Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни

• Название: Л. Н. Толстой в последний год его жизни
• Автор: Валентин Булгаков
• Издательство: Правда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989

В. Ф. Булгаков (1886–1966) был секретарем Л. Н. Толстого в последний год его жизни (1910). Книга представляет собой дневник В. Ф. Булгакова, который он вел все эго время, и содержит подробное и объективное описание духовных исканий Л. Н. Толстого этого периода, изображение драматических событий последнего года жизни писателя.

---

В час дня Лев Николаевич вышел из своего кабинета к завтраку. Мы сидели за столом вдвоем с Душаном. Лев Николаевич лукаво поглядел мне в глаза и добродушно засмеялся:

— Что, тяжела драгунская служба?

— Нет, ничего, Лев Николаевич! Хорошо! Чем больше работы, чем приятнее…

Тут вошла Софья Андреевна. Когда она снова вышла, Лев Николаевич сказал:

— А я, когда говорил о «драгунской службе», то разумел другое…

— Да, я потом понял, Лев Николаевич! — сказал я. — Конечно, тяжела, да вам—το ведь еще тяжелее?

— Мне очень тяжело, ужасно тяжело!..

Разговору этому, непонятному без пояснений, предшествовал следующий эпизод.

Как раз перед этим Лев Николаевич зашел по делу ко мне в «ремингтонную». Он застал там Софью Андреевну, которая довольно давно уже стояла у моего стола и говорила без умолку: о своем прошлом, о детстве своих дочерей, о хороших и плохих гувернантках, живших в доме, и т. д.

Когда вошел Лев Николаевич, она обратилась к нему:

— А я рассказывала Булгакову о madame Seiron, как она один раз напилась красного вина и побила Машу по щекам. Я только сказала ей: вот мы собрались в Ясную, — а мы жили тогда в Москве, — ваши сундуки уложены — все мы едем в Ясную, а вы остаетесь в Москве!.. Я ей больше ничего не сказала. Я ей только это сказала!..

Лев Николаевич выслушал, потом попросил у меня полученное сегодня письмо Татьяны Львовны, молча повернулся и ушел к себе. А за завтраком пошутил о тягости «драгунской службы».

После завтрака Лев Николаевич говорил, что читал последнюю книжку «Русского богатства». Всем‑то он интересуется! Хвалил статью о социализме и советовал ее прочитать; прочел вслух воззвание ссыльного на каторге о присылке старых иллюстрированных изданий [280].

— А остальное все плохо! — сказал он о журнале.

С Душаном он ездил к М. А. Шмидт, которая третьего дня случайно присутствовала в Ясной Поляне во время тяжелого семейного спора и даже силой обстоятельств была вовлечена в него. Лев Николаевич старался всячески успокоить вконец расстроенную старушку…

Обед. На днях как‑то Лев Николаевич за обедом при подаче третьего из четырех блюд (не сладкого), говорил:

— Право, нам бы нужно в нашем обиходе одно блюдо сократить. К чему оно? Совершенно лишнее.

— Ну что ж, — сказала Софья Андреевна, видимо недовольная, — я велю повару готовить три блюда.

Продолжают, однако, готовить четыре блюда. Сегодня за обедом Лев Николаевич почти ничего не ел; он нездоров — вялость, кашель, плохое состояние духа.

Приходил прощаться уезжающий в Москву С. Д. Николаев с обоими мальчиками. Лев Николаевич перецеловал их всех.

Читал вечером книжку А. Панкратова «Ищущие бога»[281]. Говорил, что материал собран в ней интересный. Кроме того, прочел первый выпуск труда Мих. Сивачева «На суд читателя — записки литературного Макара». Говорил об этой книжке:

— Очень интересно! Это писатель, который обижается, что его произведений никто не читает. Он обращался и ко мне, и ему Татьяна Львовна отвечала[282]. Он меня ругает. Какой‑то адвокат дал ему три рубля и хлопотал за него, но он и его ругает… Он очень жалок: больной ревматизмом, живет в нужде… Как писатель он, должно быть, плох. Но книга заставляет задуматься: понимаешь, до какой степени озлобления доходят такие люди! Для чего он пишет? Для поддержания жизни. Он так прямо и говорит. Потом — тщеславие. Описывает, как он — то к Горькому, то к Толстому, то к этому, как его, Цюрикову, Чюрикову… Чирикову! Но очень интересная книга! Я бы вам советовал посмотреть.

Про Льва Николаевича надо сказать, что для него ничего не значит, при выборе чтения, имя автора книги, его установившаяся репутация, известность. Он берет все с надеждой найти интересное и важное, и выводы его всегда беспристрастны и самостоятельны.

29 сентября.

Опять приезжала утром Александра Львовна. Отношение Софьи Андреевны к ней внезапно переменилось: сегодня Софья Андреевна уже звала как Александру Львовну, так и Варвару Михайловну вернуться из Телятинок в Ясную, обещая забыть о недавней размолвке. Но Александра Львовна непоколебима и продолжает капитально обосновываться у себя на хуторе. Мебель Александры Львовны, лошади, собаки, даже попугай с клеткой — все отправлено из Ясной Поляны в Телятинки.

Такой крутой поворот отношений заметно тревожит Софью Андреевну: Лев Николаевич остается один в Ясной, отсутствие любимой дочери может отразиться на его настроении.

Лев Николаевич сегодня очень хорош: душевно и физически, весел и бодр.

Софья Андреевна рассказывала о своем сомнении относительно того, печатать или не печатать ей 14–й том собрания сочинений: «Соединение, перевод и исследование четырех евангелий». Компетентные люди советуют ей по — разному. Лев Николаевич посоветовал: так как признается, что текст нецензурен, то напечатать весь том точками.

Вынес из кабинета присланную ему из Бельгии книгу: «Rйvйlation d’Antoine le Guйrisseur» [283]. Очень хорошо о ней отзывался, говоря, что нашел в ней полное согласие с своими взглядами. Вслух читал статейку в последней книге «Русского богатства» о нужде ссыльных в книгах с картинками. При этом, поджидая Софью Андреевну, которая зачем‑то вышла в другую комнату, довольно долго не начинал чтения.

Вообще Лев Николаевич сегодня очень внимателен и ласков с ней. Это проявлялось во всех мелочах. Как Софья Андреевна рассказывала, принес ей грушу. Во время разговора задавал ей даже вопросы по хозяйству, которым никогда не интересуется как отошедшим от него, чужим делом. За обедом предлагал ей квас. Вечером советовал раньше ложиться спать. Софья Андреевна своим спокойствием, не покидавшим ее последние два дня, невольно вызывает у Льва Николаевича непринужденное и доброе к ней отношение. Кроме того, отсутствие дочери заставляет его забывать о рекомендуемой ею, но, видимо, несвойственной ему тактике «неуступчивости» и «строгости»…

Когда, после завтрака и чтения, Лев Николаевич ушел к себе, Софья Андреевна, проходя через «ремингтонную», остановилась около маленькой дверки в темный коридорчик и проговорила, обращаясь ко мне: Вы делаете нам большое благодеяние, что находитесь у нас.

— Почему?

— Да потому, что с вами не так скучно, и Льву Николаевичу не скучно. Вы очень деликатны. И когда я вас спрашиваю, то вы всегда отвечаете деликатно, но уклончиво. И я вас понимаю. Вы говорите только то, что можете сказать. Я знаю, что вы стремитесь только к тому, чтобы всех умиротворить… Разве я не вижу? Слава богу, я за шестьдесят пять лет научилась немного понимать людей!..

В самом деле, я, хоть и с трудом, но продолжаю вести в отношении разыгрывающихся событий ту же политику невмешательства, как и сначала. В этом отношении мне служат примером милый Душан Петрович и М. А. Шмидт. Ко всем решительно окружающим Льва Николаевича лицам я не питаю никакого иного чувства, кроме глубокой благодарности за их доброе отношение ко мне. С кем же мне бороться и на чью сторону встать? Нет, я решительно хочу остаться вне борьбы, стараясь только об одном: служить и быть полезным бесконечно дорогому Льву Николаевичу чем могу.

Слава богу, что Софья Андреевна поняла меня и не сердится за «уклончивость» ответов относительно того, что хотя и бывает мне случайно известно, но что могло бы только раздражать ее и увеличить еще более семейный раздор. Мне поневоле приходится быть дипломатичным: теперь я чуть ли не единственный человек, который свободно посещает оба лагеря — Ясную Поляну и Телятинки — принимается там и там. Приходится всеми силами следить за собой, чтобы не переносить сору из одной избы в другую. Это очень нелегкое положение.

Ездил верхом с Львом Николаевичем — в направлении деревень Дёминки, Бабурина, Мясоедова, Около Бабурина мы нагнали деревенского мальчишку лет восьми, тащившего огромный, больше себя, мешок с сухими листьями из казенной Засеки, — вероятно, для удобрения или для подстилки, а может быть на корм скоту. Увидав выехавшего на пригорок Льва Николаевича, мальчишка испугался, побежал, рассыпал листья, упав вместе с мешком, но опять подобрал и потащил тяжелый мешок. А шедшие мимо бабы пугали его:

— Попался, вот так попался! Хорошенько, барин, его!

— Не бойся, ничего я тебе не сделаю! — крикнул мальчишке Лев Николаевич и проехал мимо.

— А вы в лес? — спросил он у баб.

— В лес, за дровишками. Деньжонок‑то нету, купить не на что!

Мы проехали. Одна из баб не утерпела и кинула вслед:

— А вы бы нам деньжонок‑то дали!

Другие фыркнули несмело.

А мальчик, напуганный Львом Николаевичем, между тем успел прийти в себя, остановился, оперся грудью о мешок с листом и уж так хохотал, неизвестно чему, но, видимо, от острого нервного возбуждения, вызванного внезапной сменой чувств — страха и счастья, что его не преследуют, так хохотал, что невольно заставлял радоваться за себя.