Николай Шпанов - Песцы

• Название: Песцы
• Автор: Николай Шпанов
• Издательство: Федерация
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1931

---

Перечтя текст, Шухмин на минуту закрыл глаза. Подумавши, он поманил в окошечко навигатора и прокричал ему в прислоненное к отверстию ухо: «давайте курс прямо на Колгуев, сядем в Бугрино». Слова срывались ветром и терялись в реве моторов. Шухмин трижды повторил фразу, прежде чем навигатор согласно кивнул головой.

Машина шла невысоко. Временами Шухмину казалось, что он слышит шум размашистых темных волн, поспешно кативших на юг свои наростающие до белизны вспененного мыла гребешки. Гребешки гнались друг за другом и, падая с вершины волны, растворялись в темной воде. Шухмин хорошо знал эти гребешки. Он любил седые волны Баренцова моря и всегда с радостью глядел на их неустанную борьбу. Но теперь, когда он смотрел через борт самолета, к обычному чувству восторга перед мощью этих темных холодных масс воды примешивалось что-то неприятное, в чем он не мог дать себе отчета. Точно от прекрасной ветки винограда во рту осталась оскомина. Шухмин задумался, следя за бегом гребешков. И вдруг ему показалось, что он понял откуда этот привкус оскомины: «Я предал вас, мои седые друзья. Мы видимся в последний раз». Но, тряхнув головой, он постарался отогнать от себя неприятную мысль: «Глупости. Я делаю то, что должен сделать всякий честный русский. Пусть они называют это вредительством — история, не их сумасшедшая, а наша подлинная, русская, настоящая история назовет это иначе. Лейтенант Шухмин не вредитель для единой великой России, той России…»

Шухмин поймал себя на мысли, что старается убедить самого себя в чем-то, в чем он не очень уверен. «Пустяки, — подумал он, — не нужно только распускаться».

Вдали в северо-восточной части горизонта появился низкий темный валик. Валик катился, разматывая за собой серую мохнатую пелену. Надвигался туман. Шухмин постучал в переборку навигаторской кабины.

— Эй, Иваныч, как метеосводка?

— Не получал.

— Придется безусловно садиться на Колгуеве, — прокричал Шухмин. И подумал: «по крайней мере есть настоящее оправдание».

Он внимательно вглядывался в горизонт, ища на востоке цель своего полета — Колгуев. Но острова все не было видно. Только через полчаса, почти сливаясь с тусклым сводом неба, показалась серо-желтая низкая черточка. По мере приближения можно было различить плоскую бляху острова, опоясанную с юга широкой белой полосой прибоя. Там берег настолько отмелый, что нельзя и мечтать совершить посадку вблизи острова. Шухмин хорошо знал это. Он взялся за штурвал и велел Глюку оставить управление.

Внизу желтели проступающие сквозь пенистую воду широкие кошки. Далеко в море, сквозь зеленоватую воду, сквозило песчаное дно. Машина подходила к острову широкими плавными кругами. Было видно, как из крошечных домиков становища Бугрино выбегают люди и, постояв минуту с задранной головой, стремглав бегут к высокому откосу берега. Фигурки скопились у широкого разлога речки Бугрянки; долго суетились там, пока от берега не отделился маленький катер, медленно потащившийся к морю в обход желтых кошек.

Шухмин уверенно вел машину на темную полосу воды, разрезавшую кошки против устья реки. Море оставалось у него за спиной. По курсу, насколько хватал глаз, простиралась плоская буро-зеленая поверхность тундры. Шухмин ровно посадил машину в двухстах метрах от берега.

Подошел с острова катер и завел якоря.

Покинутая экипажем машина безвольно и беспорядочно закачалась на мутных волнах. На ней остался один только Карп. Такова уж участь бортмехаников — первым приходить на самолет перед полетом и последним покидать машину после полета.

Длинная фигура Карпа появлялась около моторных гондол, высовывалась из люков кабинок, лазила по крылу. Нужно было осмотреть каждый сантиметр машины, проверить каждый болт, каждую заклепку.

Посасывая трубку, Карп мурлыкал себе под нос веселую песенку. Добравшись с осмотром до бензиновых баков, он сунул трубку в карман и проверил уровень горючего.

Недоуменно пожав плечами, Карп на мотив песенки повел разговор сам с собой: «Спрашивается, какого хрена мы сели в этой дыре? Начальство говорит «за бензином» — да нам и своего-то до самой смерти не сжечь. Чудно право».

Он задумчиво выколотил потухшую трубку. Тщательно заправляя новую порцию вонючей имитации «кепстэна», Карп пробормотал: «а, между прочим, товарищ Карп, как ты есть легкая кавалерия, то обязанность твоя смотреть в оба… И сдается мне, что хорошая разведка будет на этот раз не лишней… да не лишней, товарищ Карп… кто возражает против, прошу поднять…»

Трубка задымилась новым зарядом. Позвякивая ключом, Карп принялся за дальнейший осмотр машины.

Через два часа Карп сидел за столом и жадно, с прихлюпыванием, тянул чай из стакана, обжигающего сложенные трубочкой ладони. Перед Карпом возвышалась гора белого хлеба и стояла недоеденная банка мясных консервов с воткнутым в желтое сало перочинным ножом.

Голова Карпа, даже когда он сидел, почти упиралась в темные балки закопченного потолка. В углу маленькой горницы в высоком стеклянном чехле, похожем на футляр старинных часов, стоял вытянувшись темным металлом во всю вышину стены ртутный барометр. Около него на табуретках были разложены разные приборы, принадлежащие хозяину дома — метеорологическому наблюдателю Убеко Севера[11]. Впрочем едва ли то сооружение, в котором находился Карп, заслуживало название дома. Старое покосившееся, расползшееся по земле, как шляпка гнилого гриба, оно ничем не отличалось от остальных двух построек становища Бугрина. Когда Карп входил в хибарку, ему пришлось согнуться в поясе под прямым углом, иначе он рисковал просчитать головой все косяки.

Зато теперь он благодушествовал за кипящим самоваром, уплетая одну за другой мягкие, сминающиеся в пальцах, как вата, фунтовые ковриги белого хлеба.

Тут же, растянувшись на лавке, благодушествовал с папиросой навигатор Иваныч.

Шухмина не было; он вместе с хозяевами ушел на факторию Госторга — соседний дом, где жил госторговский агент.

В горнице было тихо, слышались только острое похрустывание сахара на крепких зубах Карпа и сонное шмяканье уминаемого хлеба. Вдруг Карп, не донеся до рта очередного куска, обернулся к дремлющему Иванычу:

— Слышь-ка, Иваныч, что я тебя спрошу.

Иваныч нехотя открыл глаза.

— Ну, что еще?

— Постой, брат, это я в порядке самокритики… На кой хрен мы здесь сели?

— А тебе не все равно?

— Значит не все равно, коли спрашиваю.

— Из-за тумана.

— То есть из-за какого же это тумана?

— Из-за мокрого.

— Нет, ты эти посмешенки, братец, брось. Я тебя, как человека, спрашиваю.

— Ну, дружище, какой же ты человек. Комса ты безусая, а не человек… вот подрастешь, усы вырастут, тогда человеком станешь.

Иваныч добродушно рассмеялся. Но Карп нетерпеливо перебил; голос его резко зазвучал петушиным.

— Брось балаган, Иваныч. Не до балагана твоего. Говори толком чего сели?

— Ишь ревизор выискался.

— Вот те и ревизор.

— Ну, ладно, не кипятись. Говорят тебе из-за тумана. Шухмин полагает, что впереди нас туман.

— А почему он это полагает?

— Ну, уж это ты, братец, его спроси.

— А ты-то сам как думаешь?

— Раньше думал, что чепуха, а теперь никак не думаю — спать хочется.

— Эх ты, ус моржовый, «спать», — передразнил вялого Иваныча Карп и вышел из горницы.

Стоя на пороге избы, Карп посмотрел в сторону моря. На востоке виднелся давешний ватный валик тумана. Он быстро двигался к западу, оставляя за собой полосу чистого горизонта.

Карп задумчиво покачал головой:

«Бензина хоть залейся, туман — чепуха… тут не то что легкая кавалерия, а и сам Буденный ни черта не разберет».

Он повернулся в сторону острова. Глазу не на чем остановиться — бархатный темный бобрик тундры сглаживал все неровности. Не было заметно даже бесчисленных кочек.

Разъезжаясь сапогами по намокшему скользкому мху, Карп пошел в тундру. Изредка он нагибался, чтобы бережно сорвать кустик ярких незабудок, прилепившихся в складке жесткого бурого лишайника.

IV

Бледное северное солнце обливало спокойное море выцветшим золотом. Волны размашисто, лениво, без гребней и без пены захлестывали серый прибрежный песок и, шурша струйкой о струйку, также лениво уходили обратно.

Жесткие коричневые стебли тундры и бледные листики трехвершковой карликовой ивы старались казаться свежими и яркими.

Большие полярные чайки и глупыши, распластав белоснежные метровые крылья, не хотели сходить с растянутого над ними бледно-голубого панно, как вышитые гладью на японской ширме. А еще выше, совсем высоко, как нельзя ближе к голубому фону, мерились струйками редкие облачка.

Невдалеке темнел конус чума. Из его дымового отверстия вилась темная спокойная струйка. Неразвеянная ветром, она ширясь уходила навстречу крикам круживших чаек.