Мордехай Рихлер - Кто твой враг

• Название: Кто твой враг
• Автор: Мордехай Рихлер
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7516-0899-6, 978-5-9953-0071-7

«Кто твой враг» Мордехая Рихлера, одного из самых известных канадских писателей, — это увлекательный роман с убийством, самоубийством и соперничеством двух мужчин, влюбленных в одну женщину. И в то же время это серьезное повествование о том, как западные интеллектуалы, приверженцы «левых» взглядов (существенную их часть составляли евреи), цепляются за свои идеалы даже после разоблачения сталинизма.

---

— Так приятно, когда девушка расчесывает тебе волосы.

— …что?

— Пожалуйста, — сказал он.

Салли взяла щетку, провела по его волосам.

— Предупреждаю, — она взяла игривый тон, — мне не нравятся мужчины, которые очень уж холят себя.

— А затылок?

Эрнст повернулся. Она стала расчесывать его волосы.

— Я хорош собой, — сказал он.

— Молодец!

— Это ты брось!

— Знаю, как обращаться с женщинами.

— А письменные рекомендации у тебя при себе?

— Я найду богатую американку, она увезет меня в Штаты.

— Я могла бы написать отцу. Вероятно, он сумел бы помочь тебе въехать в Канаду. Вероятно, сумел бы и работу достать.

Эрнст воспрянул.

— В нашей молодежной организации я был шишкой, — сказал он. — Наловчился писать отчеты в газеты.

— Боюсь, отца ты этим не впечатлишь. Он и сам чуточку красный.

— Коммунист, — сказал Эрнст. — В Канаде.

— Не вполне.

— Что они там, в своей Канаде, знают о коммунизме?

— Куда больше, чем ты думаешь, — отрезала Салли.

— Погоди-ка. — Эрнст стащил носок, поднес к подошве зажженную спичку. — Всю зиму босиком. Всю нашу еду увозили в Россию. Вот что такое коммунизм.

Салли смотрела, как он подносит к босой ноге другую спичку. И решила, что вообще-то выставлять свои страдания напоказ — не пристало.

— А что, если Германия ничего лучше и не заслужила, — сказала она, — после всего, что они творили в России?

— Это я? Я творил?

Не зная, что еще сказать, внезапно оба опустились на кровать. Салли протянула руку, опасливо коснулась щеки Эрнста, той, по которой ударила. Он улыбнулся и поцеловал ее в шею, потом за ухом, наконец, в губы. Очень умело. Салли высвободилась.

— И все-таки я хочу, чтоб ты знал: я тебя пригласила на чай, не для чего другого.

Эрнст приложил палец к губам, другой рукой указал на дверь.

— В чем дело? — всполошилась Салли.

Эрнст на цыпочках прокрался к двери.

— Ушел, — сказал он.

— О чем ты?

— Кто-то подслушивал под дверью.

Карп, подумала она.

— Глупости, — сказала Салли. Но в его улыбке сквозило такое сознание своего превосходства, что она взъярилась и решила: хоть ты что, а не соглашусь с ним. — Мы как-никак не в Германии, — добавила она.

— Я, пожалуй, пойду.

— Почему?

— Ты на меня сердишься.

— Не на тебя, а на себя.

Салли встала, резко отвернула кран, бросила в раковину две блузки. Эрнст смотрел на нее. Они с Салли были примерно одних лет. Ненастье раз семь нарушало ее планы на воскресенье, она склочничала с братом из-за того, чья очередь мыть посуду, поклялась никогда больше не разговаривать с матерью, когда та не разрешила ей сидеть с гостями допоздна, — вот и все ее беды. За ней стояло упорядоченное прошлое. Она ссорилась и мирилась с ухажерами, доверяла незнакомцам. О такой жизни рассказывали американские книжки; как знать, возможно, они не врут. Эрнст встал, не совладав с собой, нежно поцеловал Салли в шею. И поспешно отступил, чтобы она не оттолкнула его.

— Дай твою рубашку, — сказала Салли, — она грязная.

Он стянул рубашку, послушно передал ей.

— Мне остаться?

— Спать будешь на полу, — сказала она, — но учти, чтоб ни-ни-ни!

— Какая ты добрая.

— У тебя есть еще вещи?

— Есть, чемоданчик.

— Сходишь за ним утром. Завтра я поговорю с Карпом, попрошу сдать тебе комнату. Днем пойдем, купим тебе что-нибудь из одежды. Деньги я тебе одолжу.

Не успела Салли договорить, как на нее нашел страх. Всю ночь он будет тут рядом, на полу. И кто знает, чем это обернется, подумала она.

— Возможно, я смогла бы помочь тебе уехать в Канаду, — сказала она, — но я не богачка — чего нет, того нет.

— Не издевайся.

Салли улыбнулась:

— Сделать тебе еще омлет?

— Не надо.

— Точно?

— Да. Расчеши мне волосы, а?

— Дудки.

— Завтра утром, — пообещал он, — я помою и натру пол. Наведу у тебя порядок.

Завтра утром, озлилась она, я тебя как пить дать выпровожу. Хорошенького, подумала она, понемножку.

Часть вторая

I

Увидев Нормана, Карп удивился. Он ждал его не раньше чем через месяц.

— Хорошо выглядишь, — сказал Карп. — Рад, что вернулся?

— Слов нет, как рад.

Карп развалился на краю кровати, держа перед собой бутерброд с ветчиной на блюдечке, смотрел, как Норман бреется. На кровати лежала стопка газет — четыре воскресных номера монреальской «Стар»; остальную почту Карп переправлял Норману.

— Ну а комната, — спросил Карп, — как тебе комната? Я распорядился, чтобы ее покрасили.

Норман — он приехал только этим утром — ухмыльнулся сквозь мыльную пену.

— Комната выглядит надо б лучше, да нельзя, — сказал он, — и я чувствую себя надо б лучше, да нельзя.

Карп рванул край бутерброда зубами — на еду он набрасывался так, словно брал ее силой. Норман тем не менее не взялся бы определить, действительно ли у Карпа такое обыкновение или это для него еще один способ поддразнить окружающих.

— Французский батон мне не подходит, — сказал Карп. — Приходится слишком широко разевать рот. А вот ветчина первоклассная. Не застревает в зубах, не то что дешевая говяжья нарезка.

Карп покопался жирным пальцем в зубе, выковырял из дупла хлебную крошку.

— Почему ты не спрашиваешь про Салли? Разве ты не из-за нее так рано примчался?

— Правда твоя. Где она?

— Пошла прогуляться. Надо полагать, скоро вернется. Я сказал ей, что ты приехал. Не терпится?

Норман засмеялся.

— Ну а как поездка? — спросил Карп. — Развеялся?

— И да, и нет.

Норман пробыл несколько дней в Париже, затем поехал в Тулузу — провел там неделю с Пепе Сантосом. Сантос, в прошлом полковник испанской республиканской армии, был близким другом отца Нормана. Оба могли часами говорить о докторе Максе Прайсе.

Из Тулузы Норман отправился в Мадрид.

И там, в университетском городке, привалясь к стволу оливкового дерева, наблюдал, как молодежь, ничтоже сумняся, разгуливает под ручку по неподобно зеленой лужайке, политой кровью лучших людей его поколения, и думал о Ники, о том, что хочет завести семью, и снова — о смерти отца.

Макс Прайс, хирург, оставил на редкость доходную практику в Монреале, поехал воевать в Испанию и погиб при защите Мадрида.

Масштабный был человек, размышлял Норман, и решительный. Не то что разъедаемый сомнениями, потакающий своим слабостям олух вроде меня.

Но в те дни — Норман вспоминал их с нежностью — было ясно, кто твой враг. Сегодня такой уверенности не было. Ты подписываешь петиции, защищаешь советское искусство от нападок либералов, не выдаешь Комиссии старых товарищей. Но эта верность, как и верность друзьям детства, сугубо сентиментального характера, к подлинным убеждениям она отношения не имеет.

Из Мадрида Норман полетел на Мальорку.

Беззаботные, солнечные дни на берегу моря действовали благотворно, и рана, нанесенная смертью Ники, если не зажила, то затянулась. Норман написал длинное письмо тетке Дороти — благодарил Синглтонов за все, что они сделали для Ники. Там же Норман написал и три пространных письма Салли, все три разорвал и отправил вместо них открытку. Зато купил ей в подарок мантилью, альбом пластинок фламенко и замшевый жакет, понадеявшись, что угадал размер. А потом, хоть деньги были на исходе, обнаружил, что вернуться в Лондон не готов. И отплыл на Ивису[68].

Растрескавшийся рыжий остров вспучился над спокойным, синим морем, точно волдырь от солнечного ожога. Норман приехал рано утром, когда портовый город — холм, многоярусно опоясанный белыми домишками, — тонул в жарком оранжевом мареве. И целую неделю жил в свое удовольствие: по утрам плавал в заливе, смотрел финикийские развалины. А спустя неделю стал сильно пить и спутался с американкой, писавшей порнографические романы под псевдонимом барон фон Клеег.

Нина и впрямь была просто прелесть, к тому же придумала замечательно оригинальный сюжет. Герой ее романа преподавал в школе для слепых, где учились исключительно взрослые девушки. Учитель что ни утро приходил в школу нагишом: ведь в этом особом мирке он как-никак был невидим. Еще Нина составляла самую представительную антологию скабрезных лимериков.

Однажды в пять утра после того, как Нина отправилась восвояси, Норман вышел на балкон, и там ему точно впервые открылись море и благодать утра. За разбросанными там-сям выжженными темными холмами поднималось белое солнце. В гавань под надутыми ветром парусами летела лодка, внизу, на набережной, к складским весам под водительством двух крестьян шествовал отряд из восьми осликов, груженных мешками с оливками, жилистые мужчины в выгоревших брюках расстилали сети. Слышалось пых-пых-пых входящих в залив рыбачьих лодок, рядом, окружая их, точно нимб, роились чайки, кривой продавец gaseosa[69] поутру еще полный надежд, установил свою тележку, расставил складной стульчик и тут же задремал.