Уилл Селф - Обезьяны

• Название: Обезьяны
• Автор: Уилл Селф
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-307-8

Уилл Селф (р. 1961) — журналист, бывший «ресторанный критик», обозреватель известных лондонских газет «Ивнинг стандард» и «Обсервер», автор романов «Кок'н'Булл» (Cock and Bull, 1992), «Обезьяны» (Great Apes, 1997), «Как живой мертвец» (How the Dead Live, 2000), «Дориан» (Dorian, 2002). Критики сравнивают его с Кафкой, Свифтом и Мартином Эмисом. Ирония и мрачный гротеск, натуралистичность и фантасмагоричность, вплетенные в ткань традиционного английского повествования, — такова визитная карточка Селфа-прозаика. В литературных кругах он имеет репутацию мастера эпатажа и язвительного насмешника, чья фантазия неудержима. Роман «Обезьяны» эту репутацию полностью подтверждает.

---

Самцы продолжали глазеть на Брейтуэйтов. Бонобо стояли на задних лапах на верхней ступеньке лестницы, и шимпанзе за шимпанзе, проходя мимо, кланялись им каким-то очень странным образом, почти не нагибаясь, почти не поднимая задницы выше головы, а братья почти не касались их в ответ и решительно отказывались чиститься.

— А кто вообще такие бонобо «хууу»? — немного погодя спросил художнику врача.

— Просто такая раса шимпанзе родом из Африки, Саймон, — ответил Буснер.

— Вы хотите показать, что они черные «хуууу»?

Буснер уже давно все выучил о видах и подвидах людей, так что вопрос не застал его врасплох:

— Вы правы, Саймон, в известном смысле бонобо — аналог черного подвида у людей.

— А-а, в таком случае, наверное, в вашем мире есть такая вещь, как бонобизм «ххи-хиии-хууу»?

— Верно, есть.

— Вот как «хи-хи-хи», — экс-художник оскалил зубы нижней челюсти и усмехнулся, — это многое объясняет.

— Что же, например «хуууу»? — недоуменно спросил Буснер.

— Например, тот факт, что их здесь не так много. Кое-что, как я уже имел случай показать, от мира к миру не меняется.

С этим щелчком пальцев Саймон вскочил на задние лапы и зашагал вверх по ступенькам к братьям Брейтуэйт. Буснер поспешил следом. Однако за несколько секунд, которые учетверенькали у союзников на то, чтобы взбежать по лестнице, братья исчезли в толпе гостей. Саймон подпрыгнул повыше, но увидел лишь щетинистое море шимпанзеческих голов, направляющихся по волосатым волнам неведомо куда.

— Они растворились в толпе, — махнул Саймон лапой Буснеру и вдруг замер: — Так, тут что-то интересное…

Часть галереи, куда они попали, была такой же огромной и пустой в плане плотности выставленных произведений искусства, однако по качеству последних превосходила ту, куда врач и пациент попали сначала. На бесконечном полу тут и там возвышались самцекены. Не статуи — насколько Саймон мог судить, материалом послужил пластик или латекс, — но и не обычные самцекены. Ближайшая к Саймону и Буснеру фигура застыла, делая шаг вперед, как бы желая покинуть постамент. Облаченная в белый халат, в лапе она держала стеклянную пробирку, но из шеи торчала не голова шимпанзе, а что-то искаженное, странное и массивное.

— Вот так, — шутливо показал Саймон именитому психиатру, — я частенько рисую «хи-хи-хи» в воображении вас!

У других самцекенов тоже имелись части тела, невозможные у шимпанзе: у одного вместо головы картофелина, у другого — голова кролика Багза Банни из диснеевского мультфильма, у третьего — птичий клюв. Но самой странной смотрелась одинокая фигурка детеныша человека. Эту фигурку ее создатель также подверг надругательству, покрыв совершенно бесчеловечной кудлатой шерстью и снабдив задние лапы пальцами, которые могли бы хватать предметы. Они как раз и втыкали в вену двухмиллилитровый одноразовый шприц, насколько можно судить — с героином.

Саймон и Буснер прочетверенькали вокруг всех выставленных фигур, ухая себе под нос, пока не добрались до юного наркомана-гибрида в дальнем конце — с мыслью истолковать работу.

— «Хуууу» как вам кажется, Саймон, по-моему, весьма удачные вещи, вы созначны «хуууу»? И весьма подчетверенькивающие к нашей «хууу» теме.

— Трруннн» ну да, пожалуй, тут вы правы, Зак. Все это, конечно, призвано выражать все более странные формы, которые принимает наша жизнь; тут значь о том, как под воздействием антиприродной среды, в какой нам приходится жить, искажается наша способность воспринимать собственное тело.

Буснер, хотя и был удивлен, что Саймон показал «наши» и признал тем самым их с Буснером принадлежность к одному и тому же виду, лишь щелкнул пальцами:

— Я бы показал, здесь есть сходство с вашими собственными работами последнего времени «хуууу»?

— Верно, верно, — отзначил Саймон, — я вижу явное сходство с моими апокалиптическими полотнами. Эти самцекены тоже намекают на некую трагическую утрату перспективы, вызванную тем, как насильственно в нашей культуре проводится якобы непреодолимая граница между шимпанзе и животными.

Пока продолжалась жестикуляция, к Буснеру и Саймону незаметно подполз согбенный, маленький веснушчатый шимпанзе, в парике и белом льняном пиджаке, скроенном так, чтобы выставить его задницу в выгодном свете. Увидев, что художник опустил лапы, новоподползший поклонился обоим сожестикулятникам и показал:

— «ХуууухГрааа» доктор Буснер, для меня большая честь пасть ниц перед вашей мордой, Саймон, я» просто счастлив снова видеть тебя в обществе, пожалуйста, доставь мне удовольствие — разреши приласкать твои великолепные яйца.

Шимпанзе немедленно исполнил обещанное.

Саймон почувствовал что-то знакомое в прикосновении и уставился прямо в морду радостно подчинявшегося ему самца, морду, на которой зияли две пасти, одна открытая, с зубами, другая закрытая — рубец от раны. Ага, сообразил Саймон, передо мной Тони Фиджис.

— «ХуууууГраааа» Тони! Доктор Буснер показывал, что мы можем тебя тут встретить. Что махнешь по поводу этих изделий «хуууу»?

Глядя на простодушную морду Саймона, Тони Фиджис решил, что лучше сделать вид, будто ничего не было, будто последний раз, когда он держал в лапах яйца Саймона, не пришелся на ночь в забегаловке у Кембридж-Сёркус — ту самую ночь, после которой Саймон угодил в больницу. Художественный критик, весь спокойствие, отзначил:

— На мой взгляд, здесь есть кое-что интересное. Я видел, о чем вы только что жестикулировали с доктором Буснером, и, призначусь, разделяю ваше мнение. Эти самцекены — особенно удивительно, что скульптор догадался пополнить серию и человеческой фигуркой, — представляют собой, так показать, современных териосимиев, полузверей-полушимпанзе, они, так показать, химеры, составленные из частей тел зверей, людей и шимпанзе. Этакая фауна будущего. Думаю, не будет нелепым показать, что, подобно териосимиям в древних культурах шимпанзе, эти современные чудища созданы в неких сакральных целях. Что думаешь, Саймон «хуууу»?

Буснер отметил, что жестикуляция критика вовсе не сбила художника с толку, наоборот, бывший человекоман поднял брови, миловидно вздыбил шерсть, издал спонтанное уханье и замахал лапами:

— О каких сакральных целях ты показываешь, Тони «хуууу»?

— Ну, например, мы, современные шимпанзе, в массе своей уже давно не охотимся; но мне кажется, наблюдения Леви-Строса справедливы не только для современной, но и для древней культуры и имеют «гррннн» прямое отношение не только к этому скульптору, но и к тем первохудожникам, которым причетверенькало в голову взять в лапы охру и измазать ею стены пещеры в Ласко. Ты, должно быть, «чапп-чапп» помнишь, Леви-Строс писал когда-то, что изобразительные искусства во всех культурах шимпанзе начинались с одного и того же — с Перевоплощения в животных и с их изображения «хууу»?

Тут Саймон отвлекся. С упоминанием Леви-Строса в мозгу экс-художника замкнулась нейронная цепь› психоз, подстилаясь под реальность, отступил; оказывается, то, что лежало неподалеку, никогда его не покидало. И Саймон Дайкс, ни на секунду не соглашаясь с тем, что у него покрытые шерстью лапы, что у него тонкий, розовый член, что у него черное лицо и надбровные дуги, зеленые глаза навыкате и стоящая дыбом шерсть на голове, тем не менее впервые за несколько месяцев нашел в себе силы оглядеть собравшихся и пообщаться с ними.

Поодаль некий крупный, седобородый, лысеющий самец с зобом размахивал пачкой каталогов, стоя на задних лапах с таким наглым видом, с каким только он умел стоять на задних лапах. Теперь Саймон узнал его: это был Гарет Фелтем по прозвищу Ворчун, самоуверенный критик из «Таймс», со своим прихвостнем (в буквальном смысле, его голова не вылезала из Гаретовой задницы) по обозначению Пелем, тоже журналистом. В шимпанзеческом виде Пелем оказался столь же костляв, сколь и в свою бытность человеком. Костлявый и чесоточный — только если в человеческом мире чесоткой страдала лишь духовно-интеллектуальная сторона самца, то теперь зуд распространился и на физическую.

Еще дальше возвышался совсем уж гигантский самец, который как раз начал наступать на сидящую на полу самку, отодвигая в сторону складки ее намозольника от Беллы Фрейд и с уханьем входя в обнаженное отверстие, — скульптор Фликсу, экс-конкурент Саймона в художественном мире.

Узнав Фликсу, Саймон поневоле поднял ставки в этой абсурдной игре. В зал как раз вползли несколько «текущих» самок, что немедленно спровоцировало спаривания. Иные пребывали в самом разгаре течки, их набухшие седалищные мозоли, каждая размером с пластиковое ведро, сияли как десять тысяч солнц. У других течка только началась, гладкая кожа едва-едва успела порозоветь, лишь немного высовываясь наружу. Но особенно выделялась самка с белой шерстью на голове, молодая, изящная, в намозольнике от Селины Блоу, прикрывавшем ее розовый анальный цветок. Саймон потянул ноздрями воздух — даже с такого расстояния он безошибочно определил, что эта самка, у которой течка уже почти закончилась, тем не менее готова принимать ухаживания самцов.