Анатолий Мошковский - Река моя Ангара

• Название: Река моя Ангара
• Автор: Анатолий Мошковский
• Жанр: Детская проза
• Год: 1962

В повести «Река моя Ангара» рассказывается, как мальчишка из маленького городка на Смоленщине, внезапно очутившийся в палаточном городке строителей на берегу Ангары, постепенно, шаг за шагом, учится пользоваться «нравственным компасом», открывает для себя много неожиданных и важных истин.

Журнальный вариант повести Анатолия Мошковского (журнал «Пионер» №№ 3–6, 1962 год).

---

— А стоит ли разрывать? — спросила Марфа. — Хоть тепло. Еды бы вот хватило.

Мужчины заулыбались.

— Я же сказал, как в берлоге, — проговорил дядя Федя, готовясь к новому натиску на дверь. — Не хватит хлеба — лапу сосать будем.

Марфа улыбнулась, вспомнив, что и Борис когда-то говорил то же самое.

Щель была уже сантиметров в тридцать, и дядя Федя принялся шуровать снег деревянной лопатой.

— Сейчас пустим туда одного из огольцов, — сказал он, — пусть роет, как мышь, подземный ход… Ну, кто первый нырнет?

— Могу и я, — сказал я не очень уверенно и покосился на Коську: мне не хотелось нагло лезть вперед и присваивать себе всю славу. Однако Коська не выказывал ни малейшего желания лезть в снег.

Отец его между тем нагреб часть снега в тамбур, чтоб за дверью было где повернуться. Потом я бочком протиснулся в щель. Снег напирал со всех сторон. Только вверху, над головой, виднелось темное, все в звездах небо: снегопад прекратился, ветер упал.

Мне просунули лопату, и я принялся работать. В узкой ячее трудно было повернуться, сверху сыпался холодный, сухой снег, затекая за шиворот, попадая в валенки, таял на лице. Отгребать его было некуда, и я, напрягая все силы, лопатой отталкивал снег от двери, уплотняя и расширяя ячею у тамбура. Спина у меня намокла, ладони ныли, ворот противно тер вспотевшую шею. Время от времени сверху отваливались большие комья, осыпали меня. И тогда я отряхивался, отплевывался, вытирал лицо и продолжал орудовать лопатой.

Когда я разгреб снег настолько, что дверь могла открыться шире, дядя Федя втащил меня в тамбур, отобрал лопату и сам принялся разгребать снег. В пять минут он сделал то, на что мне понадобилось бы полчаса. За дверью слышался скрежет лопаты и тяжелое дыхание. Проход от палатки напоминал траншею. Ее рыли все: и дядя Коля, и Серега, и Марфа, и, конечно. Борис. Тетю Полю не пустили: и без нее хватало рабочих рук, а Вере нездоровилось — температура, покашливала.

И когда через час я вышел в школу по дну траншеи, мне вспомнился кинофильм о жизни полярников в Антарктиде: там вьюги наметают столько снега, что приходится вылезать на крышу через специальный люк и прокапывать к домикам вот такие же глубокие траншеи.

В этот день многие опоздали на работу: пришлось откапывать две девичьи палатки общежития, ремонтировать палатку шоферов, упавшую под тяжестью снега.

Больше такого снегопада не было до самой весны…

23

Колька писал не очень часто: примерно раз в два месяца — и писал не столько мне, сколько Марфе. На конверте стояла наша общая фамилия, но имя было ее. В письмах многое касалось меня, задавалась уйма вопросов, и Марфа всегда давала мне читать письма.

Сказать по правде, Колькины письма не очень волновали меня. Читая их, я вспоминал тихий городок с петушиными криками по утрам, с грохотом подвод по булыжным мостовым — со складов по магазинам развозили продукты, — с единственным металлургическим предприятием, как шутил брат Степан, слесарной мастерской и еще часовой мастерской «неТОЧНОЕ ВРЕМЯ» — «не» я приписал мелом. Наверное, уже давно стерли.

Ну чего интересного мог написать Колька мне, живущему в самом сердце Сибири, на реке Ангаре, где каждый день происходит что-то новое!

Если б я остался дома, мне б никогда не пришлось почувствовать на себе укусы мошки и ездить с «мошкодавами», помогать взрывникам отгребать от двери снег; я не мерз бы в палатке, спал бы в тепле и уюте, купался бы в теплой, можно сказать, кипяченой речушке Мутнянке, и все там было бы таким домашним, привычным, удобным…

Туда я всегда успею вернуться, там каждый дурак запросто проживет. А вот здесь…

Впрочем, последнее Колькино письмо — а пришло оно в апреле — разволновало меня. В нем сообщалось, что секретный завод окончательно закрывается, так и не выпустив ни одной космической ракеты. «Наш с тобой корабль, — писал он, — не достиг бы не только Меркурия или Сатурна, но не долетел бы и до Мокрого леса». А до него не больше трех километров. Обо всем этом Колька узнал в кружке юных техников. «А наши с тобой чертежи годятся только на растопку печки, до того в них все напутано, переврано…»

Далее бывший директор «Ракетостроя» сообщал, что в наш век техники без точных наук — математики, физики, электроники и тому подобного — ни туды и ни сюды. Пора браться за ум и со всей яростью налечь на эти самые точные науки.

Отложив письмо, я задумался. А ведь это так. Абсолютно так. Это относится и ко мне, и может, куда больше, чем к Кольке. С точными науками у меня не очень дружеские отношения. А все-таки Колька умница. Надо немедленно написать ему ответ…

Я полез в тумбочку за бумагой.

Громкий разговор за стенкой заставил меня насторожиться.

— Спасибо! — сердито басил Борис. — Спасибо за совет, трактор сейчас на лед не поставишь. Еще с марта запретили ставить на лед больше пяти тонн.

— Чего ж до сих пор дремали? — спросил Серега. — Как только мы отвзрывали, нужно было тащить трос.

— А приказ был?

— А вы из детского сада? У самих мозги не шевелятся?

Я сразу все понял: в пяти километрах от поселка Борисова бригада поставила у Ангары опоры и подвезла трос, к этому тросу нужно было подвесить десятипарный кабель для телефонной связи Левого берега с Правым. Потом, еще в марте, из-за взрывных работ на берегу трос сняли, и вот теперь, в разгар апреля, когда быстро таяли сугробы, пахло прелью и теплой глиной, и по небу с протяжным качающимся криком клиньями тянулись гуси, и лед на Ангаре потемнел, набух, напружился, — вот теперь-то оказалось, что нужно срочно перебросить многопудовый трос на Правый берег.

— Да будет вам! — подал голос из другого закутка дядя Коля. — Лед еще ничего, как-нибудь на себе перетащим…

Я насторожился: как это — на себе?

— В бурлаки решил записаться. Ты, небось, тащить не будешь, — обрезал его Борис, — ваша бригада всегда в тепленьких местечках отсиживается…

— Успокойся, — раздался голос дяди Коли, — буду.

Я сидел на корточках и забыл, зачем хотел полезть в тумбочку. Так вот оно что значит! Завтра по слабому льду реки будут волоком тащить стальной трос. А я бы и не знал, если б не этот случайный разговор… Ну и ну!

За стенкой капало: даже к вечеру мороз уже не имел власти. Каждый день я обивал палкой огромные сосульки с краев палатки. За ночь они нарастали и оттягивали многострадальный брезент.

Вошел Борис. Провел рукой по жестким волосам, достал с полочки резиновый клей и принялся латать сапоги с высокими голенищами.

— Марф, посмотри-ка мои шерстяные носки. Не прохудились ли где?

Марфа чистила на завтрак картошку.

— Куда тебе их, теплынь такая на улице.

— А вода в Ангаре, по-твоему, теплая?

— Собираешься купаться?

— Ага.

Вечером я решил не приставать к Борису с вопросами, а утром попытался определенней разузнать у брата что-либо о месте работы. Но Борис, пробуя латки на резиновых сапогах, только буркнул:

— Отцепись.

На уроке географии я бросил на Коськину парту записку с предложением пуститься на поиски. Я в таких красках расписал это «мероприятие» на Ангаре, что у любого мало-мальски нормального человека глаза от удивления выскочили б на лоб.

Коська обернулся в мою сторону и покачал своей круглой головой: нет.

Гошка как назло в эти дни починял ограду возле дома. Конечно, мне ничего не стоило пойти и одному — чего бояться, — но с приятелем всегда веселее. И мне пришлось распроститься… Да, да, распроститься с одной из двух запасных батареек от карманного фонарика. Жаль, да что поделаешь!.. Вернувшись в палатку, я подарил батарейку Коське, и тот тотчас перестал сопротивляться. Хоть бы поломался немного для приличия. Так нет же…

В темных таежных овражках лежал тяжелый, усыпанный хвоей снег, а на открытых полянках журчали ручьи и, роясь, как кроты, в сугробах, скатывались к реке. В ноздри широко и откровенно бил запах сосновой смолы, размокшей коры и хвои. Следы сапог быстро наполнялись водой.

Местами, на прогретых солнцем взгорках, под ногами совсем по-летнему чавкала грязь. После длинной морозной зимы даже это хлюпающее чавканье было приятно.

Шли долго, выбирая дорогу поудобней. Скоро Коська устал, захныкал и потребовал отдыха. Затем минут через двадцать сказал, что дальше не пойдет: видно, заблудились, пора возвращаться.

— А батарейка, — крикнул я, — ты ведь поклялся, что не отступишь!

— Мало ли что. Я, может, нарочно.

— Нет, ты взаправду говорил. Нарочно не клянутся.

— А я играл, — ухмыльнулся Коська.

— В клятву не играют.

— А я играл.

— Знаешь, кто ты после этого! — закричал я, готовый стукнуть его.

— Можешь брать свою батарейку обратно. Я не дурак. Промочу ноги, заболею.