Уилл Селф - Обезьяны

• Название: Обезьяны
• Автор: Уилл Селф
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-307-8

Уилл Селф (р. 1961) — журналист, бывший «ресторанный критик», обозреватель известных лондонских газет «Ивнинг стандард» и «Обсервер», автор романов «Кок'н'Булл» (Cock and Bull, 1992), «Обезьяны» (Great Apes, 1997), «Как живой мертвец» (How the Dead Live, 2000), «Дориан» (Dorian, 2002). Критики сравнивают его с Кафкой, Свифтом и Мартином Эмисом. Ирония и мрачный гротеск, натуралистичность и фантасмагоричность, вплетенные в ткань традиционного английского повествования, — такова визитная карточка Селфа-прозаика. В литературных кругах он имеет репутацию мастера эпатажа и язвительного насмешника, чья фантазия неудержима. Роман «Обезьяны» эту репутацию полностью подтверждает.

---

Тема «человек в лесу» повторялась в разнообразных вариантах на всех плоских поверхностях, наличествовавших в ресторане. На страницах меню скакали человеческие детеныши, на потолке красовалась репродукция очень редкой фотографии, где люди спаривались в своей уникальной манере, морда к морде, задние лапы самки плотно обнимают живот самца, атрофированные пальцы сжаты. Даже официанты в «Человеческом зоопарке» — именно так обозначалось заведение — носили человеческие костюмы из синтетической ткани, текстура которой была призвана походить на резиновую, безволосую кожу людей.

Уотли показал пальцем на одного из официантов:

— Почему вон у того черная кожа, Прыгун «хуууу»? Я не знал, что бывают чернокожие люди.

Прыгун оторвал глаза от листка бумаги, который внимательно изучал:

— Прошу прощения, вы что-то показали «хуууу»?

— Я вон про того чернокожего «уч-уч». — Уотли раздраженно повторил свой жест.

— Да-да, в природе встречаются и люди с черной кожей. Этот официант изображает западного человека, по-латыни Homo sa pi ens troglogytes verus, то бишь настоящий пещерный человек разумный. Есть и другие подвиды центральноафриканского и восточноафриканского человека…

— Вроде наших рас «хуууу»? — перебил Уотли. — Как если бы этот человек был бонобо «хуууу»?

— Типа того.

— А черные люди отличаются от других людей, как, например, бонобо отличаются от белых шимпанзе «хуууу»? — спросил Филипс. Его тоже весьма позабавил черный официант.

— Представления не имею, — отзначил Прыгун. — Я психиатр, а не антрополог «уч-уч».

Филипс конечно, заметил, как зло и резко взмахнул лапами Прыгун, но продолжил:

— Я хотел показать, с ними интересно танцевать и развлекаться, как с бонобо «хуууу»? Развлекаться в разных смыслах, вот что я хотел показать «хуууу».

— «Рррряв!» — пролаял в отзнак Прыгун — Филипс был так тяжело болен, что пятый самец потерял всякий страх перед ним. — Почему бы вам не засунуть свои лапы в задницу, Филипс, официант уже идет к нам принимать заказ, и, к вашему сведению, он в самом деле бонобо. Надеюсь, вы помните, под шерстью мы все одинаковые.

Разумеется, здоровье Филипса пребывало в столь плачевном состоянии именно оттого, что фармаколог ни секунды не верил в истинность показанной Прыгуном последовательности жестов. Мало того, сотрудник «Крайборга» был бисексуал и любитель порезвиться с бонобо, а еще и принадлежал к тем западноевропейским самцам, которые забавлялись поездками в страны Центральной Африки и спариванием с местными. Для Филипса результатом такого вояжа стала болезнь, от которой он умирал прямо на глазах своих союзников. Все трое хорошо понимали, сколько иронии заключено в том весьма вероятном обстоятельстве, что бонобо, заразивший Филипса СПИДом, скорее всего сам заразился от дикого человека — через укус.

— «ХууГраа», — провокализировал бонобо в черном костюме и показал: — Готовы ли вы сделать заказы, джентльсамцы «хуууу»?

— «Хуууу» что это за блюдо «Просто бананы»? — ткнул когтем в меню Прыгун. Бонобо почесал свою фальшпромежность и замахал в ответ:

— Обозначено по образцу блюда в другом ресторане нашей сети, на Уордор-стрит. Гренки из беличьих мозгов на подушке из бананового пюре. Очень популярная штука «гррунннням-ням».

— «ХуууГраа» отлично, тогда мне для начала «Просто бананы» и суп.

Другие самцы тоже заказали еду, а официант, несмотря на свой дурацкий неуклюжий костюм, записал все в блокнот и ускакал на кухню, оставив конспираторов наедине обсуждать ситуацию с Буснером.

— «Уч-уч», — прокашлялся Уотли и показал: — Полагаю, настал момент открыть вожакам из ГСМ[153] глаза на ненадлежащее поведение мистера Буснера. Мало того что он водит тяжелого психического больного по улицам, где тот «уч-уч» угрожает нормальным обезьянам, — на нем же лежит вина за Дайксов психоз или что это там такое. Можно практически не сомневаться, что все заварил именно Буснер, приняв, по недомыслию, участие в тех нелегальных испытаниях «ррряв»!

— Я созначен, — щелкнул пальцами Филипс. — Какое бы уважение Буснер ни заслужил своими прошлыми достижениями — а у меня и на сей счет есть сомнения, — нынешнее его поведение представляет собой форменное «уч-уч» надругательство над пациентами. Мы должны что-то сделать!

Уотли с силой забарабанил по плечу Прыгуна, подчеркивая свою решимость:

— Прыгун «хуууу», как ты думаешь, Буснер знает, что Дайкс — вероятная жертва инклюзии и что его человекомания, скорее всего, спровоцирована лекарственно?

— Джентльсамцы, думаю, Буснер наверняка об этом догадывается. Он знает, что лечащим врачом Саймона Дайкса был именно Энтони Бом и что нелегальные испытания проводились именно на пациентах Бома. Другое дело, показал ли Буснер про это самому Дайксу…

— Ну, — снова вступил Филипс, — мне-то кажется, вывод в любом случае прост — то, что мы собрались сделать, нам придется сделать…

— Совершенно верно, потому-то я и приготовил заранее письмо в ГСМ, где подробно излагаю суть совершенных Буснером проступков. У меня тут два экземпляра, я предлагаю вам, джентльсамцы, почитать и немного подумать; если мы достигнем созначия, то в нужный момент просто отправим эту бумагу по почте «хуууу»?

Разумеется, как и подозревал Прыгун, сторонник психофизического подхода к душевным болезням и органическим нарушениям в обезьяньем мозгу давным-давно догадался, что, вероятно, именно его действия в значительной мере и привели художника сначала в «Чаринг-Кросс», а потом и к нему домой. Но, рассуждал Буснер, едва ли его можно признать виновным на основании причинно-следственной связи подобного рода. Он и Дайкс оказались на одной ветке — что ж, так тому и быть. У Дайкса, весьма вероятно, имеются органические нарушения нервной системы — врожденные либо благоприобретенные; не менее вероятно, что у него просто очень тяжелый и глубокий психоз. Ну и что? Какая бы из двух гипотез ни являлась истинной, важность и успешность их, Саймона и Буснера, совместной деятельности несомненна. Состояние художника улучшалось буквально день ото дня. Именитый психиатр делал вывод, что пациент все глубже постигает особенности феноменологического интерфейса меж своим сознанием и реальным миром, который достался ему в результате болезни, — подобно тому как любой шимпанзе, страдающий от нарушений работы органов чувств, научается нормально жить без глаз, утратив способность к визуальной коммуникации, или приспосабливается к глухоте, навеки погрузившись в тишину.

Далее, Буснер отлично понимал, что рано или поздно ему начнут задавать неудобные вопросы о характере его отношений с Дайксом. Тот факт, что Прыгуна почти не видели ни дома у Буснера, ни на работе в больнице, ясно означал — научный ассистент семимильными шагами четверенькает к заключению союза против учителя. Ну и пускай, думал Буснер, следуя за задницей экс-художника, виляющей меж прилавков оксфордского крытого рынка с его запруженными проходами и гулкой какофонией, если моя работа с сознанием этого несчастного закончится тем, что Совет лишит меня права заниматься врачебной практикой, — пускай. Вся моя философия, вся моя карьера стояли на одном краеугольном камне — последовательном отрицании, сухих функционалистских категорий; это будет достойный конец моего правления в группе.

Означенные размышления, осуществлявшиеся в уме согласно давно заведенной Буснером процедуре — мысли воображались термитами, которых именитый психиатр извлекал из муравейника своего мозга, — неожиданно прервались: мозг известил именитого психиатра, что его костяная оболочка соприкоснулась с задницей Саймона Дайкса.

— «Чапп-чапп», — фыркнул психоаналитик-радикал, вдыхая высокохудожественные, но оттого не менее анальные запахи своего пациента.

— «Хух-хух-хух», — пропыхтел Саймон и закашлялся. Он остановился прикурить очередную бактрианину — такое впечатление, будто у него в кармане не пачка, а рог изобилия. Буснер не возражал против курения, хотя неуклюжий пока Саймон регулярно засыпал себе все брюхо пеплом и ставил ожоги, — именитый психиатр беспокоился, как бы в результате Саймон не вернулся к своим наркоманским привычкам.

Саймона же это ничуть не беспокоило. Он сидел на земле, затягивался бактрианиной и, подняв брови, разглядывал пачку.

— Мои сигареты, — показал он, — с ними что-то не так.

— Слишком крепкие «хуууу»?

— Нет, совсем нет. Просто у верблюда на картинке два горба…

— Конечно, это же бактриан, а бактрианы — двугорбые верблюды. Сигареты так и обозначаются, «Бактриан». — Буснер потрепал подопечного по загривку.

— Я знаю, точнее, понимаю. Но насколько я помню… — Последовал ряд бессмысленных жестов. — Я помню себя человеком, и человеком я курил другие сигареты, «Кэмел», там был изображен одногорбый верблюд…