Элизабет Костова - Похищение лебедя

• Название: Похищение лебедя
• Автор: Элизабет Костова
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Триллер
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-069019-0, 978-5-271-34168-7

Знаменитый психиатр Эндрю Марлоу занимается одним из самых загадочных и безнадежных случаев в своей практике.

Его пациент — известный художник Роберт Оливер, попытавшийся прилюдно уничтожить шедевр музея «Метрополитен» — полотно «Леда».

Что толкнуло его на акт вандализма? Почему он заявил, что совершил его ради женщины? И что связывает его с одной из самых одаренных художниц XIX века — Беатрис де Клерваль, которая на взлете карьеры внезапно перестала писать картины?

Доктор Марлоу растерян — Оливер категорически отказывается говорить. Пытаясь выяснить причины странного поведения пациента, доктор Марлоу начинает знакомиться с людьми из его окружения и неожиданно для себя погружается в тайны прошлого — зловещие и завораживающие тайны искусства, страсти и преступления…

---

— Она была бы розовой, если бы все вокруг не было красно-белым, — наугад предположила я.

— Верно. — И он назвал краску, которую взял бы для этой розы: марку, цвет, сколько белил добавил бы.

Мы заказали лазанью, и он с аппетитом съел свою, пока я ковырялась в тарелке, стесняясь выказать голод, и спросил:

— Расскажи что-нибудь еще о себе.

— Ты и так знаешь обо мне больше, чем я о тебе, — пожаловалась я. — И все равно, рассказывать нечего — я работаю, делаю все, что могу, для десятков учеников разного возраста, возвращаюсь домой и пишу. У меня нет… семьи, и, пожалуй, я не слишком об этом жалею. Вот и все. Очень скучная история.

Он отпил красного вина, которое заказал для обоих; я к своему почти не прикасалась.

— Не скучная. Писать — твое призвание. Это — все.

— Твоя очередь, — сказала я и заставила себя заняться лазаньей.

Он расслабился, отложил вилку, откинулся на стуле, закатывая спустившийся рукав. На его коже мерещилось легкое тиснение, как на хорошей, чуть поношенной кожаной вещи. Глаза и волосы при этом освещении казались одного цвета, и в них было что то живое и диковатое.

— Ну, я тоже очень скучный, — сказал он, — только жизнь, надо полагать, не такая упорядоченная. Живу в маленьком городке, из которого иногда сбегаю, но на самом деле люблю. Веду бесконечные студийные курсы для бездарных или малоодаренных студентов. Они мне нравятся, а им нравится мой курс. Иногда где-нибудь выставляюсь. Мне нравится, что я больше не нью-йоркский художник, хоть я и скучаю по Нью-Йорку.

Я не возразила, что его «где-нибудь» складывается в весьма успешную карьеру.

— Когда ты жил в Нью-Йорке?

— Учился, и потом.

Конечно же, он был мятежником в одной из тех нью-йоркских школ, где отвергли мой портфолио.

— Я провел там в общей сложности восемь лет. Работы хватало. Но Кейт, моей жене, в большом городе было неуютно, вот мы и переехали. Я не жалею. Ей и детям в Гринхилле хорошо, — бесхитростно добавил он.

Я словно с дерева упала. Хотелось бы мне, чтобы кто-то в далеком ресторане так буднично и любовно говорил обо мне и моих детях, которых я не хотела.

— Как ты выбираешь время для своей работы? — Я решила, что лучше сменить тему.

— Меньше сплю — иногда. То есть мне иногда не так уж нужен сон.

— Как Пикассо, — вставила я, улыбкой показывая, что шучу.

— Именно как Пикассо, — улыбаясь, согласился он. — У меня есть домашняя студия, поэтому мне для работы стоит только подняться наверх и не приходится возвращаться в школу и возиться, отпирая двери.

Я представила, как он шарит по карманам в поисках ключей.

Он допил вино и налил еще, но, как я заметила, умеренно: должно быть, собирался еще вести машину и не хотел рисковать. При нашей итальянской гавани мотеля не было.

— Вообще-то, — закончил он, — мы пару лет как уехали из колледжа — у нас дом попросторнее. Это тоже к лучшему, хотя теперь я на занятия добираюсь двадцать минут на машине, а не четыре пешком.

— Жаль, — я доела лазанью, чтобы не жалеть потом, что осталась голодной — заодно со всем, о чем еще придется жалеть. Мне еще предстояло дочитать об Исааке Ньютоне, а книга оказалась интереснее, чем я ждала.

Роберт заказал десерт, и мы поговорили о наших любимых художниках. Я призналась в любви к Матиссу и вслух поразмыслила, какими бы вышли из-под его кисти наш шаткий столик, занавески и розы. Роберт посмеялся и не признался, что сам более склонен к академизму, хотя и интересуется импрессионистами, — счел это очевидным или вспомнил критические статьи и решил их не подтверждать. Его слава росла, он уже расплатился со своими наставниками и однокурсниками-концептуалистами за их насмешки. Все это я, слушая его, читала между строк. Еще мы поговорили о книгах: он, к моему удивлению, любил поэзию и цитировал Йейтса и Одена, которых я немного читала в школе, и Чеслава Милоша, чей сборник я однажды пролистала, после того, как заметила его на столе у Роберта. Романов он не любил, и я пригрозила послать ему длинный викторианский роман, как бомбу, в посылке. «Лунный камень» или «Миддлмарч». Он засмеялся и поклялся его не читать.

— Но тебе должна нравиться литература девятнадцатого века, — добавила я. — По крайней мере французы, раз ты любишь импрессионистов.

— Я не говорил, что люблю импрессионистов, — поправил он. — Я сказал, что делаю то, что делаю. По собственным соображениям. Иногда получается похоже на импрессионистов.

Он и этого не говорил, но я не стала его поправлять.

Помню, он еще рассказал, как едва не погиб в авиакатастрофе.

— Я летел в Нью-Йорк из Гринхилла, я тогда вел курс в вашем колледже, в Барнетте. И что-то случилось с одним из двигателей, так что пилот по интеркому объявил, что возможна вынужденная посадка, хотя мы уже подлетали к Ла Гуардиа. Моя соседка очень испугалась. Это была женщина средних лет, самая обыкновенная. До того она рассказывала мне о работе своего мужа или о чем-то таком. Когда самолет резко пошел на снижение и замигали предупреждения «пристегнуть ремни», она вцепилась в меня, обхватила за шею.

Он скатывал салфетку в толстую трубку.

— Я тоже испугался и, помнится, думал, лишь бы выжить — и когда она вцепилась мне в шею, меня охватила паника. И — стыдно признаться — я оттолкнул ее. Я всегда считал, что в опасном положении окажусь храбрецом, что буду среди тех, кто вытаскивает людей из-под горящих развалин, что это произойдет само собой. — Он поднял голову, пожал плечами. — Зачем я тебе это рассказываю? Словом, когда через несколько минут мы благополучно приземлились, она на меня не смотрела. Плакала, отвернувшись. Даже не позволила помочь ей с сумкой и не взглянула на меня.

Я не знала, что сказать, хоть и сочувствовала от всей души. Лицо его потемнело, отяжелело; мне вспомнилось, как он в колледже рассказывал о женщине, которую не может забыть.

— Жене я об этом не смог рассказать. — Он двумя руками расправил салфетку. — Она и так думает, что мне ни до кого нет дела. — Он улыбнулся: — Смотри-ка, на какие признания меня тянет рядом с тобой.

Я была довольна.

Наконец Роберт расправил широкие плечи и хотел заплатить по счету, но уступил, когда я заспорила. Мы расплатились каждый за себя и встали. Он, извинившись, зашел в туалет — я побывала там уже дважды, в основном, чтобы несколько секунд побыть одной и взглянуть на себя в зеркало. Ресторан без него показался пустым. Потом он вышел на темную стоянку, пропахшую океаном и жареной рыбой, и остановился рядом с моей машиной.

— Ну, мне пора ехать, — сказал он, но на этот раз не так свободно, и от этого было еще больнее. — Я люблю ездить ночью.

— Да, верно ведь, тебе далеко ехать. Мне тоже пора.

Я решила пропустить его вперед и отстать. Потом надо будет подыскать приличный мотель в городке, ехать в Портленд было уже поздно, или я слишком устала, или слишком загрустила. Роберт, если судить по его виду, мог бы без остановки доехать до Флориды.

— Было чудесно.

Он медленно обнял меня, и я вдруг ощутила всю глубину своего женского начала. Он придержал меня еще на мгновение и поцеловал в щеку. Я замерла. Мне ведь нужно было его запомнить.

— Было.

Я отперла кабину.

— Погоди. Вот мой адрес и телефон. Дай знать, если соберешься на юг.

Черт. У меня не было с собой карточки, но я нашла в бардачке клочок бумаги и записала свой е-мейл и телефон.

Роберт взглянул на листок.

— Я редко пользуюсь е-мейлом. Для работы, да, если приходится, но не больше того. Может, дашь мне свой настоящий адрес? Я бы иногда посылал тебе рисунки.

Я дописала адрес.

Он погладил меня по голове, словно прощаясь навсегда.

— Думаю, ты понимаешь.

— О, да.

Я торопливо чмокнула его в щеку. У нее был острый, слегка маслянистый вкус, слишком свежий, как после холодного компресса. Я еще много часов чувствовала его на губах. Я залезла в кабину. И уехала.

Первый его рисунок появился в моем почтовом ящике десять дней спустя. Набросок, карикатурный и небрежный, на сложенном листке: сатир выходил из волн, а на камне рядом сидела дева. Приложенная записка сообщала, что он вспоминает наш разговор с удовольствием, что работает над новым полотном на основе этюдов, сделанных на побережье. Я сразу задумалась, будет ли на нем женщина с дочкой. Он давал номер абонементного ящика и советовал прислать ему рисунок лучше, чем его, чтобы поставить его на место.

Глава 76 МЭРИ

Мы переписывались с Робертом почти год, и эта переписка все еще остается лучшим из всего, что я знала в жизни. Забавно: в эпоху е-мейлов, голосовой почты и тому подобного, хоть я и не привыкла к этому с детства, простые старые письма на бумаге сохраняют потрясающую интимность. Я приходила домой после работы и находила письмо — или не находила по многу дней — или набросок, или то и другое, запихнутое в конверт, на котором свободным почерком Роберта был написан мой адрес. Я составила коллаж из его набросков на доске над моим письменным столом. Дома у меня кабинет совмещен со спальней, а может, наоборот; я видела все его рисунки, разрастающуюся выставку, когда вечерами лежала в постели с книгой, и просыпаясь утром.