Семён Клебанов - Прозрение

• Название: Прозрение
• Автор: Семён Клебанов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Классический детектив
• Год: 1987
• ISBN: 4702010200

Предлагаемые читателю роман и повести С. Клебанова построены по законам остросюжетного жанра. Они увлекают динамикой событий, остротой жизненных перипетий, достоверностью историй, положенных в основу сюжета.

---

Елена Сергеевна не ожидала такой решительности. Она испуганно посмотрела на дочь и, сдержав улыбку, сказала:

— Не надо. Успокойся. Уверена, что отец не одобрил бы такой поступок.

Марина упорствовала, все более горячась:

— Неужели честь отца могут защищать только чужие люди? А права дочери? Долг дочери? Сколько у нас твердят: отцы и дети! Разве это не самый подходящий случай ответить?

— Понимаю. Все понимаю… Только не надо без отца. Приедет, поговорим. А пока будем ждать, Мариночка. Ждать и надеяться.

Через четыре дня позвонил Дмитрий Николаевич. Сказал, что операция была чертовски трудной и что Грюнвальд — достойный коллега. А в общем, все хорошо, через неделю ждите домой.

Вернувшись в Москву, Дмитрий Николаевич в первый же день пришел в клинику. Был деловит, спокоен, сосредоточен. Сказал Лидии Петровне, что назначает обход. Привычно надел халат, помыл руки.

— Какие новости у нас?

— Особых нет. Писем много, лежат в папке. Вчера Лепешко звонил. Уехал домой.

— Отлично. А Белокуров как? Еще не летает?..

— Ручьева говорила, на будущей неделе выпишет.

— Тоже приятно. Скажите, что я посмотрю его.

Лидия Петровна отважилась, спросила:

— Как прошла операция?

— Знаете, — застеснялся Дмитрий Николаевич, — в моей практике случай редкий. Но совладал! Пришлось поразмышлять. Два стакана чая выхлебал!

— У вас это хорошая примета. Я принесу письма.

Неожиданно появился главврач. И еще от двери сказал:

— Приятно информирован. Все хорошо! Немцы довольны. Иначе и быть не могло. — Он приблизился к столу. — А тут у нас событие важное намечается. Звонили из министерства, просят выступить с докладом. Методологические проблемы современной офтальмологии. И я, знаете ли, рекомендовал в докладчики именно вас…

Дмитрий Николаевич заметил неспокойный, блуждающий взгляд главврача и отвернулся.

— Я подумал, Дмитрий Николаевич, — продолжал тот, — что это всем на пользу.

Дмитрий Николаевич, конечно, мог ответить решительным отказом и на том закончить разговор. Но в нем вызрела потребность сказать ему все, что скопилось в душе. И это не было продиктовано ни местью, ни причиненной ему болью, а было желанием в свой трудный час не унизить совесть, не разменять ее на некий шанс благополучия.

— Жалко мне вас, Борис Степанович. Слушаю вас — и не верю. Вы просите поверить в вашу искренность… Трудно. Не могу. Я не стану вас упрекать в двоедушии. Может, память вас подвела. Вспомните, как советовали мне покинуть эти стены. И это я могу простить. Но вы старательно вышибали скальпель из моих рук.  Такое не забывается. Это моя жизнь. Вы хотели ее отнять. По какому праву?

— Вы сгущаете краски, — побледнев, ответил главврач. — Был служебный разговор. Может, я и погорячился. Но я пришел к вам. Пришел. Давайте забудем.

— Во имя чего?

Главврач поднялся, похоже, хотел уйти.

— Нет уж, договорим. Давно это было. В районе Владивостока вспыхнула неизвестная болезнь. Диагнозы врачей были разноречивы. Врачи не сдавались, их усилия привели к единому диагнозу: «дальневосточная скарлатиноподобная лихорадка». Стали искать возбудителя болезни. Возглавил группу специалистов врач Тихоокеанского флота Владимир Знаменский. Наконец удалось выделить от больных микроб псевдотуберкулеза. Возникла проблема: нужны доказательства, что именно этот микроб — причина данной болезни. Единственный способ — провести эксперимент на человеке. А ведь из двенадцати больных погибло одиннадцать. И все-таки Знаменский вводит себе микроб. Он отказывается принимать лекарства, настаивает, чтобы сперва провели лабораторные и клинические исследования.

И подвиг свершился. Эксперимент завершился успешно. А вот финал был неожидан. Нашлись люди, которые сказали про Знаменского: «Очень самолюбив. Так он же на этой болезни диссертацию написал». Разные у нас жизни. Разные истории у меня и у Знаменского. Он совершил подвиг. Но, думается мне, есть что-то общее у вас и тех, кто поставил свое клеймо на личном деле Знаменского.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Теперь, когда Вячеслав Александрович закончил следствие по делу профессора Ярцева и представил обстоятельное заключение, он признался себе, что предвидел результат, к которому придет. И это совсем не потому, что Вячеслав Александрович принадлежит к приверженцам первой возникшей версии. Наоборот, как бы заманчиво, логично ни было изначально предположение, он старательно разрушал его новой гипотезой, тем самым проверяя прочность добытых доказательств.

В деле Ярцева была очевидна ясность его жизненного пути с момента ухода на фронт в июне сорок первого и по настоящее время.

Но именно эта определенность, исключающая любое иное толкование, порождала у Вячеслава Александровича особый интерес к тем далеким годам, когда Проклов стал Ярцевым.

Однажды, размышляя о деле Ярцева, он нашел графическое выражение его жизни: пунктир неизвестности переходил в сплошную линию ясных лет.

Он понимал, что увидеть жизнь Дмитрия Николаевича без пунктира будет трудно. Но каждая находка позволит соединить два-три штришка, и тогда прочертится отрезок линии, сближающий разные годы. Какими они были, те, дальние?

Конечно, удачей Вячеслав Александрович считал встречу с генералом Скворцовым. Если бы даже биография Дмитрия Николаевича не содержала ни одного «белого пятна», и тогда без сведений, полученных от командира дивизии, облик профессора Ярцева был бы неполон.

И хотя Вячеслав Александрович отлично знал, что любая неясность толкуется в пользу обвиняемого, он стремился, чтобы добытые факты дали ему право без всяких натяжек укрепить позицию Ярцева, который был откровенен в своем заявлении.

Ледогоров начал с того, что подобрал пяток книг, посвященных строительству Челябинского тракторного завода.

Он не рассчитывал встретить среди передовиков труда имя Митьки Ярцева. Задача была другая. Изучая обстановку, в которой протекала жизнь молодого Ярцева, он имел возможность рассматривать его жизнь в определенной связи с главным, общим, что сосуществовало рядом.

В книге воспоминаний ветеранов труда Вячеслав Александрович обратил внимание на сноску, которая адресовала читателей к сборнику архивных материалов Челябинской прокуратуры. Здесь были собраны документы, отразившие борьбу с преступными элементами в период строительства завода.

«Неужели здесь я встречусь с Ярцевым? — подумал Вячеслав Александрович. — Это уж будет совсем некстати». И заказал книгу.

Через три дня Люся, получив ее в Ленинской библиотеке, передала Ледогорову.

А еще через два дня он вписывал в свою общую тетрадь, где был раздел, озаглавленный «И. Проклов», следующие строки:

«Во время вражьей вылазки в пятом бараке был тяжко избит секретарь партячейки Родион Кравцов. В это время смело проявил себя молодой землекоп Д. Ярцев. Он бросился на помощь Кравцову и оказал сопротивление разнузданным хулиганам».

При всех неожиданностях, которые сопутствуют работе следователя, эта история стала как бы платой за долгие ночи, проведенные за читкой книг.

Невольно вспомнилась первая встреча с Ярцевым. Вячеслав Александрович искренне выражал свое отношение к запоздавшему заявителю. Это был сознательный поступок следователя, который хотел вызвать в душе Ярцева понимание своей личной ответственности. Он требовал от него не признания, оно было сделано, а ждал свершения собственного суда над собой. Только не суда Ярцева над Прокловым, а Ярцева над Ярцевым.

Вячеслав Александрович должен был идти к начальнику отдела. Он еще не знал, успел ли тот прочитать заключение по делу Ярцева.

«Закончилось исследование одной жизни, — подумал Ледогоров. — Началось оно с той страшной ночи и бегства никому не ведомого парня на железнодорожной платформе. А через тридцать пять лет я слышу голос человека, который говорит мне о поездке в Берлин. Туда известный профессор поедет первым классом… Какая же длинная, трудная дорога жизни разделяет железнодорожную платформу, груженную лесом, и вагон международного экспресса!»

Вошла Люся.

— Вас вызывает Шагин.

Вячеслав Александрович взял папку, закрыл сейф, направился к начальнику.

— Прошу разрешения, — как всегда, произнес он.

— Входите. — И без всякого вступления Виктор Павлович спросил: — Вам нравится то, что вы написали?

Вячеслав Александрович не ожидал такого вопроса, скорее был готов к серьезным замечаниям. И потому уклончиво пожал плечами.

— А мне нравится, — сказал Виктор Павлович, почувствовав смущение Ледогорова. — Вы, должно быть, ожидали обычное «согласен» или «не согласен». Ведь так, Вячеслав Александрович?

Ледогоров кивнул.

— Почему мы блюдем наше служебное, функциональное? — продолжал Шагин. — Скажите: строжайшее соблюдение законов, высокая ответственность — это основополагающее. А разве наша документация, ее стиль, язык, палитра психологического анализа не представляет ценности творческой? Во всем этом фокусируется индивидуальность следователя. Ваш документ содержит достоверность, аналитический срез происшедшего, четкую юридическую обоснованность выводов… — Он улыбнулся. — Много неизвестных было в задаче, которую вы решали. Поскольку версии следователя покоятся на интуиции, логике и психологии, могу отметить, что все эти три кита были хорошо задействованы. Ставлю вам пятерку.