Александр Терехов - Крысобой. Мемуары срочной службы

• Название: Крысобой. Мемуары срочной службы
• Автор: Александр Терехов
• Издательство: ЭКСМО-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-04-007514-6

В книгу талантливого молодого прозаика Александра Терехова вошли роман «Крысобой» и повесть «Мемуары срочной службы».

Первые же страницы романа могут повергнуть некоторых неподготовленных читателей в шок, другие отдадут должное мужественной смелости автора, избравшего своим героем профессионального крысобоя. И читатель, если он не отложит книгу в сторону, возмутившись неэстетичностью темы и описаний, захочет настроиться на производственный в некотором роде роман. И напрасно! Потому что проза Терехова разрывает первоначальную конструкцию и перерастает в остросоциальный гротеск, в многозначительную и безжалостную аллегорию. И обнажаются скрытые механизмы воздействия уже не на мерзких тварей, а на существ высшего порядка — на людей.

Более ранняя повесть «Мемуары срочной службы» в иной форме и на ином — армейском — материале поднимает ту же тему — нивелировки, порабощения личности.

---

На солнышке, до открытия банка, с лавки глядел в небеса: ветер прям снежный. Одеваться. Через проспект ее дом. Ее окна. Поменял бок — от пострадавших домов отчалило посольство: мама-дочь из санэпидстанции, Витя и Ларионов — смурные.

— Что капканы? Как убой?

— Малоэффективенно, — признали врачихи. — В капканы нейдут, отравку не тронули.

— Отраву?

Младшая прочла по бумаге:

— Бактокумарин. Три года берегли.

— Что-о? Девчонки, выложили? Бактокумарин?! — У меня вспыхнула морда. — Сейчас я вас, попарно… Сальмонеллезные — в жилой дом? Им на складе не на всяком работают! Где людям вход воспрещен. Завтра у вас собаки передохнут, а послезавтра — улица в гробах! Опечатывайте подвалы! Чтоб презервативы были при себе! — Это весело Ларионову. — А что капканами? Ни одной?

— В одном хвост, в другом лапа. Отгрызли.

Бабье ковыляло к машине с красным крестом, и Ларионов рванулся:

— В штаб доложу!

Я сцапал его рукав.

— Опомнись. Бактокумарин за три года скис давно. Он лето не стоит. Нежный. Если и сдохнет у вас какая детка… Шучу!

Я пошел им помочь. Капканы — разве на один день? Следует приманку зарядить, капканы не настораживать. Крыса пробует: сегодня с одних капканов ест. Завтра — с других… а с первых уже — нет. Со всех привыкнет — можно мочить. Если шибко умная не попадется.

В Ленинграде чистили гостиницу «Московскую» — чердак. Приманку жрут, капкан пустой. Три дня кряду. Сели в засаду: выходит старая крыса, капкан с тылу — дерг! Он — клац! Свистнула — детки выбежали жрать приманку. Так все капканы обошла. И других научит! Мы запускали на полигоне в семью крысу, умевшую отпирать заслонку кормушки. Вся семья обучилась! Но открывать заставляли учительницу. Ленилась — кусали. Верно сочли, новое знание обманет — тогда первым сдохнет, кто его принес. А жрали все.

Я заметил подтравленную крысу у первого подъезда.

Я пошел еле, придурки не могли понять. Переглядывались, стеснялись узнать, почему ползу.

Крыса сидела в траве, у края дорожки, горбиком средь высыхающих стеблей. Над ней базарили, пересаживались вороны. Я догадался: у нее нет лапы. Та, что вырвалась. Как мне не хотелось возиться с бактокумарином! Вышла умереть — тяжело опускала, как забулдыжный мужик, морду на грудь, трогала землю под носом левой, поочередно — правой лапой. До первой собаки. Или толпа сбежится на детский крик. Но разве можно за нее судить, где лучше сдохнуть.

— Ты, — поручил я Вите, — постой здесь. Не смотри, не мешай ей…

Он рыскал взглядом.

— Никого не подпускай.

Витя пообещал:

— Я эту падалищу! — Подхватил метлу у севшей отдохнуть бабы. И побежал. Крыса только в упор увидела что-то слепнущими от пекущей нутро боли глазами и попятилась на три плетущихся движения, и запуталась в траве. Но после первого удара по хребту шипнула и, пошатнувшись, все же встала на задние лапы грязной ведьмой, и прежде чем он еще ударил, повела перед собой лапками, словно пытаясь отбить, — я отвернулся. И зажмурился! — последний давящийся визг: наступили, и лопнуло! Громко получилось. Вороны собирались внизу в хоровод, вразвалку сходясь к середине.

Я мог ошибиться. И она могла просидеть час. Укусить ребенка. Если бы он ударил. Как, интересно, мой капкан? Спрошу себе бушлат. Кошки кричат как-то не так. Голос непредназначенный. Хороший мальчик. Щадливая, тварь.

Ларионов выкрикнул в спину:

— Но вы-то…

Однако заняли мою лавку — старец соскребал палкой грязь с кожаных туфель, нос его имел нерусскую горбину, а лик красно-синюшную масть, оттененную сивыми усами, сивыми космами, не сдерживавшими вылупившуюся лысину. Он вздрагивал — по лавочной спинке бацал мячом пацан. Дед качнулся:

— Ка-кой дэнь…

— Я все понял. Завтра.

Он ушаркал, разругав пацана:

— Хватыт бит! Ка-кой чаловэк сел — отдых нада. Ты не знаэшь кто? Э, да тибя пора убиват!

Мальчик обошел лавку, чеканя мяч на ноге, наподдал и — бухнул мне в морду! Бросило назад, прозвенело во лбу, и темная смятка мигнула в глазницах.

Я подхватил мяч. Разглядел его твердые кубышки, пересилив острейшее желание догнать и дать пинка.

— На.

Мальчик поймал, просиял:

— Передали: за кафе платишь завтра.

Я обедал в банке, загадывая — возьму ее после обеда? Были сторонние бабы-под столом она коленями зажимала мне руку.

— Как нас кормят… Яйцо — тухлое. В котлеты столько дряни могут насовать. А ведь не черепки — деньги плотим. — Вдруг расставила колени, нагнулась грудью к столу, красила губы до жирного, сверяясь с быстро запотевающей пудреницей, отвечая соседкам.

— Ал, свекровь твоя переехала?

— Там балкона нет. С балконом жить легче. Трусы можно сушить.

Она спровадила всех и отталкивала меня: — Какой-то ты распутный. Тебе спортом надо заниматься. — Увертывалась, избегая моих рук, попадаясь, запыхавшись и швыркая носом, отворачивала лицо, случайно попадая на губы губами. — Ты крысу поймал? Вот и иди, лови. Мы с тобой в танке не горели. — И показала язык.

Капкан она забросала землей — милая моя.

Не хочешь. Ты поняла, что начали. Меня обижает грубость. У меня нет времени — поэтому сокращаю пути. Отбила откровенное движение, но в десятую ночь ты взяла бы именно хлебную корку. Только после положенных промедлений и приседаний.

Я принес пятнадцать капканов — смерть сгущается до смешного. В молодости с одной знакомился. Нежная — поэтому познакомились. Я встретил на трамвайной остановке подчиненного дезинфектора с пакетом. Только я знал, что он везет.

Дезинфектор рассказал: нашел самочку у спущенного капкана, без царапины, но — мертвая. Видно, задела капкан, он вдарил! — умерла от страха, разрыв сердца. Дурак лепетал, я уже осматривался кругом, поняв — это обморок. А девушка уже сидела на пакете. Я шевельнуться не успел — спрыгнула и, извиваясь меж ног, юркнула в переулок.

Я ее отыскал. Она тоже не хотела, долго возились, нельзя описать, когда и ночью ты с ней, оставаясь один, когда вдалеке проходит осень, тоже осень. Как и многих, ее подкосило одиночество. Тяжело вдвоем: смерть и ты. Она очень мужественно терпела, все понимала. Всегда меня видела. Совсем не верила. Вот тогда я пустил к ней друга. Подавленного, неспособного загрызть раба, но — живой, тепло рядом, мог чесать спину — готовый друг, я приготовил его прежде. Я приучил его есть кашу. Нужную мне кашу. Он всегда смело к такой каше подходил. И она за ним — подошла. Когда подыхала, подползла и укусила его в хвост.

А тебя… Старый называет такой способ «шахматы», я называю «квадратно-гнездовой». Смотри: капканы ставятся в три ряда, уступами, образуя сплошную стену. Обойти невозможно. Тебе надо ходить точить зубы, лизать росу на ржавой трубе. Искать жрать. Пойдешь…

— Включите свет! Здесь можно свет?!

Я передернулся, бормоча:

— Нет, свет… Зачем? Кто?

Всмотрелся в ночь; невеста дрожала на подвальных ступенях, прижав ладони ко рту, почти кричала:

— Что вы делаете? В чем руки у вас?

— Мука. Насыпаю на пол муки. Чтоб следы, дорожку видеть. Как пройдет до капкана. Я тут ловлю, завтра должен взять. Что вы так испугались? — У самого билось сердце в теснящейся груди.

— Так страшно. Вошла, а вы сыплете что-то белое на пол и все время шепчете. Я подожду наверху.

Наверху она спросила:

— С вами что-то случилось вчера? Вы так убежали…

— Мне нельзя вас провожать.

— Можем тут посидеть… Скучаете у нас?

— Тут у нас завтра ожидается… веселый день.

— Могу вам книги принести. Только мне кажется: вы не читаете.

— Почему, я люблю. Вот у Мелковой «Синантропия грызунов и ограничение их численности». «Биология серой крысы» — Рыльников издает. Отчеты о подавлении крыс в Будапеште, если с вечера начнешь — на всю ночь. Я ведь не чистокровный дератизатор, я садовую муху знаю… Надо подчитывать.

— А про муху… Интересно?

— Еще бы! На кандидатскую собрал. И выгодно: заказы на дачах, а на дачах народ жирный, угощали. А потом так получилось — на крыс. Тогда день-ночь читал девятнадцатый век. Записки графа Мокроусова отрыл — знаменитый граф! Однофамилец вашего первостроителя. Отличился в декабристах, или в Венгрии они что-то победили — в отставку и на крыс. Я узнал почему. Из-за жены. Красивая, портретов нет, но все пишут: золотистая кожа. Только про кожу, но какая разница — он ее любил. А околела от холеры. Трупу в леднике крысы щеки выели, нос. Они вообще… мягкие места. Вот грудь, если женщина. И у нее наверняка. Он как раз что-то подавлял, прискакал, а тут… И съехал. Бросил Москву, свою бабу не хотел хоронить в городе, где крысы. Закопал в глуши. Первый русский дератизатор. Старый не признает за ним научного значения, у Мокроусова опыты наивные: крысу привязал среди двора, чтоб ястреб сцапал и: чья возьмет? С ежиком стравливал. Ежика нашли без признаков морды. Из Венгрии старика вывез крыс доставать. У старика в каблуке долото вделано, такая железка заточенная. К норе клал сало, а сверху — ногу. Крыса высовывалась — хрясь! Нет башки. Заболеть ни хрена не боялся. По саду в беседках из крыс узоры набивал — звездочками, а в простенках — крысиных врагов чучела: филины, коршуны, кошки. Особых крыс распинал, и табличка «Предана смерти за то-то». Еще узоры плел из золотых хвостиков — хвосты сушил, полировал, делал твердыми и золотил.