Менделе Мойхер-Сфорим - Фимка хромой

• Название: Фимка хромой
• Автор: Менделе Мойхер-Сфорим
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1986

Роман впервые опубликован в Житомире в 1869 году, одновременно с "Таксой".

В первом издании "Фимка Хромой" имел всего 45 печатных страниц. Менделе долго и вдумчиво готовил второе издание. Почти двадцать лет. В расширенном и дополненном виде роман появился в Одессе в 1888 году.

---

Все эти мысли сверлили мозг, не давали успокоиться. В эту минуту мне показалось, будто что-то карабкается по мне. Протягиваю руку и хватаю крысу, с писком проскальзывающую между пальцев. Вскакиваю от ужаса, мне становится дурно, обливаюсь холодным потом. Едва держась на ногах, я б темноте нащупываю холодную, сырую стену и прислоняюсь к ней. Стою и думаю: «Господи боже мой, что это за жизнь? За что ты меня так наказываешь? Не лучше ли было бы и для меня и для всех, если бы я новее не родился? За что это?.. За что так обижать меня?..»

Сердце щемит у меня от этих мыслей, слезы ручьем текут из глаз. Я плачу и думаю: «Господи, где же ты?!» Пришибленный, ошеломленный, я застываю на месте как истукан. Вдруг слышу скрип дверей. Узкая полоска света ударяет мне в глаза. Слышу шаги: кто-то осторожно спускается по ступенькам. У меня от страха волосы на голове шевелятся. «Вот, думаю, схватят меня и разделаются со мной, как с вором!» И в ту минуту, когда я стою понурив голову, весь дрожа от страха, до меня доносится тихий голос, называющий меня по имени: «Фишка! Фишка!» — и тут же я вижу возле себя ее, горбунью! Я оживаю и вскрикиваю от радости.

— Тише! — говорит сна, взяв меня за руку. — Уйдем отсюда поскорее!

— Душа моя! Ведь ты спасла мне жизнь! — восклицаю я, обезумев от радости, и, признаюсь, тут, в погребе, я впервые поцеловал ее.

Расспрашиваю, каким образом она сюда попала, ко она просит не говорить и напоминает, что мы находимся ночью в чужом погребе.

— Уйдем поскорее! Обо всем узнаешь немного позже, — говорит она и, взяв меня за руку, выводит из погреба на улицу.

По дороге она мне все объяснила очень просто. Спустя несколько минут после моего ухода она почуяла что-то неладное и решила пойти посмотреть, где я. Дойдя до конца забора, ока поглядела по сторонам и Увидела, что на противоположной стороне улицы кто-то стоит согнувшись возле низенькой крыши и с чем-то возится. Решив, что это я, она двинулась дальше, но, когда подошла поближе, услыхала, как тот говорит: «Теперь, реб Фишл, лежи, околевай, как собака! Заперто крепко, на совесть!» У нее в глазах потемнело, она застыла в оцепенении. Но в это время перед ее глазами выросла фигура рыжего дьявола. Он ее ущипнул и сказал, ухмыляясь:

— С праздничком! Здравствуй, смиренница! Хороша девочка, нечего сказать! Таскается ночью по улице, а еще корчит из себя скромницу… Домой пошла, мерзавка, распутница этакая!

Он толкнул ее в спину, и она была вынуждена пойти с ним, не смея слово сказать. По дороге он все время озирался по сторонам и то и дело перекладывал свою туго набитую суму с плеча на плечо. Не забывал он также издеваться над горбуньей и приставать к ней, по своему обыкновению. Она, бедняжка, шла встревоженная и грустная. Она знала, что я в беде, но помочь мне невозможно, так как рыжий не отпускает ее от себя и смотрит за ней во все глаза.

Вдруг навстречу им показалась компания, очевидно возвращавшаяся с какой-то пирушки. Люди были весело настроены, оживленно беседовали и громко смеялись над кем-то из них, оставившим по забывчивости, несмотря на субботу, носовой платок в кармане[28].

Рыжий дьявол метнулся в сторону, потоптался в смятении и бросился в переулок. А моя горбунья тем временем также бросилась в противоположную сторону и исчезла.

Она, конечно, стремглав помчалась выручать меня из беды. Но представьте себе ее огорчение: она второпях запуталась в переулках и никак не найдет то место, где мы недавно сидели! Знает, что я в опасности, что меня нужно как можно скорее освободить, что каждая минута дорога, и как назло не может отыскать дорогу!.. Прошло довольно много времени, пока она наконец нашла погреб и освободила меня.

И вот идем мы с ней и беседуем в веселом настроении.

Я — ей:

— Милая моя! Ведь ты сегодня спасла мне жизнь!

Она — мне:

— Фишка! Ты вчера помог мне, как брат. Помнишь, вчера ночью, в сенях…

Однако по мере приближения к богадельне нас стали охватывать мрачные предчувствия, и мы умолкли. Сердце нам предсказывало, что ничего хорошего нас не ждет, что эта ночь благополучно не кончится.

Одна створка ворот богадельни была закрыта, другая чуть приоткрыта, так что в сени с улицы проникал свет. Подойдя к воротам, мы со стесненными сердцами остановились. Затем я стал потихоньку продвигаться первым. Не успел я просунуть голову, как увидал почти у самых ворот рыжего выродка, расположившегося рядом с моей женой. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и с наслаждением пожирали то, что было у него в торбе. Он шепнул ей что-то на ухо и тут же исчез. А она поднялась, разъяренная, и набросилась на меня:

— Ах ты, такой-сякой! Черта твоему батьке! Ты что это вздумал ночи напролет шататься с этой распутницей, с этой дрянью?! Думаешь, я не знаю о твоих гнусных проделках? Я все знаю, давно уже знаю, только молчу, несчастная, и мучаюсь! Так-то ты меня благодаришь за мою доброту, за то, что я тебя в люди вывела?! Думаешь, пес ты этакий, что тебе все это сойдет? Нет! Я покажу тебе, мерзавец! Покажу и тебе и ей, кто из нас старше! Вот тебе! Вот! — стала она меня колотить. — Вот тебе за сегодняшнее, за вчерашнее… На! На! На! Провались ты сквозь землю!

Еле живой я вырываюсь из ее рук и выбегаю на улицу. Она еще долго стоит в воротах и продолжает кричать, потом уходит в сени и с силой захлопывает ворота, крикнув мне на прощание:

— Валяйся на улице, как собака!

Стоим мы с горбуньей на улице и смотрим друг на друга. Оба мы опечалены, у обоих тяжко на душе от всего, что сейчас произошло. Но нужда заставляет двигаться дальше. Идем куда глаза глядят в глубоком молчании, погруженные в свои мысли. Придя в себя, я увидел, что мы на синагогальном дворе. У меня душа болела, глядя на горбунью. Бедная, как она мучается! Вот уже вторую ночь покоя не знает. Думаю о том, как быть, где бы найти место для ночлега? И приходит мне в голову — в женской молельне! Прекрасное место!

С божьей помощью, мы после больших трудов благополучно взобрались наверх по сломанной лесенке, качавшейся под ногами. Нащупали в темноте открытую дверь и внезапно упали на что-то мягкое. Поднялся шум, кто-то стал прыгать рядом с нами, на нас и через нас. На нас посыпались удары и сзади, и с боков, и не поймешь откуда. Я мечусь из стороны в сторону, руки и ноги у меня трясутся. Хватаюсь за чью-то бороду. За чью, думаете? За козью бороду… Здесь лежали козы, ночующие, по обыкновению, вместе с общественным козлом в женской молельне.

— Где ты? — окликаю я мою горбунью. — Не пугайся, здесь, не сглазить бы, очень много коз! Видать, со стоятельное местечко!

Я выгнал коз, попросил их провести эту ночь на улице. Сам я тоже вышел, пожелал горбунье спокойной ночи и плотно прикрыл двери.

Спускаясь по лестнице, я столкнулся с козлом, шедшим мне навстречу с низко опущенной головой и направленными на меня длинными рогами. Козел, видно, был очень недоволен тем, что я так бесцеремонно обошелся с его женами. Борьба с ним продолжалась долго. Он не отставал, следовал за мной по пятам, пока мне не удалось улизнуть от него в мужскую молельню, помещавшуюся внизу.

В молельне на столах и скамьях лежали, растянувшись как баре, разные почтенные попрошайки. Они спали, пересвистываясь носами на разные лады. Приятно было смотреть, как сладко они спят. «Хорошо им, в самом деле, живется на земле, — подумал я и в душе позавидовал. — Это нищие какой-то особой породы, аристократы…» Отыскал себе местечко возле печи, повалился на скамью и тут же уснул.

Но не суждено мне, видать, ничего хорошего в жизни! Прошло немного времени, и меня в самый разгар сна разбудили:

— Молодой человек, встаньте, пожалуйста!

Протер глаза и увидел перед собой порядочное сборище людей с серьезными физиономиями. То были члены братства «ревнителей Псалтыря», которые по субботам приходят чуть свет и тут, возле печи, читают псалмы. Пришлось встать. Омыл руки, уселся, едва держа голову. Потягиваясь и зевая, принялся читать псалмы.

20

— После взбучки, которую я в ту пятницу получил от своей жены, я понял, что означает ее странное отношение ко мне в последнее время. Ее бесила моя дружба с горбуньей. Сведения об этой дружбе доставлял ей рыжий черт и врал при этом без зазрения совести. Он рассчитывал таким образом добиться, чтобы жена плюнула на меня и бросила навсегда. Но он просчитался. Вместо того чтобы хладнокровно предоставить мне идти своей дорогой и окончательно разойтись со мной, жена вознегодовала еще сильнее. Слыханное ли дело, чтобы ее муж так поступил! Чтобы какая-то горбунья нравилась Фишке больше, чем она! Ведь это такое оскорбление, с которым примириться невозможно! Нет, этого допустить нельзя!

— А почему же она… жена твоя то есть, путалась с рыжим? — не сдержался и спросил Алтер.

— Казалось бы, вы совершенно правы! — ответил Фишка. — Но еще будучи в глупской бане, я научился понимать, что такие вопросы нечего задавать. Где еще так честят всех и каждого, как в бане? И кто? Именно те, которым, право, следовало бы помалкивать. Человек, который никогда слова правды не скажет, смеется над другим и заявляет, что тот, мол, лгун. Плут, которому и гроша доверить нельзя, обвиняет другого в воровстве. Скряга, готовый за полушку глаза себе выколоть, хохочет, указывая на другого: вот, дескать, какая свинья! Злой, жестокосердый человек называет другого извергом. Честолюбец, на зсе готовый ради малейшей почести, злословит о другом: тот, видите ли, жаждет славы…