Дмитрий Кленовский - «…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)

• Название: «…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)
• Автор: Дмитрий Кленовский
• Издательство: Библиотека-фонд "Русское зарубежье", Русский путь
• Жанр: Филология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-85887-309-X

На протяжении десятилетия ведя оживленную переписку, два поэта обсуждают литературные новости, обмениваются мнениями о творчестве коллег, подробно разбирают свои и чужие стихи, даже затевают небольшую войну против засилья «парижан» в эмигрантском литературном мире. Журнал «Опыты», «Новый журнал», «Грани», издательство «Рифма», многочисленные русские газеты… Подробный комментарий дополняет картину интенсивной литературной жизни русской диаспоры в послевоенные годы.

Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг. в переписке русских литераторов-эмигрантов. М., 2008. С. 97–202.

---

В порядке обмена культурными ценностями посылаю и я Вам свое (с женой) изображение. Снимок сделан на балконе нашей комнаты в августе с. г. одним американским гостем.

Я послал уже Вам простой почтой рождественское поздравление, но пользуюсь настоящим случаем, чтобы повторить мой привет и мои новогодние пожелания.

У нас Рождество не обещает быть веселым: у жены приключилось что-то недоброе с той ногой, из-за которой она пластом пролежала с 1949 по 1952, в том числе 17 месяцев в больнице. Вот уже месяц, как она лежит с болями в ноге, и мы страшно боимся повторения прежней истории. Ведь тогда и рак и tb[179] подозревали и даже хотели отнять ногу. Да и меня донимают мои хронические недуги.

Последнего № «Опытов» я не читал (Иваск меня ими не балует, а покупать не могу), но слыхал, что Вы выступили там с панегириком Георгию Иванову[180]. Неужели и Вас эпатировал его примитивнейший (но, конечно, мастерски поданный) духовный нигилизм? Ведь Георгий Иванов — это, в сущности говоря, всего лишь роскошное издание (суперобложка, виньетки, заставки и концовки) голой советской антирелигиозной пропаганды. И даже хуже, ибо речь идет не только о религии, а о самом достоинстве человеческого «я». Вопросы, волнующие наш ум, решаются и в отрицательном смысле не так просто, как это представляется Иванову. Во всяком случае, не с помощью полуфунта судака[181]. Бесчисленные рыбные, овощные, мануфактурные и проч<ие> варианты ивановских «доказательств», конечно, очень занятны и дают автору множество пикантных литературных возможностей, но сердцевина их неизменно пустая. Сказать, что ничего нет — кроме нашей будничной грязи (наличия которой никто не отрицает) — не значит еще ответить на «проклятые» вопросы. Дешевле этого ответа быть не может. И одна-единственная, небезызвестная фраза Шекспира зачеркивает этот «ответ».

Было бы, конечно, смешно отрицать словесное и образное мастерство Иванова. Я читаю его даже с удовольствием, чисто профессиональным, вероятно: хоть и рушится здание, но красиво построено! Впрочем, не замечаете ли Вы, что И<ванов> становится подражателем? В его стихах стали мелькать и Одарченко, и Заболоцкий, и Елагин (если заинтересуетесь, могу привести разительные примеры). А как он повторяется!

Сердечный привет! Как устроились на новом месте? Как работается? Довольны ли?

Жму руку. Искренне Ваш

Д. Кленовский

35

10 февр<аля 19>58

Дорогой Владимир Федорович!

От Иваска «Опытов» не получил или еще не получил (спасибо, кстати, за протекцию!), но Вашу статью[182] прочел — прислали на время по моей просьбе знакомые. Сделана она блестяще, но для меня лично (не сердитесь, дорогой!) звучит как… речь талантливейшего адвоката, защищающего растлителя и убийцу семилетней девочки. Разница, само собой разумеется, в том, что адвокат защищает за деньги, а Вы за совесть. Но впечатление примерно такое же (я, конечно, сгущаю краски, но Вы сами однажды сказали, что поэт имеет право на преувеличение!). Вы даже, подобно настоящему адвокату, позаботились и о смягчающих вину обстоятельствах, словно предчувствуя, что присяжные подсудимого едва ли оправдают. Я имею в виду с трудом разысканное Вами у Иванова «все-таки»[183]. Ну да, формально оно у него несколько раз встречается, но для меня звучит оно примерно так, как в устах вышеупомянутого растлителя и убийцы звучали бы слова: «Вот ты и чистенькая, и светленькая, и беленькая, а я сейчас тебя все-таки придушу!» Никакого подлинного «все-таки» я у И<ванова> не вижу. Вот так и адвокат сказал бы: «подсудимый иногда на Пасху в церковь ходил и шерстяной платок своей тетке подарил!» Но девочку-то он все-таки придушил!! Я не думаю, между прочим, чтобы за эту часть В<ашей> защиты Иванов был бы Вам благодарен — ему приятнее ходить в циниках. Это, вероятно, Вам хотелось бы. чтобы такое «все-таки» у И<ванова> было, ибо иначе Вам с ним в какой-то степени все же не по пути. И это очень знаменательно (а для тех, кому Вы дороги, отрадно), что Вам такое «все-таки» у Иванова непременно найти захотелось. Вообще, в В<ашем> отношении к И<ванову> что-то, по-моему, неблагополучно. Вы то и дело противоречите сами себе. Если, как Вы пишете в концовке своей статьи, Вы «все-таки верите в ценности этого мира, несмотря на его безобразия и бессмыслицы», то Иванов должен был бы быть Вам в сущности органически чужд и писать о нем надо было бы в таком случае рассудочнее, да и Ваша формула: «мы все — Ивановы»[184] тогда неверна и к Вам, например, не относится. Мне думается, что Вы больше соблазнены и эпатированы ивановской диалектикой, его изобразительной изощренностью, чем внутренне с ним связаны. Вас очаровала, например, рифма «неучем — не о чем»[185], а какие из-за нее выглядывают рожки — Вы проглядели. Так иные и симпатичнейшие и талантливейшие западные писатели, ученые, даже теологи очарованы «красотой» коммунистических идей. Вы представляетесь мне человеком совсем другого склада и толка, чем Иванов. Я понимаю, что можно гутировать[186] поэзию И<ванова>, я сам ее гутирую, но я не капитулирую перед ним, а уж славословить ее и утверждать в мире, как это получилось у Вас, не могу никак. Я отнюдь не ортодоксально верующий человек, и если я не приемлю стихов И<ванова>, то отнюдь не с церковных позиций (кстати: дар не всегда от Бога, он может быть и от Дьявола, о последнем напрасно забывают!). Что мне особенно отвратительно в И<ванове> — это его полнейшее неуважение к человеку. Выражаясь в более высоком плане: меня отвращает от И<ванова> то, что его стихи — хула на Духа Святого. В Евангелии сказано, что всякая хула простится человеку (т. е. даже хула на Бога и Христа), но хула на Духа Святого не простится человеку. Почему? Да потому, что хула на Духа Святого есть хула не на какое-то отвлеченное понятие, а на всякое духовное начало и естество в человеке, а отрицать его в человеке — хуже убийства и самоубийства. Как бы ни было это естество ограничено, искажено — оно существует и в каких-то формах проявляется, и такие проявления могут быть и благодатно действенны на своем отрезке времени и места, и как-то «отлагаться» в общей поступательной истории мира. Отрицать это — значит совершить смертоубийство и мира и человека. И такое смертоубийство Иванов совершает в каждом своем стихотворении, а что кривая, описанная топором в воздухе, красива и стук отлетевшей головы о помост музыкален — это уж особая статья. Я скорее готов простить Демьяну Бедному его богохульные стихи, потому что они «только» хула на Бога, а не на духовное естество в человеке (ибо в каком-то искаженном аспекте даже Д<емьян> Б<едный> в него верит!).

Мне мерещится, что в тайниках своей души Вы не можете не чувствовать какого-то отталкивания от Иванова. Отсюда, думается мне, и В<аши> попытки «смягчить» Иванова: пресловутое «все-таки», Ваша тайная надежда, что с пера И<ванова> «соскользнут еще неожиданности» (т. е. не то, что он пишет сейчас), цитированная уже мною концовка В<ашей> статьи и др. Всем этим Вы, в сущности, в значительной степени зачеркиваете все Ваши предыдущие восторги.

С «противниками» И<ванова> Вы расправились, на мой взгляд, слишком поверхностно и неубедительно[187]. Кстати: я лично не требую, чтобы И<ванов> покончил с собой, но считал бы логичным, если бы он замолчал, а то, отвергая всякие ценности, он все же пытается таковые (отрицательные, но ведь ценности!) создать и тем противоречит сам себе. Ходасевич был куда последовательнее (и честнее), когда, ужаснувшись, замолчал.

Кстати о Ходасевиче. Я не согласен с Вашим определением его поэзии[188]. Ходасевич, по-моему, вовсе не «редко видит мир» (за исключением деталей), как Вы утверждаете. Ходасевич видел больше того, что есть в мире, он видел надмирное. Но т. к. он видел и близкий ему мир, а в дальнем не был прочен — он ужаснулся и произошел срыв. Ходасевичи не вымирают, а еще только зарождаются. Подлинного Ходасевича обычно не понимают, как не понимают подлинного Гумилева (он начал раскрываться лишь в своих поздних стихах) те, кто видит в нем только конквистадора и георгиевского кавалера. «Ниже» Иванова уже не скажешь, дальше некуда, он — предел падения. «Выше» Ходасевича и позднего Гумилева подымутся еще многие, ибо высота — беспредельна, но едва ли Вы до этого доживете. И на Баратынского Вы, на мой взгляд, напрасно киваете[189]. Баратынский говорит о неблагополучии в мире и в человеке как о трагедии, а Иванов — как о происшествии. Вообще в статье Вашей и помимо основного (т. е. В<ашего> отношения к И<ванову>) много, по-моему, спорного в деталях, что, впрочем, не лишает ее большого блеска и очень интересных мыслей.

Надеюсь, дорогой, что Вы на меня не в обиде? Вы знаете, как я Вас ценю, насколько Вы мне даже «просто» как человек симпатичны. Написал я Вам от всего сердца и только потому, что и в самом И<ванове>, и в Вашем к нему отношении вижу некую неправду, мимо которой не могу пройти равнодушно.