Николай Пустынцев - Сквозь свинцовую вьюгу

• Название: Сквозь свинцовую вьюгу
• Автор: Николай Пустынцев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Герой Советского Союза Николай Петрович Пустынцев родился в 1911 году в селе Покровском, Хабаровского края, в семье фельдшера. В 1927 году окончил семилетку, учился в техникуме и в Лесотехническом институте во Владивостоке, два года находился на военной службе, а демобилизовавшись, стал работать учителем. Одновременно Николай Петрович продолжал учебу и в 1941 году окончил Воронежский педагогический институт — факультет русского языка и литературы. С августа 1942 года и до конца Великой Отечественной войны Н. П. Пустынцев находился на фронте, был рядовым бойцом-разведчиком, потом командиром отделения. Ныне Герой Советского Союза Н. П. Пустынцев проживает в Мурманске, работает учителем, много и плодотворно занимается литературным трудом. В книге «Сквозь свинцовую вьюгу» он рассказывает о героических действиях советских разведчиков на фронтах Великой Отечественной войны, делится боевым опытом, дает молодым воинам полезные советы.

---

Леша Давыдин мечтательно вздыхает:

— Эх, паря, помахать бы сейчас литовочкой. В колхозе самый покос. Размахнешься — ж-ж-жик! А трава как пахнет...

— Жук земляной! Покосник! — ворчит Бархотенко. Этот хорошо сложенный черноволосый солдат ловок, строен, подтянут. Но вечно чем-то недоволен. — О фронте треба думать, а не о траве. И якого биса мы сидим здесь который месяц, нияк не разумию. Робим разные артикулы с ружьем. Вперед — коли, назад — коли. От кавалерии закройся... Там люди кровь проливают, а мы, як сычи, сидим. В солдатики играем. Надоело!

Перед тем как попасть в разведку, Бардотенко находился в стрелковом полку, а теперь, став разведчиком, спит и видит, как поползет в тыл к фашистам.

Глаза Давыдина щурятся от улыбки.

— Ты, Петро, — советует он, — напиши рапорт комдиву. Так, мол, и так. Разведчик я храбрый, и нет у меня никакого желания в тылу кантоваться. Хочу совершать подвиги. Уважьте мою просьбу и пошлите досрочно на передовую. И завтра, увидишь, пришлют самолет за тобой.

Солдаты хохочут.

К нам подходит Ягодкин, тоненький, невысокий, но красивый боец, напоминающий подростка. Обмундирование на нем, начиная с вылинявшей гимнастерки и кончая кожаными сапогами, ладно пригнано, словно шито по мерке. Из-под небрежно заломленной набок пилотки выглядывает золотистый чуб. Ягодкин успел побывать на передовой, с месяц «отбухал» в полковой разведке и с тех пор начал выказывать полное пренебрежение к солдатам-пехотинцам.

— Не слушай их, Бархотенко, — говорит он, садясь на траву. — Пускай себе смеются. Увидим, какие на фронте будут. Кое-кому нравится здесь сидеть. Ползают до седьмого пота, а попадут на передовую — первая пуля им.

— Теперь, паря, не знаешь, кого первого за упокой поминать, — спокойно возражает Давыдин. — А тебе, Ягодкин, напрямик скажу, кого пуля сразу находит — вертлявых да шалопутных.

Спокойный и уравновешенный Давыдин явно недолюбливает хвастливого и самоуверенного Ягодкина. Тот же считает Давыдина простоватым и недалеким, хотя Алексей числится на хорошем счету в роте, и лейтенант нередко ставит его в пример другим.

— А тебе какое дело, вертлявый или не вертлявый? — дерзко вскинул брови Ягодкин. — Лучше на себя взгляни. Облом сибирский. Впору вместо пожарной каланчи поставить. Ты одно запомни, что Юрий Ягодкин призвание имеет к разведке, талант у него к ней сызмальства. Скажем, туговато у нас с харчами...

— Не спорю. В этом деле смекалки у тебя хоть отбавляй. Харч ты всегда достанешь, — спокойно произнес Давыдин.

Позади нас слышится глуховатый голос:

— Интеграл икс в степени эм бэ икс равен...

Оглядываемся: растянувшись на траве, Кезин колдует над своими задачами. Правой рукой он чертит в воздухе какие-то замысловатые знаки. Мы еле удерживаемся от смеха.

— Попадем на передовую, «академик» наш теоремы будет немцам доказывать, — говорит Ягодкин.

Раздается дружный смех. Приподняв голову, Кезин растерянно оглядывается, не понимая, в чем дело.

Новички тянутся к Ягодкину. Бархотенко подражает ему во всем. Даже пилотку начал носить по-ягодкински, набекрень. Командир отделения старший сержант Дорохин сделал ему замечание. Бархотенко сердито выпалил:

— Пехотинцев хотите из нас зробить? — И с явной неохотой поправил пилотку.

Как-то я слышал от Дорохина:

— Горек будет нам этот Ягодкин. Хлебнем с ним беды.

Так оно вскоре и случилось. В середине июля начались дивизионные учения и, как назло, хлынули дожди. В палатках лужи, притулиться негде. На проселочных дорогах — непролазная грязь.

Как-то в такую мокрую погоду забуксовала машина с продуктами. Делать нечего. Пришлось потуже подтянуть ремни и ждать. Сидим, обсушиваемся у костров. Бархотенко, как всегда, с Ягодкиным. Во время привала на окраине деревушки они вдвоем успели забежать в одну избу. Вышли оттуда сияющие, довольные: под мышкой несли какие-то свертки. Сейчас, разложив костер, принялись поджаривать в котелке яичницу с салом. Вокруг разносился аппетитный запах. У нас текли слюнки. Откуда у них такое лакомство? Ягодкин весело прищелкивал языком.

Дорохин сердито покачал головой:

— Харчей вам солдатских не хватает. Шляетесь, как овцы приблудные, по деревне.

— На то мы и разведчики, — ухмыляется Ягодкин.

— Вот именно: разведчики по салу и яйцам.

К костру подошел командир роты. Взгляд его упал на котелок с яичницей.

— Откуда это?

В голосе лейтенанта слышалась еле сдерживаемая ярость. Солдаты притихли.

— Я спрашиваю: откуда это?

Носком сапога лейтенант с силой опрокинул содержимое котелка в костер и удалился.

Вечером вся рота выстроилась вдоль опушки. Пришел лейтенант. Усы у него торчали, левое веко нервно подергивалось.

— Рядовые Ягодкин и Бархотенко, выйдите из строя!

Те послушно выполнили команду. Лейтенант в упор смотрел на них.

— Рассказывайте, где поживились салом и яйцами, мародеры?

Молчание. Наконец Ягодкин уныло сказал:

— Зашли в избу к одной бабке. Сало выменяли на мыло. А когда уходили из избы, заметили в сенцах кошелку с яйцами. Ну и прихватили пяток.

Слова лейтенанта, резки, отрывисты, падали, как удары бича:

— Воровством занялись! Судить мародеров!

Час спустя в роте стало известно решение командира: обоих арестовать на трое суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте. С «губы» Ягодкин вернулся таким же неунывающим, как и раньше. Зато в поведении Бархотенко произошла заметная перемена. Он стал замкнутым, нелюдимым. Вскоре мне случайно удалось услышать, как Петр, подойдя к командиру роты, настойчиво попросил:

— Отпустите меня из разведроты... Тяжко мне. Пойду к своим пулеметчикам.

И командир роты, обычно резкий и грубый, неожиданно для меня сердечно проговорил:

— Не советую уходить. К роте вы уже привыкли. Здесь у вас друзья, товарищи. Они вас всегда поддержат. Попадете на передовую, еще каким бравым разведчиком станете!..

Так вот он каков, лейтенант! Под суровой и угрюмой внешностью таится большое, доброе сердце. Мне стало ясно, что лейтенант в нужную минуту найдет для бойца теплое, дружеское слово и отеческую ласку. И в душе у меня был настоящий праздник, когда Петр после разговора с командиром подошел к нам и со смущенной, виноватой улыбкой произнес:

— Ну что ж, хлопцы, ладно. Вместе воевать будем.

Дорога на фронт

В ночь на 20 августа роту подняли по тревоге: дивизия отправлялась на передний край. Началась сутолока, нервная торопливость, присущая ночным сборам. При свете дымного пламени коптилки бойцы спешно увязывали скатки шинелей, вещмешки, набивали подсумки патронами. Несколько солдат помогали укладывать на повозки ротное имущество, боеприпасы, продукты.

Я вглядывался в лица товарищей. Одни откровенно радуются, что наконец-то на фронт. Таких большинство. На лицах других заметна растерянность. Эти излишне торопливы, стараются подбодрить себя ненужными словами. Один без толку бегал из «казармы» к повозкам и несколько раз повторял: «Ну, теперь дадим немцу перцу!» — на что Леша Давыдин с усмешкой сказал:

— Ты бы, паря, посмотрел лучше, как обулся, а то опять ноги сотрешь.

Дивизия далеко растянулась по жесткому каменистому шоссе. Отовсюду слышались стук солдатских сапог, скрип повозок, цокот копыт. Мы шли молча. Ночь была приветливой, мягкой. Купол неба с редкими мерцающими звездами и ожерельем Млечного пути выглядел мирным, ласковым. Не верилось, что где-то совсем недалеко грохочет война. А мы шли навстречу ей, в самое ее пекло, и каждый невольно думал о том, какие испытания ждут его впереди.

Той же ночью дивизия грузилась в эшелоны. Бесконечная, уходящая в серую мглу линия однообразных вагонов-теплушек. Я взглянул в ночное небо. Оно было таким же, как и раньше: набухшее густой синевой, с лучистыми светлячками-звездочками, но северо-восточная окраина его заметно побледнела, и в самом низу, у горизонта, виднелась узкая серебряная полоска рассвета.

Эта полоска вызывала у меня тревогу. Стоявший рядом железнодорожник, заметив, как я напряженно прислушиваюсь, усмехнулся:

— Думаете, бомбить будут? Нет. Теперь не те времена. Сбили ему спесь. Отучили фашистов соваться сюда. Плотным огоньком встречают врага ребята-зенитчики.

Наше отделение разместилось на нижних нарах. Солдаты сразу же завалились спать. Я втиснулся между Бархотенко и Файзуллиным. Кто-то у вагона сказал: «Сейчас тронемся». Громко отозвался свисток кондуктора. Вагон дрогнул, залязгали колеса...

Дорогой мы видели изуродованные фугасками вокзалы, затемненные полустанки, одиноко торчащие трубы на месте сожженных поселков.

На станцию Елец наш эшелон прибыл в полдень. Высунувшись из крохотного вагонного оконца, я с грустью смотрел на полуразрушенное здание вокзала. Бомба угодила в самый центр здания. Пустые глазницы окон смотрели на мир мертво и немо.