Алекс Престон - Кровоточащий город

• Название: Кровоточащий город
• Автор: Алекс Престон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-86471-638-0

Чарли Уэйлза переполняют мечты о красивой жизни. Закончив университет в прекрасном, но провинциальном Эдинбурге, он перебирается в Лондон, мечтая зарабатывать миллионы, обедать в лучших ресторанах, а вечера проводить в самых модных клубах. Нужно всего лишь удачно впрыгнуть в мощный экспресс лондонского Сити, который вынесет тебя к успеху. Но спустя шесть месяцев у Чарли нет работы, нет денег, он делит крышу с лучшим другом и девушкой, в которую влюблен, но которая сама по себе. И все же однажды судьба поворачивается к Чарли лицом — его берут аналитиком в известную инвестиционную компанию. Вот только мир скоро ждет глобальный финансовый и экономический кризис…

Эта книга столь реалистична, что кажется, будто читаешь о своем знакомом, работающем в одном из банков. Гордость, амбиции, мечты о богатстве — стоит ли всему этому приносить в жертву любовь, дружбу и самого себя? И что ждет молодого человека, с готовностью ставшего жертвенным агнцем на алтаре больших денег?

Алекса Престона называют голосом потерянного поколения банкиров и брокеров. Он написал прекрасную и хватающую за душу историю о том, что даже самые хорошие люди могут совершать ужасные поступки.

---

Уже повернув домой, я поймал себя на том, что так ничего и не решил, а только еще больше запутался и заблудился. В конце улицы, что шла от набережной к дому родителей, я заглянул в паб, взял пинту пива и вышел посмотреть на загоравшиеся в небе звезды.

Какая-то девушка исполняла песню Тори Эймос. Голос ее запинался на высоких нотах и срывался на писк, но на нижних звучал сочно, мягко и бархатисто. Я вернулся в бар. Девушка была ненамного моложе меня, лет двадцать с небольшим, но в ее глазах, когда она обращалась к сидевшим вокруг пожилым завсегдатаям, я видел мечту. Кожа у нее была не очень чистая, с крапинками оспин, волосы обвисли, но она улыбалась, а поймав мой взгляд, едва заметно кивнула, как знакомому. Впрочем, кивок вполне мог быть и жестом благодарности сверстнику. Я уже стал подумывать, что, может быть, стоит остаться, подождать, пока она закончит и пригласит меня к себе. Я даже представил, как пересплю с ней. Но долгий день изрядно меня вымотал, хотелось поскорее добраться до постели, так что я оставил кружку и знакомым маршрутом вернулся к приземистому домику, облицованному декоративной штукатуркой, где ворочалась и стонала во сне мать и отец смотрел в потолок, сжимая и разжимая кулаки.

Я уехал на следующий день, после обеда и обрывочных разговоров за столом. Родители стояли у калитки — мать обнимала отца тощими руками, — а с моря уже наплывали тяжелые темные тучи. Тени пробегали по капоту, добавляя пестроты пологим холмам и укромным долинам Даунса. Я проехал, спотыкаясь, по дальним южным пригородам Лондона, через серый вакуум Кройдона, через реку и подкатил к нашему маленькому домику.

* * *

Я вернулся в Лондон поздно вечером в воскресенье. Дом в Фулхэме был молчалив и пуст. Понедельник на работе прошел тихо. Баритон отправился на гастроли со своим духовым оркестром. Бородач не появлялся уже две недели. Мы с Мэдисон работали над перспективной оценкой потока наличности для какой-то шведской компании по производству матрасов. Я думал о прекрасных блондинках, которых будут трахать на этих матрасах, о крепких младенцах, которые родятся в тихих белых роддомах, о стариках со спокойными голубыми глазами, которые умрут на этих матрасах.

Веро сдавала экзамены на диплом поверенного и засиживалась до глубокой ночи в библиотеке своей юридической фирмы. Приходя домой, я готовил бобы на тосте и отправлялся спать, так и не решив, нравится мне или нет этот меланхолический вкус одиночества. Некий глубоко сидящий в нас инстинкт подсказывает, что одиночество есть опыт, содействующий улучшению и укреплению души. С другой стороны, откуда нам знать, что это не унаследованный пуританский рефлекс, говорящий, что то, над чем мы работаем, должно быть полезно для нас самих же? В ту ночь друзей недоставало, и они вторглись в мой сон, они танцевали под музыку, которую играла та девушка из паба в Уэртинге. Из этой тяжелой, мрачной дремоты меня вырвал какой-то звук. Генри рвало.

Закрыть за собой дверь он не смог, а потом еще и промахнулся мимо унитаза, к холодному краю которого приник щекой. Лицо серое, измазанное слезами, соплями и рвотой. Я обнял его, прижал к груди.

— Боже мой, Генри. Что ты с собой делаешь? Ах ты, бедолага. Идем-ка умоемся.

Я поднял его, подхватив под мышки холодными руками. Он вдруг разом потяжелел. Я попытался удержаться, опереться о дверь, но она открылась, и мы оба завалились. Генри пробормотал что-то вроде извинения, но тут его снова вырвало — на мою футболку. Немного, но густо, словно вырвало кота. Генри ткнулся в меня лицом. Краем глаза я увидел Веро — в черных пижамных штанах и футболке со Снупи. Общими усилиями мы прислонили Генри к стене и раздели. Веро работала быстро и ловко, как опытная сиделка, но в то же время бережно. Под глазами у нее залегли темные круги, каждые несколько минут она кашляла — коротко и сухо.

Мы занялись Генри. Член у него съежился и напоминал свернувшуюся улитку. Веро смыла рвоту с лица, протерла руки, грудь, тощие ягодицы и между ног. Обмывая костлявую ступню, она едва заметно улыбнулась, отметив, как и я, нелепый символизм действа. Подхватив Генри с обеих сторон, мы перенесли его в комнату. Я не заходил туда около месяца и сразу обратил внимание на нездоровый сырой запах, какой бывает в спальне неопрятного подростка. Веро распахнула настежь окно. Потом мы сели на край кровати и с минуту смотрели в усталые глаза нашего друга. Веро погладила его по влажным волосам, поджала, как ребенок, ноги и взяла его руку в свои. Картина получилась столь трогательная, что я отвернулся.

В своей комнате я сменил футболку и натянул спортивные штаны. Направляясь к Генри, заглянул в ванную, ополоснул лицо и в какой-то момент — такое часто бывает в кино — увидел себя в зеркале. По щекам еще ползли капли, глаза под тяжелым лбом казались темными впадинами. Я открыл окно — проветрить ванную — и прочистил концом зубной щетки сливное отверстие. Потом прошел по коридору к комнате Генри.

Веро лежала, вытянувшись, на краю кровати, обнимая его одной рукой. На ее губах застыла бледная улыбка. Я взял ее на руки — она оказалась на удивление легкой и тут же уткнулась носом мне в грудь — и отнес наверх. Кожа у Веро была почти такой же серой, как у Генри, лицо усталое и словно смятое. Лицо пораженца. Я осторожно положил ее на кровать — она напряглась во сне, вздрогнула, потом расслабилась, — укрыл пуховым одеялом, поцеловал в наморщенный лоб и выключил свет. Когда я закрывал дверь, Веро еще раз кашлянула, и этот звук медленно прополз мне по коже.

Генри лежал, подвернув под себя руку. Где-то я читал, что при таком положении в конечности скапливается калий, который может затем попасть в сердце и убить. Многие бродяги умирают именно по этой причине. Я подтянул Генри повыше, заботливо укрыл и уже собирался чмокнуть в лоб, когда его снова начало трясти. Я повернулся и схватил мусорную корзину. Глаза у Генри вдруг распахнулись. Растерянный и смущенный, он всматривался в мир, освещенный настольной лампой. Я взял его за руку.

— Чарли. Слава богу, это ты. Что случилось? Где Джо? Мне нужно найти Джо. Ей серьезно плохо. Перебрала.

Он сел, и я положил руку ему на плечо. Он попытался встать — я не дал. Секунду-другую Генри еще боролся, но быстро сдался и разрыдался. Обхватив меня, прижав кулаки к моей спине, он плакал, снова и снова повторяя одно и то же имя.

— Ш-ш-ш… ш-ш-ш… — Я погладил его по голове. — С ней все будет хорошо. Уж если нам за кого и беспокоиться, так это за тебя. А теперь ложись. Ну же, Генри, уймись.

— Она осталась на вечеринке в «Ноттинг-Хилле». Это клуб, под Уэстуэем. Мне надо было проветриться, а она вышла следом. Потом мы как-то оказались на парковке, и ее стало рвать… по-моему, с кровью. Я сказал, что пойду позову кого-нибудь. Но в итоге приехал сюда. Не понимал, что делаю. Поедем. На твоей машине, а? Пожалуйста, Чарли. Пожалуйста.

Он был бледен, как мертвец, жалок и пьян. Часы на столике показывали четыре утра.

— Нет. Мы никуда не поедем. Ты не в том состоянии. Ложись.

Генри снова попытался подняться, но я уже видел, что он и сам понимает бессмысленность этих попыток. Через какое-то время он затих и уснул. По лицу его несколько раз пробежала, как облака над горой, дрожь. Он то и дело вскрикивал пронзительно, разрывая мягкую ткань ночи.

Я просидел с ним до рассвета, дожидаясь, пока проснется Веро. Она встала, наткнулась на что-то, натягивая халат, остановилась, вспомнив, наверно, события минувшей ночи, и через минуту вошла в комнату Генри, непричесанная, со свисающими на глаза прядями. Отбросив волосы, Веро глянула на меня. Генри держал меня за руку.

— Ты еще здесь. Спасибо, Чарли. Мне надо идти, у меня экзамен. Посидишь с ним?

Ничего другого и не оставалось. Я вдруг понял, что не хочу подводить Кофейные Зубки, коллег, что у меня появились обязательства и перед ними, и перед организацией под названием «Силверберч».

— Да, конечно. Не беспокойся. Удачи тебе, дорогая. — Я осторожно расщемил пальцы — ночью Генри схватил меня за руку да так и не отпустил — и, поднявшись, обнял Веро. Ее могло смутить мое несвежее дыхание и впитавшийся в одежду сырой, затхлый запах давно не проветривавшейся комнаты, но Веро крепко прижала меня к себе, а когда я посмотрел на нее, то увидел, что она улыбается. Вот только улыбка получилась невеселая и натужная, хуже слез.

* * *

Две недели спустя мы с Генри шли по берегу Большого Уза, неспешно пересекающего раскинувшуюся под вечным небом равнину Восточной Англии. День стоял прохладный и сырой, с Северного моря в сторону Лондона шли тяжелые тучи. В камышах у реки прокричала выпь. Лысухи и камышницы разлетались в стороны перед поганкой, словно слуги некоего восточного принца — кланяясь и расшаркиваясь перед разряженным господином.

Генри выглядел заметно лучше, кожа посвежела и приобрела здоровый цвет, одевался он теперь с уютной мешковатостью загородного жителя: куртка из флиса, коричневые вельветовые штаны, крепкие ботинки. О нем заботилась мать, взявшая ради этого недельный отпуск. Она же и откармливала сына — ветчиной, жареными цыплятами, супом со шпинатом и жерухой, карамельными пудингами и пирогами с патокой.