Георгий Шолохов-Синявский - Суровая путина

• Название: Суровая путина
• Автор: Георгий Шолохов-Синявский
• Издательство: Ростовское областное книгоиздательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1952

Роман «Суровая путина» рассказывает о дореволюционном быте рыбаков Нижнего Дона, об их участии в революции.

---

— Да ты, Федора Васильевна, получше другого мужика справишься. И кто тебя учил, в толк не возьму.

Маринка, пунцовая от мороза, отпихнула груженные сетками санки. Рослая, широкая в бедрах, она упиралась в лед закованными в «бузлуки»[36] башмаками, сгибаясь и показывая из-под сборчатой юбки сильные, обтянутые самовязанными шерстяными чулками икры.

— Да и здоровая же ты, Маринка! — любуясь ею, вздохнула Федора. — Красивая да дебелая. Даром, что без мужа, а как раскохалась…

— А чего ей! У нее свекор получше мужа, — хихикнула Лушка и недобро шмыгнула тонким носом.

Маринка залилась румянцем.

— А ты помалкивай, а то в прорубь столкну. Либо завидно тебе на мою красу, костлявая?

— Ну, ну, довольно вам, — остановила Федора. — Беритесь-ка за сетки… Тяни, Шкорка.

Звонко плеснулась в проруби рыба, ударила раздвоенным оранжевым хвостом. На лед посыпались алмазные брызги. Дрогнули гибкие ободья вентеря. Ленивый тяжелый сазан, хватая воздух и показав зеленое рыльце, ушел в мотню, и долго еще дрожал вентерь, бурлила в проруби малахитово-темная вода.

— Попался, гуляка! Эх, и здоров! — радостно крикнул Панфил.

Федора стояла, оторопело улыбаясь.

— Теперь начнут нырять. К вечеру и выломать придется вентеря.

— Давайте скорей сетки… Отойдем поближе к стремю, — посоветовал Панфил, — рыба, видать, косяком ударилась.

Взволнованные удачным началом ловли, отошли за поросшую осокой косу, на стремнину течения.

Но не успели сделать и одной проруби, как из-за косы показался верховой.

Четкое цоканье подков эхом отозвалось в камышах.

— Бабы, а ведь это Терешка Фролов, — проговорил Панфил, узнав знакомого охранника.

Федора продолжала спокойно рубить лед.

— А чего ему? Не на запретном, же рыбалим.

Подъехав рысью, казак резко осадил рыжего тонконогого коня. Плутоватое, в темных рябинках лицо его, опаленное морозом, горело, глаза пытливо ощупывали женщин.

— Кто рыбалит? — преувеличенно грозно, словно забавляясь своей начальничьей удалью, спросил казак.

— Не видишь чи повылазило? — сердито ответила Федора, взмахивая ломом.

Терешка, как бы что-то припоминая, уставился в Панфила слегка косящими глазами, снял с плеча карабин.

— Чьи сетки? — спросил он.

— Чьи же, как не наши? Тебе говорят! — выступила Маринка.

— Брешете! — неожиданно закричал охранник, соскакивая с коня и подбегая к Панфилу. — Ты, хромая сволочь, думаешь, я не угадал тебя? Уже бабьими юбками прикрываться, стал? Отвечай, чьи сетки?

Панфил боязливо отступал.

— Тебе говорят, чьи… В чем дело? Рыбалим-то мы на законном.

— А разве ты не знаешь, что тебе ни в каком месте рыбалить не полагается? Забыл, крутийская морда, безногий дьявол?! Аль думал, что тебя не знают? Небось, ты у нас в списках первым обозначенный, каторжная душа.

— Что вы, господин Фролов! Побей бог, впервой слышу. Да за что же такая напастина? — недоумевал Панфил.

Маринка напирала на казака, размахивая руками:

— Ты, может, скажешь и нам рыбалить нельзя? Мы солдатки и имеем полное право хоть в запретном. Отойди сейчас же!

— Помолчи, красотка, не об тебе речь, — подмигнул ей Терешка, — с тобой у меня другой разговор будет.

— Я с тобой и по нужде рядом не сяду, кровопивец, не то что разговаривать!

Казак легонько оттолкнул ее прикладом.

— А ну-ка — в сторону. Сетки я отбираю, а ты, крутек, завтра будешь разговаривать с атаманом.

Фёдора стояла в сторонке, тяжело дыша. Пальцы ее, сжимавшие лом, побелели от напряжения, будто прихваченные морозом. Глаза злобно поблескивали из-под платка.

Терешка во-время заметил этот опасный блеск, выставил карабин:

— Клади, тетка, лом… Ну!

Федора бросила лом на лед, сказала с ненавистью:

— Подлая твоя душа! Разве ты не видишь, чьи сетки? Подавись сиротским добром, проклятый!

Губы ее дрожали.

Фролов успокаивал:

— Не серчай, тетка… Чьи сетки, мы разузнаем, а я исполняю приказ начальства насчет этого человека, — он ткнул дулом карабина в Панфила. — Запрещено ему рыбалить в гирлах, хотя бы удочками.

Охранник уложил сетки в сани, пристегнул лямку к седлу, влез на коня. Подмышкой он все время держал взведенный карабин.

Лушка уцепилась руками за стремя. Фролов отпихнул ее ногой. Лушка упала на лед.

— Отдай сетки! — взмолилась Маринка. — Да чего же это такое, бабочки?

— Ты, чернявая, не плачь. Придешь к нам на кордон в Рогожкино и там получишь свое.

Терешка снова подмигнул ей, тронул жеребца и скрылся, за косой.

На льду осталась обезоруженная первая в хуторе женская ватага.

— На горе ты с нами пошел, Шкорка, — первая нарушила тягостное молчание Федора.

Панфил не отвечал, чертил костылем на льду острые узоры. Он все еще не понимал, что случилось с ним, почему нельзя было ему рыбалить в законной полосе. И снова, как и до расправы с казачьим вахмистром, займище показалось ему такой же страшной, безвыходной тюрьмой, как и та, из которой он недавно вышел.

4

Заседатель Кумсков, живший у Леденцовых, только что пообедал и, ковыряя в редких прокуренных зубах зубочисткой из гусиного пера, развалился на старой скрипучей кушетке, Целую ночь до самой зари он играл с хуторским батюшкой в преферанс, тянул сладкое церковное вино и теперь чувствовал в голове оловянную тяжесть.

Расстегнув мундир, он жмурил маленькие грязновато-серые глаза, пытался уснуть, чтобы к ночи снова быть бодрым и идти к батюшке, у которого должно было собраться все интеллигентное хуторское общество — учитель и приехавший с германского фронта по болезни в отпуск сын священника — молодой веселый офицер.

Заседатель задремал, когда под окном зазвенел пронзительный бабий крик.

«Что за чорт?» — подумал Кумсков, вскочив. Подошел к окну и невольно отшатнулся: тесный двор Леденцовых был запружен толпой женщин. Они злобно размахивали кулаками, визгливо кричали.

Осторожно приоткрылась дверь, старая лавочница испуганно прошептала:

— Ксенофонт Ильич… там бабы, солдатки… Вас требуют…

Заседатель пристегнул дрожащими руками шашку и револьвер, вышел на крыльцо.

Горланившая толпа женщин — в ней редкими пятнами терялись шинели приехавших на поправку солдат и казаков — с силой навалилась на крыльцо. Сердитые красные лица разом обернулись к заседателю. Маринка — она была впереди всех — оглушила его тонким отчаянным криком:

— Господин заседатель! Чего же это делается, а? Докуда над нами будут измываться?

— В чем дело? — держась за кобуру, спросил Кумсков.

— Порядок надо навесть, вот в чем дело!

Бабы снова нажали на крыльцо. Затрещал точеный балясик.

Кумсков попятился. Овладев собой, он все же громко крикнул:

— Молчать! Говори ты, чего надо? — ткнул заседатель пальцем в Маринку.

Маринка, чувствовавшая храбрость, когда кричали все, вдруг оробела перед внезапной тишиной, перед упорным взглядом холодных глаз заседателя.

— Ваша благородия, разве мы… чего зря… — заговорила она, путаясь от смущения и негодования. — Мы разве виноваты, что наши мужья на фронте? Они, бедные, в окопах там сражаются, а нас тут забижают. Разве так полагается?

Маринка оглянулась, точно желая убедиться, что товарищи не покинут ее, и уже смелее добавила:

— Нынче поехала я с Лушкой Ченцовой да Федорой Карнауховой в Песчанку сетки зарубить, а он налетел, все забрал…

— Кто он? — нетерпеливо поморщился Кумсков.

— Да он, пихрец. А разве мы в запретном рыбалили? Заступись, ваша благородия! Нехай отдадут нам сетки, — застрекотали бабы, заглушая и перебивая друг друга.

Не стерпела и Федора, выступила вперед, помахала кулаком перед самым носом заседателя:

— А у меня мужа пихрецы убили за что? Сетки один раз забрали и другой — за чего? А я вдова. Никого у меня нету. Самой приходится рыбалить и тем кормиться. Чем же мне теперь жить?

Заседатель пристальным взглядом уставился на Федору. Лицо этой угрюмой женщины показалось ему знакомым.

— Как твоя фамилия, баба? — спросил он.

— Карнаухова… — еле слышно ответила та.

— Это твой сын на каторге?

— Мой, — негромко, почти одними губами, вымолвила Федора, но среди тишины ее услышали все.

— Как же ты смеешь просить?! — багровея, закричал заседатель. — Ка-ак ты смеешь? Скажи, милая, спасибо, что я сейчас не заберу тебя да не посажу. Ступай домой да не показывайся мне на глаза. Живо!

Федора попятилась в толпу.

В это время из самой гущи ее, оттуда, где стояли Панфил Шкоркин и Илья Спиридонов протиснулся высокий казак в помятой шинели, с георгиевским крестом на полосатой замусоленной ленточке.

Он остановился у самого крылечного карниза, быстрым жестом поправил на забинтованной грязным госпитальным бинтом голове фуражку.