Александр Амфитеатров - Зеленые святки

• Название: Зеленые святки
• Автор: Александр Амфитеатров
• Жанр: Русская классическая проза

Рассказы и статьи, собранные в книжке «Сказочные были», все уже были напечатаны в разных периодических изданиях последних пяти лет и воспроизводятся здесь без перемены или с самыми незначительными редакционными изменениями.

Относительно серии статей «Старое в новом», печатавшейся ранее в «С.-Петербургских ведомостях» (за исключением статьи «Вербы на Западе», помещённой в «Новом времени»), я должен предупредить, что очерки эти — компилятивного характера и представляют собою подготовительный материал к книге «Призраки язычества», о которой я упоминал в предисловии к своей «Святочной книжке» на 1902 год. Поэтому прошу видеть в них не более, как эклектическую попытку изложить в лёгкой форме некоторые старинные народные верования и, отчасти, известнейшие мифологические воззрения на них. Дальнейших претензий, в настоящем своём виде, статьи эти не имеют.

Из остального содержания книги, рассказы «Наполеондер» и «Сибирская легенда» были первоначально напечатаны в «СПБ. ведомостях», «Землетрясение» в «Историческом вестнике», «Морская сказка» и «История одного сумасшествия» в «России», «Не всякого жалей» в «Приазовском крае».

---

Зеленые святки

Май и начало июня, переход от весны к лету, — лучшее время года в среднеевропейских землях: пора владычества солнца и могучего расцвета сил оживлённой вешними чарами природы, — пора зелени, цветов, гроз и тёплых плодотворных дождей, пора любви животных и растений, — пора, когда перелётные птицы спариваются и завивают гнёзда в «зелёном шуме» молодой листвы рощ, лесов и садов. Жизнь и верования первобытного обитателя средней Европы и, в особенности, Европы славянской, тесно сближались с жизнью природы, одухотворённой и обоготворённой в тысячах антропоморфических образов. Чуткое ко всем стихийным переменам внимание полудиких языческих народов не могло не отозваться на великий праздник вешнего возрождения природы эхом символических общественных празднеств.

Дни, в которые христианство справляет Вознесение Христово, Пятидесятницу, Рождение Иоанна Крестителя, были священными днями на огромном пространстве славянских земель между Эльбой, Дунаем и Днепром задолго до того, когда свет Христовой веры разлился по этим странам, когда быт их населения покорен был церковному чину и календарю. Весьма может быть, что, первоначально, счастливое совпадение — точное или приблизительное — торжеств церковного календаря с праздничным календарём стихийного язычества сослужило добрую службу делу христианского миссионерства в славянских поселах. Консерватизм обычая гораздо сильнее и упорнее в славянской среде, чем консерватизм убеждения, и славянские неофиты гораздо легче расставались с самыми старыми богами своими, чем с порядками, обрядами и приметами своих отцов и дедов и — на первом месте — с их празднествами. Видя, что новая вера не только не отметает, но и сама торжественно справляет привычные ему великие дни, язычник шёл навстречу миссионерам уже с меньшим предубеждением: он рассчитывал найти в новых мехах старое вино, под новою, чужою, пришлою формою — прежнюю родную суть.

Особенно ярко сказались эти календарные компромиссы старого язычества с молодым христианством именно в вешних празднествах Вознесения, Семика, Троицкой субботы, Троицына и Духова дня и т. д. В эпоху поклонения одухотворённым стихиям эти дни были посвящены апофеозу «весны-красны», победоносного божества, окончательно восторжествовавшего над загнанной на дальний безвестный север колдуньей-зимой, чествованию начала, всё животворящего и возрождающего. Характер языческих празднеств от переименования их в празднества христианские изменился весьма мало, и, надо полагать, последующий вред языческого календаря значительно превысил первоначально принесённую было им пользу: по крайней мере, на первых же страницах летописи русской мы встречаемся с жалобами духовенства на весенние беснования народа, как на явное доказательство крепко засевшей в нём идолопоклоннической закваски. Против этих празднеств ополчается Нестор (под 1067 годом), а Кирилл Туровский относит их к числу «злыхъ и скверныхъ д?лъ, ихъ же ны Христосъ велитъ отступити».

Справляемые во всём славянском мире, без исключений, и всюду по довольно схожему ритуалу, вешние празднества всюду носили и одно и то же название, лишь подвергавшееся у разных племён этимологическим вариациям, соответственным языку и говору народа. Название это — русалии, русалка, risale и т. д. Название недели по Троицыне дне русальною сохранилось в народе до нашего времени; в старину же оно было общеупотребительным и распространённым настолько, что, несмотря на свой ярко-языческий характер, попало и в хартии летописцев, в общем весьма ревнивых к христианскому календарю, и даже в книги духовных писателей, для которых внедрение христианского календаря и уничтожение остатков идольской старины являлись прямыми обязанностями. Название священных вешних дней по русалкам — самое ясное свидетельство, что в дни эти предки наши праздновали не только зримое возрождение природы, но и возвращение к жизни и деятельности стихийных духов, её оживляющих, — вместе с нею уснувших на зиму и вместе с нею очнувшихся от спячки. В особенности характерно в этом смысле название «Русальчин Велик День», т. е. Светлое Воскресение русалок, до сих пор прилагаемое на Украине к четвергу Троицкой недели. Как уже говорил я в очерке «Неурожай и суеверие», миф о русалках до того сложен, настолько разнообразно и пёстро разработан народным суеверием, что точного исследования его хватило бы на целую диссертацию. Мы встречаем русалку в народных сказаниях то как деву водную, то как деву лесную, то как житного духа, т. е. гения посевов, нив и лугов, то как грешную душу утопленницы, младенца, некрещёного или проклятого родителями, и т. д. Русалка, для древнего славянина, являлась, таким образом, каким-то пантеистическим коэффициентом ко всякому явлению в природе в летние её месяцы.

Таким образом, разбирая легенды и обряды, сопровождающие Пятидесятницу — быть может, самый богатый символами праздник христианства — необходимо памятовать, что легенды и обряды эти формулировались, так сказать, в три слоя. Внизу — прямые, откровенно-языческие остатки древнего стихийного верования, переживания пантеистических культов; над ними — приспособления языческих обрядов на новый лад, к христианским взглядам, нравам и понятиям; вверху — поэтические наслоения, непосредственно христианского происхождения.

Христианская эмблема праздника Пятидесятницы — огненный язык и белый голубь, символизирующие сошествие Св. Духа на апостолов. Первый символ исторически объяснён во второй главе Деяний апостольских. Голубь, ещё до христианства, почитался птицею священною едва ли не во всех языческих культах: голубкою улетела с земли Семирамида, голубками запряжена колесница Афродиты, голубь был единственною птицею, терпимою в Дельфах, голубка дала дар пророчества оракулу Додонскому; в культах спиритуалистических птица эта пользуется таким же уважением: Моисей заповедал женщинам, приходящим в храм за очистительною молитвою, приносить в жертву двух голубей. Христианская символика воспользовалась всеобщим почтением к красивой и всюду любимой птице, чтобы облечь в её образ самые священные тайны свои: представление о Духе Святом и идею бессмертия души, причём первое олицетворение освящено авторитетом Евангелия (Марка, I, 10). Св. Духа, в виде голубя, встречаем мы на каждом образе Св. Троицы, Благовещения, Крещения Господня. Воображение народов христианских привыкло к этому олицетворению настолько же, насколько привыкло узнавать прообраз Христа в агнце, прообраз Творца-Вседержителя во Всевидящем Оке, заключённом в сияющий лучами треугольник. Наши русские сектанты, претендуя на способность непосредственных вдохновений от Духа Святого, зовут себя в честь Третьего Лица Св. Троицы белыми голубями.

Что касается идеи бессмертия души, то обычай олицетворять последнюю в виде белой или сизой голубки лишь усвоен и широко развит христианством; и славянский, и германский народы издревле были убеждены, что душа человека по смерти долгое время летает на земле птицею, — и по преимуществу голубем. Этот грациозный миф разветвился в сотни преданий. Насколько широко было его распространение и как долго держалось оно в сознании народном, может дать понятие следующий пример. В 1754 году, в апреле, умер некий гофмейстер Чоглоков. В открытое окно спальни его жены влетела птица и села на картине против постели; увидя птицу, Чоглокова вообразила, будто прилетела душа её мужа, и разубедить её в этом не было никакой возможности. Анекдотами, сопряжёнными с этим поверьем, можно бы заполнить много страниц.

Изображение голубя археологи находят на древнейших гробницах и базиликах христианских, вместе с пальмою, эмблемою мученичества, и рыбою, эмблемою Христа. Известно католическое изображение дев-мучениц — с голубями на правом плече, между тем, как слева вьётся крылатый дьявол, нашёптывая невестам Христовым злые искушения отступничества. В средневековом Париже, в церквах Notre Dame и y St. yacques la Boucherie, на Троицын день, когда раздавался гимн Veni Creator, белый голубь слетал из купола к алтарю. В ту же минуту, с хор, выпускали стаи птиц, бросали в народ цветы, облатки и зажжённую паклю. Каноники уверяли народ, будто всё это падает с неба, причём каждому достаётся по делам его — к кому благоволит Бог, тому цветы и облатки, на кого Он гневен, тому зажжённая пакля. Попасть под то или другое считалось верным предзнаменованием успеха или худа на будущий год. Вне гадательного значения, церемония эта, возникшая в падкие до духовных мистерий средние века, была, конечно, грубою попыткою изобразить сошествие Св. Духа на апостолов, как рассказано оно в Деяниях — однородною с тем, как у гроба Господня имитируется возжжение огня небесного. Обычай, только что рассказанный, до сих пор держится во Фландрии. С ним связана легенда о начале процветания знаменитой парижской таверны «Сошествия Св. Духа» на Птичьем мосту, как прозвал народ Pont Marchand, построенный в 1609 году. Дочь первого хозяина таверны, по имени Коломбетга, т. е. голубка отправилась на Троицу к обедне в Notre Dame. Когда началась церемония с птицами, белый голубь, вместо того, чтобы лететь к алтарю, спустился на голову Коломбетты и, испуганный шумом толпы, забился в капюшон девушки. Суеверные парижане огласили Коломбетту избранницею Божиею; тысячи людей стекали поглазеть па дочь трактирщика, как на святую, — и, понятное дело, таверна отца Коломбетты стала процветать и процвела. Репутация дома Коломбетты держалась весьма долго и прочно, из поколения в поколение.