Виктор Никитин - Волосы

• Название: Волосы
• Автор: Виктор Никитин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Никитин Виктор Волосы

Виктор Никитин

Волосы

Вот об этом стоило с ней поговорить - об обещаниях. Ведь ничего не было такого, что не отвечало бы естественному развитию их отношений. Так считал он. Она считала иначе. Вернее, они думали об одном и том же, но высказывались по-разному. Два года - достаточный срок для приведения совместной жизни в порядок. Но как раз этой узаконенной жизни он боялся, догадываясь уже и даже точно наперед понимая, что его относительная свобода сразу же превратится во вполне определенную вещь - со своими размерами, правилами пользования и назначением. "Я ничего тебе не обещал", - хотел он сказать как можно тверже в ответ на все прозвучавшие обвинения, но промолчал в итоге. Это было бы уже слишком даже для какой-нибудь выдуманной, неоправданной ситуации.

Олег Ланин не верил настоящему времени, все в нем ему казалось неверным, сродни обману; оценке подлежало только прошедшее. Так он узнал, чего ему не хватает, - ее. Это чувство пришло спустя неделю на кухне: он мыл кружку после чайного пакетика и вдруг услышал, как громко хлопнула дверь у соседей; сразу же вспомнил, как хлопнула дверь его квартиры; и тогда, и теперь он вздрогнул: это осень виновата - погода, всплеск эмоций, странное и болезненное ощущение, что уходит что-то, безвозвратно меняется. Потому на нее и нашло, решил он. Потом, в комнате, когда уселся в кресло и включил телевизор, нашел, как согласиться с собой: да, обещание - это приговор.

Скучно стало через пять минут - на экране с безумным визгом радовались какому-то фантастическому выигрышу: то ли миллиону непонятных, стремительных денег, то ли самой рядовой кофеварке от спонсора, - и он выключил телевизор. Вернулся на кухню, набрал воды в чайник, поставил его на плиту, чиркнул спичкой, зажег огонь, достал банку растворимого кофе - и вдруг поймал себя на том, что уже пил чай, и более того: проделал все это только для того, чтобы что-то делать, повторял все ее знакомые движения, когда он сидел за столом, а она открывала дверцы шкафа, доставала чашки, ложки и рассказывала, рассказывала...

Вода из крана капала с отмеренной неотвратимостью - скучная мелодия в такт одиночеству и пустыне. Не хватало многого, самого главного - тепла. Он вдруг ощутил, чего у него не стало - телесного контакта. Нельзя было протянуть руку и обнять ее. Прикоснуться губами к ее шее, вдохнуть аромат ее волос. Была у него возможность стать лучше, выше во всех отношениях - и вот ее не стало. Ира ушла. Дверь. Лицо. Открывается. Слова. Молчание. Захлопывается. Нет, правильно все равно не расставить. Не в словах было дело, видно, назрела такая минута, когда надо было не мешать себе же, соглашаться для себя же. Слова были лишними, они препятствовали их сущностям, уводили от главного, и если бы они еще раньше поменьше говорили и больше бы молчали, все разрешилось бы самым естественным образом. Он же зачем-то думал о роли, которую он играет, и даже о принуждении. Дверь. Лицо. Плащ. Надевать. Дождь. Не спешить. Ему хотелось правильно расставить слова, чтобы понять, где он находится.

Теперь она у себя, на левом берегу, он - на правом, стоит у окна, смотрит в окно. Левый берег для него как другой город - далекий, незнакомый. Улица Остужева. Если честно, ему не нравился ее район, и дорога к ней через Северный мост - тоже. Это было два года назад и еще раньше, когда они познакомились на вечеринке, - общие друзья пригласили, состоявшаяся, уверенная пара - пара без вопросов, которой, кажется, все ясно в этой жизни, во всяком случае, они знали, к чему стремиться и чего не надо делать.

Он вспомнил о них и решил позвонить. Незамедлительно последовало приглашение - как-никак не виделись больше месяца: они уезжали на отдых в Турцию, было что рассказать, чем поделиться.

До улицы Депутатской, где они жили, ему добираться минут двадцать. Он ехал в старом шведском автобусе и неожиданно находил другое объяснение ее поведения - возраст. Им обоим недалеко до тридцати: для женщины уже не граница, а предел; для мужчины - даже не время для размышлений. Аромат ее волос. Как его вспомнить? К кому прижаться? Он шумно потянул воздух. Теперь даже и прошлое оказалось под сомнением, настоящее отсутствовало вовсе. Он растерялся. Как же так? Всего лишь неделя прошла - и он уже ничего не мог вспомнить. Так ни за что и не зацепился до самой остановки.

А как вышел и попал в лужу, ухватился за то, что промелькнуло, - осень. Да, ее волосы пахли осенью: ненасытным дождем, опавшими листьями... Он миновал уличную торговлю, пересек недавно построенный сквер и уже после павильона "чистой воды" понял, чего нет в его воссоздаваемой коллекции образов, - тополей. Прежде их было гораздо больше. После вырубки на их месте разбили сквер, оставшиеся деревья обкорнали. На самом деле в запахе ее волос были собраны все времена года. Лето он помнил лучше всего. То время, когда летел пух. В этом районе он выпадал чересчур обильно. Старые, огромные тополя были увешаны мохнатыми шапками пуха. Он забивал глаза, нос, рот, уши. У нее аллергия на эти летние снежинки. Летом они часто ходили к своим друзьям.

Желтый кирпичный дом. Пятый, последний этаж. Дверь открыла Света: "Слава тебя уже заждался". Вначале - о загаре, о перелете, о том, что Шереметьево убивает все впечатления от отдыха. И все - осторожно, с ритуальными улыбками. Осторожно сидят подле друг друга, смотрят. И в комнате все в тон им, такое же осторожное: книжные полки, оконные шторы, телевизор, зеркало, свет лампы, утюг, свитер на спинке дивана, даже щегол в клетке. Света не выдерживает первой: "Как же так, Олег?" Слава не скрывает радости: "Ну что, - молодец, освободился!" Ему хотят рассказать о потерях и преимуществах; Слава предсказывает: "Ты думаешь, это конец? Ошибаешься. Она сама тебе позвонит. От них так просто не отделаешься!" На миловидном лице Светы появляется легкая гримаска: "Ну, хватит!" Когда она добавляет, что он, Олег, выглядит по-прежнему хорошо, он понимает, что это не так, тем более, что Ира недавно ему говорила, что он ужасно зарос; словно в подтверждение его мыслей Слава сообщает, что после возвращения домой он постригся, сразу легко стало, даже дышать свободнее, замечает он, хотя, по мнению Олега, стричь ему особо нечего, волос и так мало, даже не заметишь сразу, что он как-то изменился; Слава не допускал ни малейшей небрежности в своем облике, он всегда содержал свою голову в порядке, вот и теперь поворачивал ее и так, и этак, демонстрируя совершенство произведенной в парикмахерской работы, сквозь ровный, мелкий газон просвечивала кожа, площадку на голове ему соорудили идеальную - это надо было признать. А главное - шея, пояснял воодушевленный Слава, смотри, как чисто; шея ведь очень скоро зарастает, поэтому в парикмахерскую надо ходить раз в три недели; не раз в месяц (он поднял палец), а именно раз в три недели! "Ну, хватит", - недовольно сказала Света.

Олег не стригся два месяца. Слава рассказал, что он ходит в парикмахерскую по соседству, за углом. Там мастер хороший работает, молодой парень, который соображает, как надо стричь; узнать его легко - желтая голова, зовут Гена, без дела он не сидит.

Дома Олег долго разглядывал себя в зеркале - оценивал свою внешность, состояние волос. И то, и другое нашел неприглядным. В лице отражалась беспорядочность мыслей, можно было загибать пальцы: вялые щеки, тусклые глаза, неуверенные губы, обреченный нос, жирный, лоснящийся лоб, замкнутый в своей невостребованной открытости. Волосы выглядели случайными на этой голове. В редких и сальных прядях не было жизни. Что-то в них проглядывало от затертой подкладки старого пальто. Подозрения подтвердились, едва он наклонил голову и обнаружил первые потери, - он начал лысеть. Если так пойдет дальше, то вскоре он станет в ряд с известным сортом людей, ошибочно полагающих, что если они расчешут по голове и лбу, от края до края, все, что у них осталось от юности, то никто не заметит их лысину. Такие потуги для него всегда представлялись комичными и отвратительными. Нельзя опускаться, решил он, и на следующий день отправился по указанному Славой адресу.

Сквер, уродливые тополя. Старые дома полукругом, левая половина - его. Но сначала - в продуктовый магазин. Медленно прошелся вдоль витрин. Хотел даже что-то купить на вечер, но раздумал. Он вышел и свернул за угол. Снаружи парикмахерская выглядела весьма скромно, если не сказать невзрачно. Из-за обшарпанной двери легко можно было спутать с затрапезным, что рядом, подъездом. Внутри все иначе, от недоверия не оставалось и следа из-за почти домашней атмосферы в обоих залах (налево - женский, мужской - направо), что стало ясно в течение одной минуты, пока он оглядывался и соображал что к чему. Впечатление было такое, словно обыкновенную квартиру на первом этаже приспособили под парикмахерский салон. Цветы в плошках, деревянные панели, вьющаяся традесканция по ребрам перегородки, чеканка на стене (девичий профиль), древняя радиоточка, и музыка из нее, в одну линию вытянутая, без тонов, самого низкого качества звучания, но проверенная, надежная, знакомые, спокойные песни, какие еще слышал в детстве, когда вот так же приходил с отцом в парикмахерскую, не эту, другую, но очень похожую, где стригли их обоих, отца - уверенно, расчетливо, а его - с некоторым напряжением, потому что он ежился под колючей ручной машинкой, прятал шею, вертел головой. Больше всего ему запомнились два повода, две даты - на 1 сентября и под Новый год, - словно всего-то два раза в год и наведывались они, чтобы привести себя в порядок.