Геннадий Николаев - Вещие сны тихого психа

• Название: Вещие сны тихого психа
• Автор: Геннадий Николаев
• Жанр: Русская классическая проза

---

Я прижался лбом к холодному стеклу и уже ничего не видел внизу от навернувшихся слез. Ошибка - какое мелкое, ничтожное словечко! Крушение слишком технологичное... Крах - слишком глобальное... Судьба - слишком самооправдательное, некое высокопарное приподнятие собственной персоны над всеми прочими. Выбор? Возможно. Пожалуй, да, выбор, сделанный с чистой совестью, с уверенностью, что сделал всё возможное, что было в твоих силах, для этой страны, которая снова приближалась к тебе, уже другому, отстраненному от ее бед и забот...

Но сам ли ты сделал этот выбор? Вопрос отнюдь не праздный для меня. Сам ли? А ты пошевели мозгами, разбереди память, если сам не считаешь себя психом, ни буйным, ни тихим! Так в чем же дело?

Года три назад, вот так же, ранней весной, поздно вечером вдруг позвонил Папа и попросил нас приехать - немедленно! "Жигуленок" наш стоял во дворе, и мы с Галей через десять минут были уже у Папы. Выглядел он плохо: как-то заметно сдал, постарел, особенно поразили ввалившиеся виски. И какая-то тяжеловесная грузность - не только внешняя, но и внутренняя. Он приобнял нас сразу двоих за плечи, повел в кабинет. На столе бросилась в глаза початая бутылка коньяка, минералка, рюмочки, коробка конфет. Значит, ждал. Твердой рукой с уже заметными пигментными пятнами он разлил коньяк по рюмкам, преподнес Гале, мне, поднял свою и - вдруг надолго задумался. Мы сидели с рюмками в руках, терпеливо ожидая то ли тоста, то ли целой речи. Наконец, он как бы очнулся, в рассеянности поставил рюмку. Мы с Галей переглянулись и тоже поставили свои рюмки.

- Ладно, выпьем чуть позднее, - сказал он. - Сначала - о деле. Разговор этот не вдруг, думаю давно, но - решать вам. Думаю, думаю... - Он замолчал, покручивая за ножку хрустальную рюмочку. - Накопилось много чего, это ясно. Главное, не хочу и дальше вооружать... Но я - ученый, к своему несчастью, связанный с оружием. Это - тупик. Для России новое оружие - опасно. Со старым не могут совладать. Разрастается хаос. Даже так называемый ядерный щит трещит по швам, любой лейтенантишка-алкаш за бутылку продаст шифры и еще за стакан покажет, где и какие кнопки нажимать. Россия на краю. Кто виноват - вопрос другой. Система дошла до упора и саморазрушилась. Все империи мира разваливались - абсолютно все! Значит, Закон Природы. Историки строят свои мудрые гипотезы, винят во всем географию, фотографию, порнографию, но, на мой взгляд, прав Норберт Винер, отец кибернетики. Система обладает пределом устойчивости и при определенной степени сложности становится неуправляемой, то есть саморазрушается. И ни Горбачев, ни Ельцин здесь ни при чем - они лишь фигурки, которыми двигали могучие силы Истории. Ничто не могло предотвратить этот процесс. Не исключаю, что в жизни человечества происходят колебательные процессы: взрывы, затухания, периоды относительной стабильности, снова взрывы и так далее. Но наше поколение обречено - исторически! - жить в потенциальной яме. Я не хочу участвовать в их играх. И - подаю в отставку. Говорить о пессимизме, надеюсь, излишне... - Он задумчиво отпил глоток коньяку, отодвинул рюмку. - А вам - мой последний приказ! Оформляйтесь через германское посольство и - weg! Помогу побыстрее оформить, через своих немецких друзей. Возможно, они помогут и устроиться на работу. Микробиология, но только в мирных целях! Здесь, убежден, больше вам делать нечего! Основы немецкого - за неделю сонными сеансами, в нашей лаборатории. Обо мне не беспокойтесь, мои льготы еще долго продержат нас с Ольгой Викторовной на плаву. Не будем загадывать... К тому же здесь что-то слишком сильно запахло коричневой чумой, и я не хочу, чтобы на двери вашего дома однажды появился желтый Знак Давида. Мы, увы, бессильны что-либо изменить. В наших силах лишь не участвовать! Поэтому прошу вас, во имя покойной... - Голос его вдруг сорвался, и он закончил чуть слышно: - Мамы... - Отводя сверкающие, в слезах глаза, он приподнял рюмку и, давая нам понять, что пьем не чокаясь, выпил одним глотком. - Помянули... А теперь - о деле. Я все еще завязан в программе "Контур". Готовятся испытания. Остановить их я уже никак не могу. Поэтому. Прошу оформляйте документы и параллельно, чтобы не вызывать подозрений, помогайте мне завершить подготовку к испытанию "Контура". Предупреждаю, испытания не для слабонервных, впрочем, и все прежние наши работы были такими же. Но это нечто! После испытаний всю, подчеркиваю, всю документацию и генератор сожжем там же, в лесу. Но надо не допустить на испытания Валентина. Как это сделать, пока не ясно. Что-нибудь придумаю... Ну, а теперь - за новую жизнь! Без оружия! Без этих чудовищных экспериментов! - Он закрыл рукой глаза, посидел молча, покачиваясь из стороны в сторону. - Если б вы знали, как трудно без мамы...

Мы снова выпили, не чокаясь. Галя прижалась к нему, обняла, и они, две родственные души, затихли в траурном и светлом единении...

- Доченька, - срывающимся голосом сказал Папа, - прости меня за все... Всю жизнь ухлопал на этот Освенцим. И тебя втянул. Прости...

Этот вечер, решение Папы подать в отставку, а нас отправить в эмиграцию перевернули всю нашу с Галей жизнь. Галя сначала без особого энтузиазма отнеслась к совету отца, от разговоров на эту тему уклонялась, вообще была удручена, молчалива, раздражительна. Я, признаться, сразу подпал под силу его логических доводов. Мне уже давно, еще с Байкала, когда мы уничтожили не только муравьев, голубей, но и погубили славного парнишку по имени Толик, еще с тех пор все эти эксперименты на "живом материале" сидели в печенках. И если бы не Галя и ее Папа, ей-богу, давно сбежал бы куда глаза глядят. А глаза все чаще глядели в ту заманчивую, тихую даль, где прошли годы изгнания братьев Кюхельбекеров и где Михаил нашел свое вечное успокоение. Вечное успокоение! О чем можно было еще мечтать в нашем положении... Но лично меня жгло одно незаконченное дело: зажигалка и трагическая гибель Софьи Марковны при весьма странных обстоятельствах...

Сейчас можно честно признаться: когда это произошло, я почему-то сразу подумал о Валентине. Принцип "кому это выгоднее всех" со всей очевидностью указывал на него: если бы Папа убил себя, Валентин автоматически занял бы пост Папы со всеми вытекающими последствиями: звание, положение, льготы; если кто-то другой (не мама!) убил бы себя, вина Папы была бы абсолютной, и Папа, как минимум, ушел бы в отставку; сам факт выноса в кармане пиджака совершенно секретного изделия грозил Папе большими неприятностями... И то, что Галя, сделав экспертизу отпечатков пальцев на корпусе зажигалки, вдруг прекратила дальнейшее расследование, тоже говорит не в пользу ее бывшего мужа. Должно быть, она догадывалась, чья это работа, но, возможно, пожалела Папу. Когда я заикнулся было о том, чтобы продолжить расследование, она так разозлилась, что я просто испугался. Но лишь в первый момент. Через неделю у меня уже имелся стакан из Папиного кабинета с четкими отпечатками пальцев его первого заместителя, Валентина Сергеевича Муржина. Без особого труда в нашей же лаборатории я сделал увеличенные снимки. Вся пятерня словно нарисована! Я втайне от Гали сравнил его отпечатки с теми... Отпечатки совпали с поразительной точностью. Открытие это, сначала обрадовав меня, повергло в уныние: говорить ли Гале, а если говорить, то что за этим последует? Если Галя откажется возбуждать уголовное дело против Валентина, то что в таком случае делать мне? Подавать на развод? Если согласится, то какова будет реакция Папы, и вообще как вся эта темная история повлияет на его положение? А какова будет моя роль? Разворошив это дело, добившись изобличения преступника, не обрушу ли всех нас в такую яму, из которой не выбраться за всю оставшуюся жизнь... Но знание обладает неким таинственным свойством: оно требует огласки, публикации, доклада на Ученом совете, хотя бы сообщения на симпозиуме. Это научное знание. А знание, которое добыл я тайно от всех и которое было связано с Уголовным кодексом, просто жгло меня раскаленным железом. Отмолчаться, забыть - не в моем характере. К тому же "пепел Клааса"... И я решился. Взяв отпечатки официальной экспертизы и отпечатки со стакана, я пришел к Валентину в служебный кабинет, предупредив предварительно, что мне нужно полчаса для конфиденциального разговора. Он принял холодно, даже высокомерно, всячески подчеркивая официальный характер встречи. Когда я развернул на столе копии важных документов, он мгновенно понял, что сие значит, - я видел, как перекосилось и побелело его обычно смуглое, в мелких оспинках лицо. Часы на стене чакали, минута за минутой, а он всё не мог прийти в себя. Наконец хриплым голосом сказал: "Всё это липа, но чего ты добиваешься? Чтобы вместе со мной сел за решетку и Папа? И как ты докажешь, что это именно я, а не ты, подсунул Папе в карман прибор? Подумай здраво, нетрудно доказать, что и ты заинтересован в устранении Папы..." Это меня взбесило. "А ну, докажи! Подонок!" Он уже полностью владел собой, чего нельзя было сказать обо мне. "За "подонка" ты еще ответишь! А доказать - очень просто. Ты хотел завладеть имуществом генерал-лейтенанта Парыгина: квартира, дача, машина, гараж, накопления... Достаточно?" Я кинулся к нему с яростным желанием врезать в его наглую усмехающуюся рожу. Он защитился рукой, но я все же достал - скользом: потом несколько дней он ходил с пластырем над правой бровью...