Н Никандров - Проклятые зажигалки !

• Название: Проклятые зажигалки !
• Автор: Н Никандров
• Жанр: Научная Фантастика

---

В углах комнат, на полках кладовок, на чердаке под крышей, в сарае на дворе, везде была навалена разная медь: листовая, трубчатая, проволочная... Но больше всего Афанасий приносил медного лому, остатков всевозможных старых медных вещей: сплющенных кастрюль, измятых умывальников, гирь от стенных часов, пряжек от сбруи...

- Два дня семейство сидит без обеда, а он опять где-то меди купил! жаловалась с плачем Марья, следя в окно за Афанасием, как он украдкой от всех прошел двором прямо в низенький сарайчик, держа под полой какой-то твердый угловатый предмет, похожий на медную прозеленевшую раму от разбитого стеклянного аквариума. - Ты опять откуда-то медь приволок! встретила она его появление в комнате еще более отчаянным криком. - Лучше бы хлеба семейству купил! И сам голодный ходишь, на кого стал похож, и нас голодом моришь!

- Я ее почти что задаром купил, - оправдывался Афанасий, тревожно озираясь на своих, как на чужих. - За эти деньги хлеба все равно не купить. А медь сгодится. Ее все трудней и трудней достать. Она вот-вот совсем прекратится.

За два летних месяца Афанасий осунулся, постарел, одряхлел. Глаза его угасли, помутнели, он, как никогда, затосковал, заскучал.

Единственной его отрадой были медные вещи. Он смотрел на них долго, упорно, с удовольствием, почти с обожанием и с умильной улыбкой подробно высчитывал, сколько из какой медной вещи можно выкроить зажигалок. Что ни держал он в руках медное, что ни попадалось ему на глаза сделанное из меди, какой бы медный предмет ни выкапывал он из своей старческой памяти, - все тотчас же мысленно перекраивал на зажигалки: это пойдет на корпуса, это на винтики, это на ниппеля; из этого можно навить пружинку; это свернуть на трубки для камушка... Таким образом он в воображении своем уже переделал на зажигалки почти все медные вещи, существующие на земле: предметы домашней утвари, церковные колокола, части паровых машин, превращал в лом целые океанские пароходы...

Он и возиться любил только с одной медью, от чего его руки насквозь пропахли желтой самоварной медью, и ему был истинно приятен только один этот запах, единственный возбуждающий его жизненную энергию. В седых волосах его, на голове, в бороде и усах всегда искрились золотые опилки меди. В одиноком раздумье и в разговоре с другими он любил покусывать зубами или крошить в руках крепкую, с едким вкусом, медную стружку.

Медь пропитала, просочила этого человека всего. Казалось, она сделалась его второй кровью: отнять у него медь, и сердце у него перестанет биться.

И ни один предмет, сделанный не из меди, совершенно не останавливал его внимания, казался ему просто несуществующим, не занимающим на земле места и невидимым, как невидим воздух...

XIV.

- Солнце... - сидел Афанасий за столом, за обедом, вместе со всеми, и задумчиво рассуждал, пронизывающе сощурясь на огненно-золотой шар солнца, уже коснувшийся нижним своим краем крыши соседнего дома. - Солнце... На кой оно?.. Из него не сделаешь ни одной зажигалки...

- Ого, отец! - грубо усмехнулся Данила в свою тарелку, жадно жуя. Ты, кажется, скоро уже и солнце будешь кроить на зажигалки!

- Солнце... - с тихой страстью в голосе и во взгляде воскликнул Афанасий, весь странно преобразился, привстал со стула и медленно, как во сне, подошел к окну. - Но это запас тоже недолговечный, - разговаривал он сам с собой, не спуская очарованно-сощуренных глаз с солнца. - Ну, сколько из него, примерно, можно было бы выточить зажигалок?

- Ты лучше ешь! - прикрикнула на него Марья строго: - чем языком молоть-то!

Данила бегло взглянул на отца, послушал и опять погрузился в еду.

- Отец, твои щи захолонут! - пробормотал он между одной ложкой щей и другой.

- Его бы расклепать в тонкий лист... - продолжал решать судьбу солнца Афанасий.

Он стоял, беззвучно шевелил губами, морщил лоб, очевидно, производил в уме какие-то сложные вычисления.

- Отец! - почти одновременно закричали на него мать и сын и, побросав на стол ложки, уставили на Афанасия суеверно вытаращенные глаза.

Афанасий полуобернулся, указал им пальцем на солнце и так при этом улыбнулся, такую изобразил на лице гримасу безумия и вместе страдания, что мать и сын откинулись на месте назад, потом со стиснутыми зубами, с ужасающим стоном, бросились к старику.

- Отец! - беспомощно и как-то гнусаво, в нос зарыдал, как ребенок, Данила, этот двадцатичетырехлетний русский богатырь, и, совершенно растерявшийся, убитый, припал обеими руками к плечам несчастного старика. Отец! - кричал он леденящим душу голосом. - Что мы с тобой сделали? Отец! - содрогался он от конвульсивных рыданий на плече безумного отца. - Ой-ей-ей... Пропал человек... Пропал... Наш отец... Мама... Груня...

- Это я тебя убила, я! - упала перед стариком на колени Марья. - Это я замучила тебя, нашего кормильца, я! - била она себя в костлявую грудь, ломала черные худые руки, припадала губами к его сапогам. - Я барыней возле тебя жила, а должна была в прачках жить, чтобы помогать тебе приобретать! Афоня, прости меня, подлюку. Подлюка я, подлюка!

Груня стояла на своем месте за столом и, глядя издали на отца, с тупым видом крестилась и крестилась, сама даже не замечая этого.

Только один Афанасий, казалось, не потерял присутствия духа.

- Погодите, погодите, не плачьте, медь будет! - успокаивал он семью и блуждал вокруг бессмысленными, как бы что-то внезапно позабывшими, глазами. - Медь будет, медь будет! - колюче щурил он глаза.

Потом его залихорадило, он сжался, стал возле окна, спиной к подоконнику, лицом к семье, и задрожал.

- Сколько заказчиков! - показал он рукой прямо перед собой, всматриваясь и дрожа. - Сколько заказчиков!

Груня дико вскрикнула, выскочила из-за стола и, боясь взглянуть на страшное лицо отца, с плачем бросилась к матери.

- Мамочка, дорогая, неужели это уже нельзя?

Мать, дочь, сын, все трое прижимались к седой всклокоченной голове Афанасия, точно своими по-родственному любящими прикосновениями они еще надеялись вернуть безумцу разум.

Афанасий, высвобождаясь из их объятий, подозрительно вглядывался в каждого из них сверху вниз.

- Афоня, это мы, ничего! - успокаивала его, кричала ему в самое ухо, как глухому, Марья.

- Отец, не смотри так, не бойся, мы тебя не тронем, это мы, мы! тщетно старались вдолбить в него сознание дети.

- Грунечка, дочечка моя родненькая! - вдруг совсем по-другому, тонко и нараспев, заголосила Марья. - И что же мы теперь без него, без кормильца нашего, будем дела-ать!

- Тише! - раздраженно прикрикнул на мать Данила. - Мама, вы как будто уже хороните его. Может, еще ничего такого нет. Надо скорей людей созвать, доктора, доктора! Груня, бежи скорее к дяде Филиппу; пусть он сейчас придет сюда, скажи ему, что наш отец сошел с ума!

Груня накрыла голову шалью и побежала, тряся мешками своих дряблых заплаканных щек.

- О-о-о!.. - потерянно повалилась на пол Марья и завыла. - Пропали мы теперь без него, пропали!.. Дом только им и держался!.. Пропа-а-али...

- Мать! - сквозь душившие его горло спазмы воскликнул Данила тоном железной уверенности. - Я не дам вам пропасть, я брошу все, и студию, и живопись, распродам краски, холсты, альбомы, все принадлежности! Я буду работать дни и ночи, но только мы должны как-нибудь спасти нашего отца! Как мы могли допустить это? Но кто же знал, кто знал, что так будет!

- Я знала! Я замечала! - взвывала Марья, катаясь по полу. - Я уже давно замечала, что он ни одной ночи не спит, ни одной ночи! Лежит, думает, стонет! А дышит он ночью как! Как будто у него внутри горит! И как раскрыт бывает рот, и какие глаза! А когда встанет и займется делом, тогда как будто ничего...

- Теперь поздно плакать... - произнес Афанасий, сидя на стуле и холодно взглянув на жену и сына, как чужой и далекий. - Надо было раньше хвататься за медь...

Он встал, перебросил через плечо мешок, с которым ходил за медью, сунул в карман отвертку, молоток, напильник, надел картуз, направился к двери.

- Ты куда? - перегородил ему дорогу Данила и ласково обнял его за талию.

- Пусти! - вырывался и неприязненно хмурился Афанасий. - Ты украл мою медь. Я пойду, еще наберу.

Марья привстала с полу.

- Не пускай его, - тихонько проговорила она Даниле, потом обратилась к мужу. - Афонечка, погоди, милый, не уходи, сейчас должен притти мой брат Филипп, вместе пойдете, у него много, много меди.

- Воры! - злобно сказал Афанасий и, понуждаемый сыном, сел на стул.

Данила снял с него картуз, взял с плеча мешок, вынул из карманов инструменты. Афанасий особенно не протестовал, он все смотрел в одну точку и, казалось, не переставал о чем-то думать, что-то припоминать. Очки он разбил накануне, новых ему решили не покупать, все равно разобьет, и теперь лицо его выглядело необычным, другим, более морщинистым и помятым.

Вскоре в мастерскую прибежал Филипп, родной брат Марьи, такой же, как и она, худой, некрасивый, быстрый, типичный рабочий-металлист, с кожей лица, шеи и рук, как бы отсвечивающей металлической синевой. Пожилой, но еще очень бодрый, член завкома, он тоже делал у себя дома зажигалки.