Юрий Герт - Сборник "Лазарь и Вера"

• Название: Сборник "Лазарь и Вера"
• Автор: Юрий Герт
• Издательство: VIA Press, Vestnik Information Agency
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000
• ISBN: 1-885563-21-3

---

И было что-то такое в черных глазах Ашота, в темной их глубине, в горячем, обжигающем их блеске, отчего — можете вы это себе представить?.. — Инессе Серафимовне вдруг стало стыдно. Впрочем, ненадолго.

— Иди, Ашот, и подумай, обо всем подумай хорошенько... А ко мне пускай зайдет Таня Лаврова... Урок начался?.. Скажи — я вызываю...

20

— Садись, Танечка, — сказала Инесса Серафимовна. — Можешь ты мне объяснить, что у нас такое происходит?.. — И она рассыпала веером анкеты перед Таней Лавровой, присевшей к столу. — Что это — вот, вот, вот... — Она тыкала сухим, похожим на коготь пальцем в одно и то же слово, выведенное разными почерками, разными чернилами, крупно и мелко, разборчиво и не очень. — Ведь это, Танечка, не так все просто... Ведь если учесть, какое сейчас международное положение, и реакция, и происки, нам на семинаре рассказывали ответственные товарищи, только это пока не для всех... Там страшные вещи, Танечка, ты понимаешь, о ком я говорю... Так вот, это провокация, самая настоящая... Кто-то водит, направляет... Потихоньку, незаметно... Они хитрые, ловкие, прикидываются, будто такие же, как мы... А потом — р-р-раз! — и лишают родины целый народ... Палестинцы, палестинцы, бедные палестинцы, и подумать страшно, что с ними сделали... Но у них планы, Танечка, и там не один палестинский народ... И вот, вот они, первые жертвы... У нас в школе... — Инесса Серафимовна снова тыкала острым ногтем в листочки анкет, на которые, потупясь, смотрела Таня, по ее лицу невозможно было угадать, слышит ли, слушает ли она директрису или думает о чем-то своем.

— Да что — про других говорить... Ты ведь сама, Танечка, тоже написала... Почему, зачем ты это сделала?.. Ну кто же поверит, что ты, Татьяна Лаврова, и вдруг... Даже повторять не хочу!.. Ну, говори, почему ты это сделала? Почему ты, русская... Слышишь — р-р-русская!.. — хочешь быть еврейкой?

Голос Инессы Серафимовны то взвивался, то падал до шепота.

— Почему... — повторила Таня негромко, как бы самой себе задавая этот вопрос. — Почему... Потому, наверное, что хочу быть... человеком. — Она поднялась и аккуратно приставила стул, на котором сидела, к столу. — Человеком, Инесса Серафимовна.

— Но, Танечка, ведь такой же национальности не существует — «человек»... Ты ведь и пишешь, сама смотри, «еврейка»... Это как понимать? Или это для тебя что — одно и то же?.. — И видя, что Таня, опустив голову, молчит, отгораживаясь от нее молчанием, как броней, Инесса Серафимовна свела руки на груди, ладошка в ладошку, и ахнула:

— Танечка, так тебя уже что — перетянули?.. Переманили?.. Для тебя уже все остальные — не люди, получается?..

Таня подняла на директрису спокойные серые глаза и попыталась было рассказать — про Данию, про мать Марию...

Но Инесса Серафимовна сморщилась, замахала руками:

— Уходи, уходи! Не хочу с тобой даже разговаривать, с такой... — Она закончила фразу уже в опустевшем кабинете.

21

— Где у тебя твоя национальная гордость, Никита? — обрушилась директриса на Медведева, едва он вошел. И в сердцах бросила на стол заполненную им анкету.

— Как это — где?.. — произнес Никита, во всяком деле любивший обстоятельность. — Национальная гордость у меня на месте.

— Вот как... — усмехнулась директриса язвительно. — А это что?.. Это как называть прикажешь?.. — Она схватила злополучный листок и поднесла к самому — картошечкой — носу Никиты. — Подумай, кто ты такой? Ты что, без роду, без племени?.. Как мог ты забыть о своем прошлом, о своих великих предках?..

— Это о каких?

— Как это — о каких?.. — Глаза Инессы Серафимовны, похожие на два небольших свинцовых шарика, так и рвались из орбит. — А князь Александр Невский? А князь Дмитрий Донской?.. А князь Юрий Долгорукий?.. Ты что, забыл?..

— Ничего я не забыл, — сказал Никита, подумав. —Только, может, у кого в роду князья и были, а мы, батя говорит, из крестьян. И вообще... — Он посмотрел на директрису с некоторым сомнением: следует ли доверять ей столь важные мысли... — И вообще я считаю: говорить надо не «национальная гордость», а «многонациональная».

— Что-о?..

— Во-первых, страна у нас многонациональная, и что это получится, если каждый своей нацией выхваляться станет?.. И во-вторых, например, Пушкин... Он какой нации?

— Не трогай Пушкина!.. — крикнула директриса, ощутив явный подвох. — Я тебе запрещаю!..

— Про него пишут: великий русский поэт... А он сам про себя писал: «потомок негров»... Я читал. Или вот Лермонтов... Или Гоголь...

— Не трогать Лермонтова! — крикнула Инесса Серафимовна и ударила по столу кулаком. — И Гоголя не трогать, слышишь?..

— Пожалуйста, — сказал Никита. — Я ведь только к тому, что гордость должна быть многонациональной, потому что все люди... Это ведь про Пушкина и Лермонтова все известно, их предками ученые занимались. А у кого не занимались?.. Откуда известно, что среди предков у меня не было финнов, татар, турок?.. А у вас — французов или, положим, евреев?..

— Я чистокровная русская, — сказала Инесса Серафимовна. — И предки мои были чистокровные русские люди. — Она постралась взять себя в руки, перебирая бумаги, лежавшие на столе.

— А имя у вас французское: Инесса... Я читал. И отчество греческое: Серафим. Только имя еще мало что значит. Например, цари на Руси носили еврейское имя: Иван.

Директриса потерла лоб кончиками пальцев. Помахала рукой, как веером, на уровне подбородка. Ее обдавало то жаром, то холодом.

— Иван?.. Еврейское имя?..

— А как же. Например, в Библии: Иоанн Креститель.

— Не морочь мне голову, — сказала Инесса Серафимовна. — Ты лучше скажи, почему ты, Никита Медведев, русский человек, записался в евреи?

— Вы ведь сами, — объяснил Никита, — говорили про национальную рознь... Так вот, я не хотел, чтобы ее сеяли... Никто из ребят не хочет... Поэтому все и записались...

— Ты не говори за других, Никита Медведев, говори за себя!

— Я и говорю за себя.

Может быть, молчание длилось целую минуту. Может быть — две. Подперев голову, Инесса Серафимовна смотрела на Никиту — тяжелым, печальным взглядом, будто прощаясь.

— Хочешь знать, кто ты такой на самом деле, Никита Медведев? — спросила директриса.

— Хочу, — сказал Никита.

Не так-то легко было выдержать взгляд Инессы Серафимовны, но он мужественно его выдержал, а что ему оставалось?.. Прошла еще минута молчания, и он услышал:

— Так вот, Никита Медведев, ты — сионист.

22

Известно, что при попытках постичь существо важнейших исторических событий сплошь и рядом возникают разного рода неясности и загадки. Что уж говорить о событиях вовсе не исторических?..

По одной версии, едва Никита Медведев вышел из директорского кабинета, к нему гурьбой кинулись ребята, поджидавшие — не то его появления, не то приглашения в кабинет.

— Не тушуйся, Никита! Мы с тобой! Мы тоже сионисты!.. — кричали они, поскольку слышали разговор, происходивший за дверью, он был довольно громок...

Никита ничуть не обрадовался такой поддержке, поскольку не помышлял об отбытии в Иерусалим, да и вообще смутно представлял себе идеалы сионизма. Как, впрочем, и все ребята. И потому, с мрачным видом оглядев своих сторонников, он сказал: «Вы не сионисты, вы — дураки...»

По другой версии, вся толпа с криками: «Тогда и мы!.. И мы тоже!..» — ворвалась в кабинет и окружила Инессу Серафимовну, которая тут же, забыв о победах на Чудском озере и поле Куликовом, одержанных ее предками, бежала из кабинета...

Говорят, с этого дня по городу поползли слухи о жидомасонском заговоре, о нитях, тянувшихся за рубеж, и даже о зловещем дне «X»... Короче, слухов было много, и благодаря им репутация Инессы Серафимовны не осталась безупречной. Утверждали, будто бы она превратила школу в рассадник сионистских идей, а также что она лишь ради маскировки прикидывалась их противницей... Однако ее не тронули, а тронули-таки директора лакокрасочной фабрики Дерибасовского. То есть его «за сокрытие биографических данных» (так было записано в протоколе) турнули из партии, а затем «по собственному желанию» перевели в сторожа... Но не станем выходить за пределы школы № 66, не станем повторять и без того широко известные факты и делать обобщения, от которых не становится светлее на душе, наоборот, ею овладевают горечь и уныние... Речь о другом.

Речь о том, что когда, не успев его толком открыть, в школе № 66 закрыли кружок мягкой игрушки, кружок этот не распался, отнюдь. В положенные дни ребята стали приходить к Марии Константиновне домой и в одинокой, пустоватой квартире пенсионерки Грибок звучало тогда сразу столько живых, веселых, молодых голосов, как будто бы это была не квартира в обычном жилом доме, а весенняя, залитая солнцем березовая роща, в которой ранним утром поют и стрекочут птицы. При этом пенсионерке Грибок казалось, что и после ухода ребят это разноголосое птичье пение и стрекотание продолжается, и что по всей квартире, в каждом ее уголочке пахнет не зимой, а весной...