынужден был в первое время по своем воцарении в Крыму заняться приведением своих войск в порядок. Эта работа продолжалась в течение всего апреля и мая 1920 года… Долго оставаться в «крымской бутылке» Врангель не мог; огромная масса беженцев и войск, скопившихся в Крыму, начинала уничтожать все его продовольственные запасы, и потому необходимо было выйти за Перекопский перешеек, захватить все, что возможно, и, если придется, скрыться опять в Крым с необходимыми продовольственными запасами».

Слащев так и сказал в заключение своего доклада:

— Так что, с вашего разрешения, будем считать все готовым к набегу. С богом, двинемся, рванем в Таврию, и что захватим, то наше. Как в старину крымские ханы делали. Вырвутся за Перекоп, награбят что можно — и со всем добром обратно в Крым!

Врангель опять нахмурился, хотя, похоже, Слащев шутил.

— Это кто же хан, по-вашему? — спросил барон. — Вы, Яков Александрович, о возвращении из-под Кирилловки и не думайте. И мы с вами не крымские ханы, к вашему сведению!

— Как не ханы? А кто же мы? — развел руками Слащев. — Идем в набег!

— Ну вас! — буркнул барон и встал.

Слащев мог, не боясь никого, и паясничать, но мог и по-серьезному поговорить. Он развил перед главнокомандующим особый план действий в местностях, которые, даст бог, будут захвачены. Первое: опираться на зажиточное крестьянство и при этом играть на вольнолюбивом духе украинцев, и прежде всего — помириться с Махно! Второе: поладить с кубанским и донским казачеством. Третье: поставить всюду в захваченных областях надежных людей — умных, толковых и знающих.

— А где их взять, голубчик? — перебил Врангель.

Он потемнел, нахмурился и оборвал разговор.

У Наполеона были настоящие маршалы. Но что сделаешь с такими, как Слащев? Завел у себя целый зверинец, и не поговоришь даже как следует с ним по делу. Карканье, свист, писк, хлопанье крыльев, даже клекот какой-то слышится из угла. Барону приходилось то и дело вертеть шеей, чтобы не давать нахальному ворону садиться ему на генеральский золотой погон. В другом углу виден был огромный киот, и за разговором Слащев не раз оглядывался на мерцающие темным серебром иконы и крестился истово, приговаривая:

— Даст бог! Даст бог! Авось господь даст!..

А под конец беседы вдруг бухнулся на колени перед киотом и запричитал:

— Вразуми, заступница, матерь божья! Помоги!

Опять он паясничал? Шут его знает. Врангель вышел из салона на яркий свет солнца с таким ощущением, что лучше было бы не ходить тогда на «Аякс» и не брать на себя тяжелый крест главнокомандующего разбитой армии. Ну можно ли воевать, опираясь на таких людей, как Слащев? Верит в Махно, в салоне у себя держит зверинец и божницу, как у московской купчихи, и ломается, выкидывает номера, словно «рыжий» в цирке. Деникин, казалось барону, оттого и проиграл, что опирался на подобных генералов. Сброд! Вояки неплохие, но все-таки сброд. Пьяницы, шуты, черт знает что! Есть и настоящие, но как мало их!

Нечто затаенное, что-то глубоко сидящее, что-то нерусское шевельнулось в душе Врангеля. Нечто такое, в чем он сам себе не признавался и сам от себя отгонял. Вот он, Врангель, не пожалел себя, когда его, как варяга, позвали княжить и спасать Россию; он не отказался от тяжелого креста, а взвалил на плечи и понес, надеясь так послужить России, чтобы на века прославить род Врангелей; а люди, те, кого он надеется облагодетельствовать, вон как себя ведут. Ворчат, паясничают, интригуют. Эх, будь у него под начальством немцы, шведы или норвежцы! Или хотя бы французы. А с этими, вроде Слащева, далеко не уедешь. На взгляд Врангеля, это было что-то дикое, темное.