Тамара Катаева - Анти-Ахматова

• Название: Анти-Ахматова
• Автор: Тамара Катаева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-073157-2, 978-5-271-34330-8, 978-985-16-9920-5

Автор книги рассматривает жизнь и творчество Анны Ахматовой со своей, отличающейся от общепринятой, точки зрения.

---

Тамара Катаева Анти-Ахматова

ПРЕДИСЛОВИЕ

Формула «классик без ретуши» общеизвестна. Как и по смыслу прямо противоположная: «хрестоматийный глянец». На жизнь и творчество Анны Ахматовой десятилетиями наводят именно глянец. Начавшись как интеллигентский и, отчасти, диссидентский (на фоне пресловутого постановления о журналах), этот процесс стал в постсоветской России официальным и даже официозным, приобрел характер секулярной канонизации. По принципу маятника пришла пора взглянуть на легендарную поэтессу без ретуши. Вплоть до заведомо пародийного снижения образа, которое было однажды предпринято эстетически чутким Владимиром Сорокиным в романе «Голубое сало».

Особенность ахматовского мифа в том, что его задумала, с невероятной целеустремленностью провела в жизнь и канонизировала сама Анна Андреевна. Дорогого стоит в этом плане хотя бы ее утверждение, будто подлинной причиной начала холодной войны стала ее романтическая встреча с Исайей Берлиным. Немало потрудилось и келейное, чтобы не сказать елейное окружение поэтессы — «коллективная Лидия Корнеевна» и «потаенная роза», она же «ахматовская вдова», она же Анатолий Найман. Нашлись, конечно, и хулители, не говоря уж о клеветниках, — но даже взвешенные, даже тяготеющие к объективности мемуарные и творческие оценки систематически замалчиваются: скажем, личное отношение Иосифа Бродского к Ахматовой (фактически далеко не однозначное) подается как восторженное, а более чем сдержанная оценка ее творчества — которому Бродский безусловно предпочитал цветаевское — как правило, не упоминается вовсе.

* * *

Эпатажное название книги «Анти-Ахматова» не должно сбивать читателя с толку: перед нами вполне традиционное исследование в духе вересаевских «Пушкина» и «Гоголя». Главное слово предоставлено здесь очевидцам. И хотя существует выражение «Врет, как очевидец» (или «Врет, как мемуарист»), — а очевидцы и впрямь сплошь и рядом искажают истину (преувеличивая одно, искажая или не договаривая другое, когда сознательно, а когда и невольно забывая третье), — к свидетельствам, собранным Тамарой Катаевой, при всей их (и ее) тенденциозности, следует отнестись серьезно, — ведь почерпнуты эти высказывания и подразумеваемые оценки из мемуаров, дневниковых записей и писем, тяготеющих к жанру агиографии. Авторы, голоса которых звучат в книге, начиная, разумеется, с самой Ахматовой, говорят о ее жизни и творчестве с благоговением. И смысл всего компендиума заключается не в том, что они — порознь и вкупе — говорят, а в том, как они проговариваются.

Разумеется, статуя Ахматовой стоит в пантеоне отечественной словесности незыблемо, стоит на видном месте, и стоит по праву — и никакими компендиумами этого не отменишь. И все же — стоит или высится? Стоит в ряду — или возвышается едва ли не надо всеми?

Не спешите с ответом. По меньшей мере пока не ознакомитесь с этой книгой.

Виктор ТОПОРОВ, 6 октября 2006 г.

ВСТУПЛЕНИЕ

В июле 1989 года нобелевский лауреат Иосиф Бродский написал стихотворение «На столетие Анны Ахматовой»:

Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос —
Бог сохраняет все; особенно — слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, и них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
затем что жизнь — одна, они из смертных уст
звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря
за то, что их нашла, — тебе и части тленной,
что спит в родной земле, тебе благодаря
обретшей речи дар в глухонемой вселенной.

Это означало, что говорить об Ахматовой в ином ключе стало невозможно.

Отныне те, кто не считал ее великим поэтом и сомневался в том, что она кого-то простила в жизни и что душа ее была душой великого человека, — должны были иметь дело с Бродским.

И вот уже главный редактор уважаемой радиостанции, вопрошенный слушателем: «Почему вы говорите о России «эта страна»?», дает назидательный ответ: «Потому что так, к вашему сведению, ее называла Анна Ахматова». Вопрос считается исчерпанным. Назовет ли кто-нибудь, самый великий, свою мать «эта женщина»? Но Ахматова назвала. Ее именем клянутся, ее памятники везут в Петербург, ее цитирует госсекретарь США Мадлен Олбрайт — мы должны оценить ее уважение к нашим святыням: «Час мужества пробил на наших часах…» («пробил» она произносит так, как это записано в словарях русского языка — не так, как писала вполне пренебрежительно относящаяся к языку «этой страны» поэтесса).

Великий русский поэт Бродский уверяет, что это Анна Ахматова, умершая в 1966 году, научила говорить родную землю. Сколько же тогда длилась история русской литературы? Считать ли «глухонемым» Пушкина, раз он из доахматовской эры? Обрел ли Пастернак «дар речи» благодаря Ахматовой?

И верить ли «словам о прощении и любви», если дела поэта были — ненависть к людям и к жизни?

А может ли «великая душа» дышать мелкой злобой?

Двадцатый век внял Чехову и, самокритично не взявшись за непосильное, женщины стали следить, чтобы у них были прекрасны лица и одежда — в двадцатом веке не прославилась ни одна женщина, если она не была красива или элегантна. Откройте любую газету. Красоту требуют от спортсменок, от героинь, даже от королев — тогда журналистам интереснее писать, а нам интереснее читать. Те женщины, которые озаботились не внешностью, а душой или духом, — они играют не на нашем поле. Я говорю не только о матери Терезе — неженская судьба была и у Марины Цветаевой.

Чем неожиданней, парадоксальней красота или элегантность — тем лучше.

Ахматова была неподражаемо красива — как сошедшая со стены фреска работы древнерусского иконописца: маленькая голова, длинные ноги, широкие бедра, гибкие руки.

Стиль ее был независимым и дерзким — безупречным. Черная челка, осанка, какая дается только избранным, рост, умение носить шали и каблуки.

Ей бы отмахнуться от мужских подмигиваний — а она вела им счет и ссорилась с полуживыми современницами.

Она не приняла ни одного дара из щедро предложенной ей корзины. Она рабски списала образец для подражания из дамского журнала для истинных леди и положила жизнь на то, чтобы заставить верить, что это — она и есть.

Правда, нужна ей наша вера была лишь для того, чтобы, убедив, рассмеяться в лицо: нет, нет, я вовсе не такая! Я — вот она — стихи!!!

Стихи, правда, тоже были искусственными — слишком часто…

Такой вот заколдованный круг.

Что же остается?

Остается все же горстка хороших, а может, и прекрасных стихов, тонкая музыкальная нота в некоторых других, бессмысленное претенциозное нагромождение во всех остальных и в прозе, высшей пробы стильность и внешняя красота и — тяжкая, страшная жизнь, где ею самой выворачивался наизнанку, литературно обрабатывался, передергивался каждый ее шаг, каждый день, где не щадился никто, и ни во что не ставилась даже она сама — она не позволяла себе быть самой, потому что сама она противоречила легенде, где все было на продажу.

Продавалось недешево — она хотела стать бессмертной.

Может, за ЭТУ боль ей Бродский подыграл?

За ЭТО помянул в нобелевской речи? Он знал, где было для нее Царствие царств.

А может, все было проще?

Родилась девочка: талантливая, очень красивая, погруженная в себя, высокомерная, склонная во всех и во всем видеть только плохое и желавшая всех за это наказать, возвеличившись сама: довольно обычное юношеское неустойчивое состояние; начала писать стихи. Был успех, но мир не пал к ее ногам, она замкнулась и продолжала мечтать. Теперь можно было не только мечтами украшать будущее, но и легендами — прошлое. Жизнь все длилась, и легенды обрастали подробностями: аристократическое происхождение, дворянское воспитание, блестящее образование, глубокая религиозность, роковые страсти, разочарования, принесение себя в жертву, унижения, кровоточащее материнское сердце, расстрелянные мужья, гонения, непечатанье, слабое здоровье, военные тяготы, героизм, гражданское мужество, бесстрашие — все это были ее выдумки, все было совсем, совершенно не так.

Она диктовала воспоминания о себе (Срезневской), исследования о себе (А. Хейт), писала некие (вообще писала крайне мало) «Лекции об Анне Ахматовой», что-то еще о себе — в третьем лице: «очень красивая… бурбонский профиль… стройная… очень бледная… это страшно…», о своих стихах: «горчайшие… их мало, но они исполнены… она не знает соперников… даже переходя черту дозволенного…»