Дмитрий Мамин-Сибиряк - Именинник

• Название: Именинник
• Автор: Дмитрий Мамин-Сибиряк
• Жанр: Русская классическая проза

---

Но у генерала случились какие-то неприятности по службе, потом он сам прибавил себе простуду, провожая жену в театр, и дело кончилось тем, что старик слег в постель, вылежал столько времени, сколько полагалось, выпил аккуратно все лекарства, какими отравляют последние дни умирающих, и в назначенный докторами день умер так же аккуратно, как и жил.

— Sophie… берегись… ты еще так молода… — были последние слова умиравшего действительного статского советника, который силился сказать плакавшей жене еще что-то, шевелил языком, дергал рукой и наконец бессильно закрыл глаза навсегда.

Лечил старика доктор Глюкозов, добродушный и молчаливый господин; он присутствовал при этой сцене и невольно подумал: «Да, скверно умирать, когда остается такая молодая жена… Гм! Все может быть…» Софья Сергеевна рыдала, как ребенок, потерявший отца, а утешал ее один доктор Глюкозов, потому что ни родных, ни особенно близких знакомых в Мохове у генерала не было.

— Бывает, Софья Сергеевна… да… — говорил доктор, отпаивая генеральшу холодной водой, — так уж наша жизнь устроилась… гм… да… Послушайте, я пошлю к вам жену, а то одной вам оставаться в таком горе как-то неловко.

Явившись на свой пост, Прасковья Львовна сначала отнеслась к «аристократке» свысока, но потом забыла свою демократическую роль и вошла в положение молоденькой красавицы-вдовушки. Выждав время, она объяснила довольно грубо, что, собственно говоря, тут и убиваться не о чем; этот брак был самым несправедливым социальным явлением, а в физиологическом отношении он был преступлением… Нет любви, нет и брака, а старик, женившийся на ребенке, — это отвратительно! Тронутая этим участием и грубоватой откровенностью, Софья Сергеевна должна была согласиться, что Прасковья Львовна права, и рассказала свою несложную историю. Она была незаконной дочерью одного волжского помещика, который держал у себя целый крепостной гарем. Мать умерла после родов, а ее выкормила какая-то отставная «метресса». Помещик-султан, желая отвязаться от мозолившей глаза девчонки, отдал ее в один из тех пансионов, где воспитываются забытые всеми дети и где устраиваются такие неравные браки, как и в данном случае: шестнадцати лет Софья Сергеевна вышла за старика, которому было пятьдесят с хвостиком.

— Хороши эти негодяи-мужчины, нечего сказать! — возмущалась Прасковья Львовна, — и папенька хорош, а муженек еще лучше… О, мерзавцы!..

На мужа перенесла Софья Сергеевна те неиспытанные чувства, которыми освещается детство, и, когда его не стало, она почувствовала известную пустоту и плакала о добром старике, который оставил ей порядочное состояние. Потихоньку же от Прасковьи Львовны генеральша выписала себе папашу, которым был, как читатель догадывается, уже знакомый нам Ханов. Старик к этому времени успел промотаться до зла-горя, и помощь прилетела к нему в самую злосчастную минуту. Он явился в Мохов и поселился у дочери под именем «дяди». Небольшие карманные деньги Ханов проигрывал в клубе, а через год Софье Сергеевне предъявили целый букет векселей, выданных милым папашей. Вот по этому делу ей и пришлось в первый раз отправиться к Марфе Петровне, которая при случае скупала дешевые «вексельки».

Произошла интересная сцена, когда генеральша заявила желание выкупить у Марфы Петровны хановские векселя.

— Для чего же их вам, ваше превосходительство? — удивлялась хитрая старуха.

Да так… Не хочу обманывать людей, которые доверяли дяде, — объяснила Софья Сергеевна:- теперь его знают, и в другой раз это не повторится. Я уже предупредила кого следует…

— Так, так… Что же, дело хорошее, ваше превосходительство.

Марфа Петровна никак не могла постичь тех дочерних чувств, прилив которых нахлынул на грёзовскую генеральшу: она имела полное право не выкупать векселей, а делала это, чтобы чувствовать себя хорошей дочерью. Это было в ее характере.

В результате получилось то, что генеральша сразу очаровала неприступную старуху, мерившую людей и весь мир на медные деньги. Прежде всего Марфу Петровну поразило генеральское благородство: ни за что ни про что выбросила ей целых три тысячи, да еще ее же благодарит. Потом, ведь Софья Сергеевна настоящая, заправская генеральша, а как просто себя держит. Расчувствовавшаяся старуха пожалела ее раннее вдовство и по пути рассказала трогательную историю смерти Ивана Карповича. Одним словом, произошло то необъяснимое сближение противоположных натур, которое встречается иногда. Софья Сергеевна даже заехала раз напиться чаю совсем запросто в здесь познакомилась с Анной Ивановной.

— Уж вы извините нас, ваше превосходительство, — рекомендовала Марфа Петровна свою дочь, — мы люди простые…

Генеральша расцеловала Анну Ивановну и развеселилась как-то уж совсем по-детски. Ей нравилась у Злобиных именно та семейная обстановка, которой она не испытала. Такие славные маленькие комнатки, такие смешные цветы на окнах, такая милая горничная Агаша, такие смешные старинные чашечки, в каких подавали чай, и такая милая старушка Марфа Петровна, которая даже краснела от удовольствия, когда Софья Сергеевна принималась ее целовать. Анна Ивановна долго дичилась и как-то недоверчиво отнеслась к новой знакомой, пока Софья Сергеевна не победила ее своей детской искренностью.

— Этакая приворотная гривенка эта генеральша! — рассуждала Марфа Петровна сама с собой. — И ловка, надо ей честь отдать…

Вообще Софья Сергеевна быстро завоевала расположение недоверчивой раскольницы-старухи, трудно сходившейся с людьми. Эта оригинальная связь потом окрепла и развилась в прочное и хорошее чувство. Марфа Петровна откладывала каждый кусочек получше, приговаривая: «Ужо вот приедет наша-то генеральша, так побаловать ее», надевала свои лучшие сарафаны, когда ждала эту гостью, и не могла сделать только одного — это самой съездить к генеральше в гости, как та ни звала ее к себе. Были моменты, когда старуха уже соглашалась, даже надевала самый тяжелый сарафан и шелковую рубашку с узкими длинными рукавами, но потом ее охватывало прежнее чувство робости, и она только повторяла: «Где уж нам, мужичкам, с настоящими господами водиться… Какие-то у них там паркеты, пожалуй, еще упадешь!»

— Я удивляюсь, мама, что вы особенное нашли в Софье Сергеевне? — спрашивала Анна Ивановна, не понимая происходившего.

— Как что такое? — удивлялась в свою очередь Марфа Петровна. — Да ведь кто такая Софья-то Сергеевна: босоножка какая-то, из милости в пансионе выучилась. Может, и обедала не каждый день, а теперь генеральша. Вот тебе и «особенное»! Небось, вот ты и богатая невеста, а генеральшей не сделаешься. Да и мало ли других девок по богатым домам киснет, а вот Софья Сергеевна вышла заправская генеральша. Вон она, как в комнату-то зайдет, — пава, да и только, и всякому свое умеет сказать, а при случае и строгость на себя напустит… да, генеральше все можно!..

— Как это все, мама?..

— А так… простой человек всего оберегись, чтобы тебя не осмеяли, а генеральше плевать: к ней же и придут. За спиной-то и про царя разные пустяки болтают.

— Значит, и тебе, мама, хотелось бы быть генеральшей?

— Ну, теперь-то я устарела немножко, а ежели бы раньше… Разве так бы я стала жить да скалдырничать? Ничего ты, голубушка, не понимаешь…

Это странное тяготение Марфы Петровны послужило к тому, что Анна Ивановна могла бывать довольно часто в салоне Софьи Сергеевны. Правда, старуха сильно ежилась и по целым часам пилила дочь, как уголовную преступницу, но стоило генеральше приехать в злобинский дом — и вся городьба разлеталась прахом.

— Сняла ты с меня голову, ваше превосходительство!.. — выговаривала Марфа Петровна, покачивая снятой головой, — она уже говорила с генеральшей на ты. — Хочу рассердиться на тебя, а сердца и нет… Смотри, одна у меня дочь.

— Вы меня обижаете, Марфа Петровна, — капризно отвечала Софья Сергеевна, — точно Анна Ивановна едет бог знает куда… Вы должны меня благодарить, а то я же и пресмыкаюсь пред вами. Конечно, я люблю вашу раскольницу, иначе…

— Вот мужчины у тебя в дому бывают… Оно как будто тово… Кто его знает, что у него на уме-то, у мужика.

Генеральша заливалась своим детским смехом над этими рассуждениями, а Марфа Петровна, чтобы еще больше угодить ей, начинала говорить совсем грубо, как говорила с зависимыми людьми, и даже читала наставления. В ее старых глазах Софья Сергеевна была каким-то особенным существом, к которому обыкновенная раскольничья мерка никак не прикладывалась и которое могло позволять себе все. Смотреть, — так вертушка эта самая генеральша, а со старым мужем целых десять лет прожила, и комар носу не подточит. Овдовела — сейчас заблудящего своего отца выписала, а у самой ни сучка, ни задоринки.

Бывая у генеральши, Анна Ивановна встретилась с теми умными людьми, о которых генеральша рассказывала Пружинкину; Клейнгауз и Володину она знала еще по гимназии. Там читали и обсуждали новые книги, там велись горячие споры, и Анна Ивановна каждый раз увозила домой что-нибудь новое, чего она не знала раньше. В злобинский дом, как весенние птицы, налетели всевозможные хорошие книжки «гражданской печати» и принесли с собой новые песни. Анна Ивановна не принадлежала к числу увлекающихся восторженных натур, но под ее наружным спокойствием скрывалась усиленная работа развивавшейся мысли. Светлое и доброе настроение сменялось припадками малодушия и слабости. Вера в лучшее и в себя разъедалась тысячью мелочных фактов, которые роковой чертой отделяли действительность от нового фантастического мира. Если умные люди, окружавшие генеральшу, резко нападали на недостатки общественного строя, на дореформенные порядки и «ветхого человека» вообще, то Анна Ивановна переносила всю эту рознь на свою внутреннюю жизнь и старалась проверять каждый свой шаг. Отзывчивое молодое сердце теперь болело вдвойне за царившие под родной кровлей хищные инстинкты, хитрость, ложь и самодурство, за добровольное унижение домашней челяди и бедных родственников, наконец, за свое бесправное и бесполезное существование.