Матвей Гейзер - Маршак

• Название: Маршак
• Автор: Матвей Гейзер
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02833-3

Самуил Яковлевич Маршак — талантливый поэт, переводчик, драматург, прозаик, выдающийся общественный деятель, стоявший у истоков советской детской литературы. Его творчеству посвящено много литературоведческих исследований. Однако настоящая книга, принадлежащая перу доктора филологических наук, профессора М. М. Гейзера, откроет читателям малоизвестного и даже «нового» Маршака — яркого и самобытного русско-еврейского поэта, начавшего свой творческий путь гораздо раньше (в 1904 году), чем принято считать.

---

В воспоминаниях Юдифи Яковлевны я прочел: «…Для своей работы С. Я. облюбовал помещение на чердаке. Особенно любил он работать, когда рядом на крошечном балкончике спит в своей корзинке Натанель… Никогда не забуду я этих дней в Кирву, которые мы провели с нашей маленькой племянницей…

Видя, как мы не можем на нее нарадоваться, Любек (директор детского дома. — М. Г.) как-то сказал:

— Вы ее слишком любите. Не нужно так любить.

— Но почему же? — удивленно спросила я.

Любек ничего не ответил и посмотрел на Натанель грустным и долгим взглядом. Эти слова Любека запомнились мне и моим сестрам на всю жизнь…»

До сих пор не изучено литературное наследие Иммануэля Самойловича, а оно, несомненно, представляет интерес. Давно известно: человек талантливый талантлив во многом. Иммануэль Самойлович сочинял музыку (в молодости даже написал оперетту), стихи. Вот строки одного из них:

Летит в пространстве самолет,
Мелькая искрой красной.
Он мне сигнал оттуда шлет
О жизни ненапрасной.
Мной сотворенные огни
Останутся на свете,
Как остаются жить одни,
Отца лишившись, дети.

А о том, как Иммануэль Самойлович чтил память отца, свидетельствуют, в частности, его письма ко мне. Приведу несколько отрывков из них.

От 4 апреля 1966 года:

«…В Моссовете уже больше года лежит ходатайство Союза писателей о переименовании улицы и установлении мемориальной доски на доме, где жил Самуил Яковлевич. Доска уже почти готова и скоро будет установлена. А вот относительно улицы пока решения нет. Но у них там большая очередь в Комиссии по наименованию улиц. Обращаться в нее мне не хочется. Да это и не суть важно — отца не забывают по книгам, и всему придет время…»

От 20 октября 1966 года:

«…Том Кемпбел уехал после нашей с Вами общей встречи. Он — очень хороший, умный и талантливый человек. По профессии он — сапожник, но это не мешает ему превосходно знать английскую и русскую литературу и уделять большое внимание шотландско-советской дружбе… У нас здесь гостил еще один большой друг Самуила Яковлевича из Шотландии — депутат парламента от округа, в котором родился Бернс, Эмрис Хьюз. Он написал для серии „Жизнь замечательных людей“ книгу о своем друге, Бернарде Шоу. Если Вам интересно получить эту книгу — напишите мне, и я ее Вам вышлю…»

От 18 февраля 1967 года:

«…Бабеля я не встречал (мы тогда жили в Ленинграде, а он — в Москве). Самуил Яковлевич действительно подружился с ним в Италии, где они гостили почти одновременно у Горького. Имеется фотография, на которой они сняты вместе… А воспоминания о Шварце я купил. Книга мне не очень понравилась. Очень неприятное впечатление оставляют воспоминания Николая Чуковского, который, вместо благодарности Самуилу Яковлевичу за большую помощь в работе над первыми книгами, говорит о нем глупо и недоброжелательно и при том искажает факты…»

От 24 сентября 1967 года:

«…Спасибо за письмо от 11.09. Передайте сердечный привет моим друзьям из вашей школы. У меня до сих пор сохраняется в душе теплое чувство от встречи с ними на улице Чкалова.

Не знаю — будет ли проводиться в Союзе писателей ка-кой-нибудь торжественный вечер, посвященный 80-летию Самуила Яковлевича. В эти дни внимание будет там занято другим, более значительным юбилеем, и о 80-летии могут попросту позабыть. А мне самому не хочется хлопотать по такому поводу. День 3 ноября я проведу на Чкаловской и буду рад всякому, кто сам по себе придет туда, вспомнив об отце…»

От 7 сентября 1968 года:

«Дорогие Дора Марковна и Марк,

большое спасибо за дружеские письма и за теплое приглашение. Мне очень хотелось бы поехать к Вам, но сейчас это невозможно. У моей двоюродной сестры (племянница Самуила Яковлевича, переводчица Орловская. — М. Г.) обнаружилось тяжелое мозговое заболевание. Я не могу сейчас оставить без поддержки мою тетку — сестру отца (Юдифь Яковлевну. — М. Г.), у которой это — единственная дочь…

Беды всегда приходят целой семьей: кроме этого несчастья, у нас еще попал в больницу младший сын Саша. При очередной проверке у него обнаружили открытую язву двенадцатиперстной кишки…

Я очень много работаю: сдал сверку 1-го тома, верстку 2-го, наборную рукопись 3-го, заканчиваю рукопись 4-го тома и забочусь о других материалах.

Мне не удалось передать Вам, Марк, бланк подписки на 8-томное Собрание сочинений отца, по которому нужно будет получать книги в Москве на Кузнецком мосту. Оставить ли бланк у меня или передать его Мэри (моя жена. — М. Г.)? Посылаю Вам „Лирику“. Желаю Вам всего-всего хорошего…»

ШЕКСПИРОМ ЗАВОРОЖЕННЫЕ… (Маршак и Пастернак)

В судьбах Самуила Маршака и Бориса Пастернака было немало общего. Оба они родились и выросли в интеллигентных семьях. Каждому из них выпало отрочество вундеркиндов. Каждый довольно рано познал на себе прелести «процентной нормы», существовавшей в царской России. О поступлении Маршака в острогожскую гимназию мы уже рассказали. Поступление Бориса Пастернака в московскую Пятую гимназию было не менее драматичным. Евгений Борисович Пастернак — сын поэта — рассказывает в книге «Существованья ткань сквозная»: «Обстоятельства гимназических вступительных экзаменов, точнее, сопровождавшие их впечатления Пастернак воссоздал в конце первой части повести „Детство Люверс“.

Он держал их в Одессе, где семья задержалась, вероятно, потому, что после годичной изнурительно спешной работы, летней поездки в Париж и семейных несчастий Леонид Осипович заболел.

18 августа 1900 года он отправил в Москву прошение:

„Его превосходительству г-ну директору московской 5-й гимназии.

Желая определить сына моего Бориса в 1-й класс вверенной Вам гимназии и представляя при сем удостоверение, выданное г-ном директором одесской 5-й гимназии за № 1076 от 17 августа 1900 г. в том, что сын мой успешно выдержал испытания для поступления в первый класс гимназии, имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство сделать распоряжение о зачислении сына моего в число учеников вверенной Вам гимназии.

Преподаватель Л. Пастернак“.

Были приложены необходимые документы, включая свидетельство о привитии оспы.

Предвидя возможные затруднения, Леонид Осипович обратился к помощи директора училища князя Львова, а тот попросил содействия московского городского головы

В. М. Голицына.

„26 августа.

Многоуважаемый Леонид Осипович.

Спешу препроводить Вам в подлиннике ответ директора 5-й гимназии, ответ, к сожалению, неутешительный. Если еще что-либо можно сделать располагайте мною.

Искренне Вам преданный Кн. Владимир Голицын“.

В конверт вложено подробное объяснение.

„25 августа.

Ваше сиятельство, милостивый государь Владимир Михайлович.

К сожалению, ни я, ни педагогический совет не может ничего сделать для г. Пастернака: на 345 учеников у нас уже есть 10 евреев, что составляет 3 %, сверх которых мы не можем принять ни одного еврея, согласно министерскому распоряжению. Я посоветовал бы г-ну Пастернаку подождать еще год и в мае месяце представить к нам своего сына на экзамен во 2 класс. К будущему августу у нас освободится одна вакансия для евреев, и я от имени педагогического совета могу обещать предоставить ее г-ну Пастернаку.

Искренне благодарю ваше сиятельство за содействие открытию у нас канализации; действует же она не очень исправно.

Прошу принять уверение в глубоком почтении и преданности покорнейшего слуги Вашего Сиятельства А. Адольфа“.

Пришлось следовать доброму совету директора. Предметы первого класса мальчик проходил с домашним учителем, который готовил его с расчетом на повышенные требования. Он регулярно занимался, много и с интересом читал. Ему было свойственно стремление к доскональности, к тому, чтобы все основательно понять и усвоить. Однако понять, почему он занимается дома и должен блестяще выдержать предстоящий экзамен, было невозможно. В этом было что-то обидно неестественное и возмутительно требовательное. Это надо было молча терпеть и преодолевать усилием воли».

Что касается терпения, его Пастернаку хватало не только в этом вопросе. Что касается «преодоления», Борис Леонидович отказался от этого. Быть может, его христианство также явилось следствием этого «преодоления». И снова обратимся к книге «Существованья ткань сквозная». Евгений Борисович однажды рассказал отцу, что слышал от Симы Маркиша «…о намерениях Сталина, прерванных его смертью, выслать всех евреев из Москвы на Дальний Восток». Борис Леонидович изменился в лице, помрачнел и сказал: «Чтобы ты при моей жизни не смел об этом говорить. Ты живой человек! И нам с тобой нет до этого дела». И далее Евгений Борисович пишет: «Это единственный раз, что я завел с ним разговор об антисемитизме. Я знал, что этой темы для него не существует, слишком большое и страшное место она занимала в его детстве и родительском доме, — когда совсем рядом проходили черносотенные погромы, дело Бейлиса, и „процентная норма“ регулировала его поступление в гимназию и окончание университета. Я понимал, что мечта Миши Гордона „расхлебать“ вконец эту чашу, которую заварили взрослые, была его собственной детской мечтой, не позволявшей ему никогда молча склоняться перед несправедливостью такого разделения. И слишком хорошо зная, как мертвит и ограничивает эта тема и связанные с ней психологические комплексы духовную свободу человека, и какого труда стоило ему преодоление всего этого в себе, папочка стремился навсегда избавить меня от узости подобного взгляда на мир».