Павел Щёголев - Злой рок Пушкина. Он, Дантес и Гончарова

• Название: Злой рок Пушкина. Он, Дантес и Гончарова
• Автор: Павел Щёголев
• Издательство: Эксмо. Алгоритм
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012

Дуэль Пушкина по-прежнему окутана пеленой мифов и легенд. Клас­сический труд знаменитого пушкиниста Павла Щеголева (1877-1931) со­держит документы и свидетельства, проясняющие историю столкновения и поединка Пушкина с Дантесом.

В своей книге исследователь поставил целью, по его словам, «откинув в сто­рону все непроверенные и недостоверные сообщения, дать связное построение фактических событий». «Душевное состояние, в котором находился Пушкин в последние месяцы жизни, — писал П.Е. Щеголев, — было результатом обстоя­тельств самых разнообразных. Дела материальные, литературные, журнальные, семейные; отношения к императору, к правительству, к высшему обществу и т. д. отражались тягчайшим образом на душевном состоянии Пушкина. Из длинного ряда этих обстоятельств мы считали необходимым — в наших целях — коснуться только семейственных отношений Пушкина — ближайшей причины рокового столкновения».

---

Читая любовные письма Дантеса-жениха и это идилли­ческое письмо, прямо не можешь себе и представить ту тра­гедию, которая разыгрывалась около баронессы Дантес-Геккерен и которой, кажется, только она одна в своей ревнивой влюбленности в мужа не хотела заметить или понять. Она ни в чем не винила своего мужа и во всем виноватым считала Пушкина, до такой степени, что, покидая после смерти Пушкина Россию, имела дерзкую глупость сказать: «Я прощаю Пушкину».

13

Между тем ни помолвка, ни совершившийся брак не внеcли радикальных перемен в положение действующих лиц трагедии. Сам Пушкин на свадьбе Дантеса не был. Он только по показанию Дантеса впоследствии, в военно-судной комиссии, «прислал жену к Дантесу в дом на его свадьбу». Отсутствие Пушкина и присутствие одной Пушкиной на свадьбе, по мнению Дантеса, «вовсе не означало, что все наши сношения должны были прекратиться». На самом деле такого за­ключения Дантес не имел права делать: оно соответствовало всего-навсего только его желанию видеть действительность такой, чтобы возможность его сношений с Натальей Николаевной продолжалась. Но Пушкин «непременным» услови­ем требовал от Геккерена, чтобы не было «никаких сношений между семействами». Геккерены, действительно, стремились к восстановлению мирных отношений. По рассказу Данзаса, Дантес приезжал к Пушкину с свадебным визитом, но не был принят. Данзас прибавляет, что Дантес пытался писать Пушкину, но он возвратил письмо старшему Геккерену непрочи­танным. О сцене, разыгравшейся при возвращении письма, скажу дальше. Нам понятно, почему Дантес стремился к при­мирению, но почему этого же добивался Геккерен, не совсем ясно. Желание, чтобы хотя по внешности все представлялось высокоприличным, играло тут, конечно, большую роль.

Геккерены не бывали у Пушкиных, но сношения не толь­ко не прекратились после бракосочетания, но участились, сделались, как кажется, легче, интимнее. Дантес ведь стал родней Пушкиным. Встречалась Пушкина с Дантесом у сво­ей тетушки, Е. И. Загряжской, на вечерах, на балах, которых в январе 1837 года было особенно много. Ухаживания Дантеса сейчас же обратили общее внимание. Н. М. Смирнов через пять лет после событий следующим образом описывал поло­жение дел после свадьбы: поведение Дантеса «после свадьбы дало всем право думать, что он точно искал в браке не только возможности приблизиться к Пушкиной, но также предо­хранить себя от гнева ее мужа узами родства. Он не переста­вал волочиться за своею невесткою; он откинул даже всякую осторожность, и казалось иногда, что насмехается над рев­ностью не примирившегося с ним мужа. На балах он танце­вал и любезничал с Натальею Николаевною, за ужином пил за ее здоровье, словом, довел до того, что все снова стали го­ворить про его любовь. Барон же Геккерен стал явно помо­гать ему, как говорят, желая отмстить Пушкину за неприят­ный ему брак Дантеса».

В одном современном дневнике под 22 января 1837 года записана следующая любопытная сцена, которую наблюдала на балу романтически настроенная девица.

«На балу я танцевала. Было слишком тесно. В мрачном молчании я восхищенно любовалась г-жою Пушкиной. Какое восхитительное создание!

Дантес провел часть вечера неподалеку от меня. Он оживленно беседовал с пожилою дамою, которая, как можно было заключить из долетевших до меня слов, ставила ему в упрек экзальтированность его поведения.

Действительно — жениться на одной, чтобы иметь не­которое право любить другую, в качестве сестры своей жены, — боже, для этого нужен порядочный запас смелости (courage)...

Я не расслышала слов, тихо сказанных дамой. Что же ка­сается Дантеса, то он отвечал громко, с оттенком уязвленно­го самолюбия:

— Я понимаю то, что вы хотите дать мне понять, но я со­всем не уверен, что сделал глупость!

—   Докажите свету, что вы сумеете быть хорошим мужем... и что ходящие слухи неосновательны.

—  Спасибо, но пусть меня судит свет.

Минуту спустя я заметила проходившего А. С. Пушкине. Какой урод! (Quel monstre!).

Рассказывают, — но как дерзать доверять всему, о чем болтают?! — Говорят, что Пушкин, вернувшись как-то домой, застал Дантеса tete-a-tete с своею супругою. Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал слу­чая проверить свои подозрения; он сумел совладать с собою и принял участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль по­тушить лампу. Дантес вызвался снова ее зажечь, на что Пуш­кин отвечал: «Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распоря­диться насчет кое-чего...»

Ревнивец остановился за дверью, и через минуту до слуха его долетело нечто похожее на звук поцелуя. Впрочем, о любви Дантеса известно всем. Ее якобы ви­дят все.

Однажды вечером я сама заметила, как барон, не отры­ваясь, следил взорами за тем углом, где находилась она. Оче­видно, он чувствовал себя слишком влюбленным для того, чтобы, надев маску равнодушия, рискнуть появиться с нею среди танцующих».

И Дантеса, и Наталью Николаевну вновь неодолимо потянуло друг к другу. Победа над Екатериной Николаевной не могла особенно льстить самолюбию Дантеса: достиженья были легки. Не то с Натальей Николаевной, желанной ему и трудно достижимой. Брак не насытил любовного жара Данте­са, и когда он оказался на положении родственника Натальи Николаевны, то частые встречи с нею у Е. И. Загряжской, на балах раздразнили вновь его любовные стремления к Наталье- Николаевне. Если он, из любви к Наталье Николаевне, принес себя в жертву и женился на женщине, которая не была для него особливо желанной, то должен же он был вознаградить себя за воздержание и за жертву и добиться достижений. Он возобновил свои нападения на Наталью Николаевну, и лю­бовная схватка началась. Пушкина так сильно потянулась к своему бофреру (зятю), что впечатления этой любви вытеснили из области ее памяти и сознания тяжелые ноябрьские переживавания. Атмосфера сгустилась. Князь Вяземский в письме к великому князю Михаилу Павловичу нарисовал следующими чертами картину положения после бракосочетания Дантеса:

«Это новое положение, эти новые отношения мало из­менили сущность дела. Молодой Геккерен продолжал, в при­сутствии своей жены, подчеркивать свою страсть к г-же Пуш­киной. Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силою на дейст­вующих лиц драмы, происходящей на его глазах. Положение Пушкина сделалось еще мучительнее; он стал озабоченным, взволнованным, на него тяжело было смотреть. Но отноше­ния его к жене от того не пострадали. Он сделался еще пре­дупредительнее, еще нежнее к ней. Его чувства, в искренно­сти которых невозможно было сомневаться, вероятно, закры­ли глаза его жене на положение вещей и его последствия. Она должна была бы удалиться от света и потребовать того же от мужа. У нее не хватило характера, и вот она опять очутилась почти в таких же отношениях с молодым Геккереном, как и до его свадьбы; тут не было ничего преступного, но было много непоследовательности и беспечности».

Нельзя не отметить, что из всех свидетельств о послед­ней дуэли Пушкина, оставленных друзьями Пушкина и ре­дактированных в духе строгой охраны чести вдовы Пушкина, приведенные слова князя Вяземского являются единствен­ным свидетельством, несущим осуждение поведению На­тальи Николаевны. В письме к А. Я. Булгакову от 9 февраля 1837 года, предназначенном для разглашения в обществе, тот же князь Вяземский почти в тех же самых выражениях рису­ет положение дел после брака, так же характеризует поведе­ние Дантеса и отношение Пушкина, но... опускает сообщение, касающееся Пушкиной. «Отношения к жене не пострадали», говорит князь П. А. Вяземский в этом письме к А. Я. Булгако­ву, «и стали еще нежнее».

Конспективные заметки, набросанные Жуковским, не по­зволяют нам принять утверждение Вяземского за истинное. В действительности отношения Пушкина к жене были очень сложны. Прежде всего, неровны. «После свадьбы. Два лица. Мрачность при ней. Веселость за ее спиной» — записал Жу­ковский. Что значит эта двойственность в отношениях Пуш­кина: при жене мрачен, без нее весел?

За только что приведенной заметкой следует в заметках Жуковского совершенно нерасшифрованная запись «des revelations d'Alexandrine». Какие разоблачения и кому сделала старшая из трех сестер, Александрина? Кому? — Кажется, по контексту надо думать: Жуковскому. Вслед за этой загадочной записью Жуковский заносит: «При тетке ласка к жене, при Александрине и других, кои могли бы рассказать, — des brusqueries (резкости, грубости). Дома же веселость и большое согласие». В этой заметке все неясно. При тетке Пушкин ласков к жене, при других, кто мог бы рассказать, грубоват. Кому рассказать? Данте­су, что ли? Если Дантесу, то почему же Пушкину нужно, чтобы до Дантеса дошли сведения не о том, что он ласков с женой, а о том, что он с ней груб? Последняя фраза записи «дома же веселость и большое согласие» как будто противоречит приведенной раньше записи: «Мрачность при ней. Веселость за ее спиной». Слишком скудны заметки Жуковского, не дают они ответа на бесчисленные вопросы, не дают представления о том, что же было? Они бросают намеки, тревожат наше воображение и остаются немыми. Все, кто занимается Пушкиным, кто любит его, будут склоняться в тревожном раздумье над записями Жуковского, и их жадная и раздражительная пытливость вряд ли будет удовлетворена. И будут ли разре­шены когда-либо загадки, заключенные в словах и фразах, на­бросанных для памяти Жуковским? Вот последние три стро­ки во втором листке конспективных заметок Жуковского: