Владимир Николаев - Якорь спасения

• Название: Якорь спасения
• Автор: Владимир Николаев
• Жанр: История

---

Кавалергардов поднял тяжелый взгляд на Подлиповского, укоризненно покачал головой и назидательно сказал:

- Кому-кому, только не дорогому нашему Подлиповскому жаловаться бы на "Восход", который его вскормил, вспоил и вырастил. И вообще это не литературный разговор - и мой совет: прежде чем говорить подобные вещи, следует подумать крепко. Крепенько подумать! Мы ведь тоже не беззащитны.

Подлиповский сразу уловил, что шеф серьезно пригрозил ему, а грозить понапрасну Илларион Варсанофьевич не привык. У романиста от тяжкого предчувствия забегали мурашки по спине. Он поежился и примирительно выдавил:

- Обидно же...

- Что ж, может, и обидно, но обиды мы умеем улаживать, примирительно сказал и Кавалергардов.

Наступила тяжкая пауза, которую, обежав всех торопливым взглядом, решился нарушить поэт Дмитрий Безбородько, человек импульсивный и непосредственный. Он всегда был на стороне главного и высказался так.

- Я не понимаю, - вскричал он резким фальцетом, - как профессиональный писатель может публично признаваться в том, что он написал не гениальное произведение? Если не гениальное, то он не имеет права предлагать его для опубликования. Это в конце концов неуважение к читателю. Я лично так не поступаю. Пусть ни одно мое стихотворение пока не признано гениальным, пусть так, но я-то постоянно стремлюсь только к этому и верю, что достигну намеченной цели. - В этом месте он выкатил глаза, как бы вопрошая, понимают ли его присутствующие и разделяют ли его неординарную точку зрения. Не поняв, как же на самом деле отнеслись к сказанному члены редколлегия, он обратился к Иллариону Варсанофьевичу: - Я искренне верю в вашу гениальную машину и, безусловно, верю в гениальную повесть, приветствую то и другое, но у меня только один маленький вопрос: почему и о том, и о другом не следует никому говорить?

Кавалергардов побарабанил в задумчивости пальцами по стеклу на столе, испытующе оглядел всех и тихо вразумляюще пояснил:

- Со временем, разумеется, все откроется. Но спешить не надо, вредно спешить. Что касается машины, то, во-первых, такова воля ее хозяина, ее изобретателя. Он лично просил Аскольда Аполлоновича не разглашать этого, так сказать, научного и производственного секрета. Во-вторых, следует принять во внимание, что такая машина во всем мире существует пока в единственном экземпляре и, если о ней узнают, то охотников отнять ее у нас найдется предостаточно. А зачем нам это? Без машины мы, как без рук, и добавлю - можно сказать, и как без головы. Она же на несколько голов превосходит в своей области любого. В-третьих, всегда полезно думать о последствиях. И не только о ближайших, а и об отдаленных. А они могут оказаться кое для кого и весьма огорчительными.

Нельзя сказать, что все достаточно ясно поняли, что конкретно имеет в виду главный, но верили ему на слово, так как полагали - на то он и главный, чтобы провидеть глубже и дальше.

Некоторое время все обдумывали услышанное или делали вид, что обдумывают. Молчание и на этот раз нарушил поэт, но только молодой. Слово взял Игнатий Раздаевский.

- Все это правильно, и я, как говорится, только за, обеими руками. Но у меня есть одно критическое замечание: в последних номерах мало стихов. В особенности молодых.

Он оборвал свою речь внезапно, так что после этого наступило молчание, которое похоже было на неловкость, и чтобы покончить с этой неловкостью, Кавалергардов обратился к старейшине среди членов редколлегии Попугаеву:

- Вашего суждения, Гаврила Титович, мы не слышали.

Попугаев степенно дожевал бутерброд, обернувшись к главному редактору, чем дал понять, что он его слышит, неторопливо разгладил бороду лопатой, придававшую ему некоторое сходство с Толстым, и, махнув рукой, начал:

- А что я могу сказать? Ничего я не могу сказать. Ведь все на моем веку было. Я все это уже видел, пережил. Право слово, пережил. И гении на моих глазах объявлялись, и машины всякие удивляли. Так что и удивляться устал. Вот я припоминаю, как наше писательское дело двигалось. Сначала, значит, пошла мода карандашами писать, - это чтобы в чернильницу бесперечь не лазать, чтоб, значит, быстрее писать. Потом вечное перо изобрели. Вечное! Хм, а оно оказалось, как и все на свете, не вечным. Да... Потом, значит, пишущая братия понакупила себе пишущих машинок. За ними диктофоны-магнитофоны пошли. Теперь сплошь шариковые ручки. А на что они, когда собственных шариков маловато? Хе-хе, - скрипуче посмеялся собственной остроте старик. Его не поддержали, он пугливо оглянулся и продолжил: - Все это ни к чему. И ваша машина - одно баловство. По-моему, по-стариковски. А что касается гения, так я, пожалуйста, пусть его.

Попугаев помолчал, пожевал губами и в заключение изрек:

- А вообще, писать надо ручечкой, ручечкой. Перышком. И лучше восемьдесят шестым. Знаете, такое остренькое. Перышко не обманет. Пока мысль-то из головы идет, потом по руке сползает и на кончик пера садится, так слово-то ой как восчувствуешь. Тогда и на бумагу вкатится ядреное словечко. Ядреное! Вот как надо. А то машина! Машина, она и есть машина. И знание у нее холодное. Нутро-то холодное. От нее и ремесла упали. И литература пошла машинная, без души. Перышком-то вернее.

Гаврила Титович опять разгладил бороду и затих.

Кавалергардов подождал, не скажет ли еще чего Попугаев, но тот упорно молчал, сделав отсутствующие глаза. Это означало, что старик более не вымолвит ни словечка. Тогда Илларион Варсанофьевич предоставил слово своему первому заму Петру Степановичу. Тот в общих словах поддержал шефа, заверил молодого Раздаевского, что в ближайших номерах поэзии молодых будет предоставлено значительно больше места, и попробовал было успокоить Артура Подлиповского, который, как это часто бывает, когда человеку начинают выказывать сочувствие или пытаются поддержать, пришел в еще большее возбуждение и в ответ на здравые доводы вскочил и бросил оратору негодующую реплику:

- Вы ведь мой роман через машину не пропускали, судите о его достоинствах по старинке, на глазок...

- Мы можем, если вам так угодно, и через машину пропустить, - с достоинством парировал Петр Степанович.

- Не советую, Артурчик, - вмешался Кавалергардов, - ой не советую. Машина не только порадовать, а и огорчить может. И так огорчит, что человек с такими слабыми нервами, как, к примеру, у тебя, и вовсе перестанет писать. Стоит ли рисковать? Так что прошу попомнить мои слова о последствиях ближайших и отдаленных, какие могут от всей этой кибернетики произойти.

Подлиповский покраснел, будто его окунули в кипяток, пожал плечами и пробормотал, что он ни на чем не настаивает.

Петр Степанович отказался продолжать речь, заверив, что все необходимое высказал.

- Итак, - заключил Кавалергардов, - мы славно поработали, обменялись мнениями, выслушали критику и пришли, думается мне, к общему согласию. Никаких иных суждений я, по крайней мере, не слышал. Ведь так?

На это никто не возразил, и главный продолжил:

- Благодарю всех выступавших и присутствующих. Прошу помнить, что заседание редколлегии у нас было закрытое и все, о чем шла речь, должно остаться здесь. До сих пор мы этого принципа придерживались.

Присутствующие закивали в знак согласия и, поднимаясь, загремели креслами.

- Минуточку, минуточку, - остановил всех Илларион Варсанофьевич, всего одну минуточку. Есть еще один малюсенький вопросик. В последнее время, как вы знаете, все большее, можно сказать, огромное значение придается работе с молодыми. Руководящие указания на этот счет, полагаю, всем хорошо известны. В свете этого предлагаю ввести в состав редколлегии нашего уважаемого Аскольда Аполлоновича Чайникова. Он у нас в основном и отвечает за этот участок. Дела у него заметно двинулись в этом направлении, и в творческом отношении, как вы знаете, в последнее время он воспрянул, можно сказать, переживает вторую молодость. Это отмечает и наша критика. - Кавалергардов глянул на смущенно потупившегося Чайникова, и остальные внимательно посмотрели на него, будто до сих пор и не видели.

- Какие на этот счет будут суждения? - вопросил главный.

- Пусть его, - равнодушно махнул рукой Попугаев.

Никто больше не высказался ни за, ни против. Кавалергардов подождал и спросил:

- Возражений нет?

Все дружно промолчали.

- Тогда кто за?

- Да что там, - отозвался кто-то в том смысле, что и голосовать нечего.

- Нет, порядок есть порядок, - настаивал главный. - Кто за?

Все без заметного энтузиазма подняли руки.

На этом заседание редколлегии журнала "Восход" закончилось. Участники его еще не скоро разошлись. Одни, как обычно, в частном порядке обсуждали с главным редактором и его заместителями всякие личные дела и делились новостями, другие по тем же причинам разбрелись по отделам.

Глава седьмая,

в которой должен появиться наконец

автор повести "Наше время" Аким Востроносов