Яков Бромберг - Евреи и Евразия

• Название: Евреи и Евразия
• Автор: Яков Бромберг
• Издательство: Аграф
• Жанр: Культурология
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0194-9

Яков Бромберг (1898–1948) — один из ярких представителей движения евразийцев. Подход, примененный им к исследованию традиционно болезненного «еврейского вопроса», для многих окажется неожиданным. Его главный труд, аргументировано опровергающий тезисы как антисемитов, так и некритических юдофилов, в России публикуется впервые. Бромбергу удалось найти ключ для дешифровки скрытого смысла исторической судьбы еврейского народа.

---

Вот эта-то чудесность никакими пророками не предвиденной метаморфозы привычного житейского и нравственного лика периферийного еврея, происшедшей с ним в революции и выходящей в своих характерных выражениях и сопутствующих явлениях, как мы только что упомянули, далеко за пределы естественной жадности после долгого вынужденного воздержания, побуждает нас не довольствоваться чисто внешними и причинными объяснениями, не оставаться в пределах чисто житейски-бытовых категорий. Мы попытаемся связать разрушительность того смерча, которым пронеслись адовы соблазны революции в нравственном сознании периферийного человека, с тем же искажением и искривлением основного культурно-религиозного стержня национального примитива, которым мы выше приписали живучесть и упорство других его псевдо-эсхатологических утопий. Здесь мы прежде всего должны отвести обычное со стороны коммунистов и большевизанов возражение, пускаемое в ход при всякой попытке заикнуться о началах религиозных, мистических и вообще выходящих за пределы, охватываемые точным, позитивным, рациональным знанием. Пора отказаться от старого, трухлявого идейного мусора открывателей старых вульгарно-материалистических Америк и перестать видеть в древнем как мир, имманентном человеку страстном стремлении прозревать истинную глубину и значение своего бытия в надмировых и вневременных началах как основной и присносущей Перво-реальности — проявление пустого и беспочвенного фантазерства. И надо научиться постигать яркость и непосредственность связи самых как будто бы земных и эмпирических явлений с областью нездешнего и потустороннего. Ведь всякого, кто имел случай наблюдать коммунистов за делом и кто не до конца утратил драгоценную способность и потребность прозревать за несущественной поверхностью вещей их более глубокие, скрытые от тупиц и пошляков смыслы; кто запомнил отчетливую, машинную торопливость движений, лихорадочный блеск глаз, нахмуренность мрачных, неестественно серьезных лиц; кому почудился при их виде блеск пламенных языков геенны огненной и запах адовой смолы и серы — для того не будет сомнения в том, что ревность коммунистического радения о сатане имеет какие-то самым реальным и всамделишным образом потусторонние, демонолатрические корни.

И вот обычный прием, которым еврейские некоммустические интеллигенты и заправилы выгораживают и, поелику возможно, обеляют своих виновных во всякого рода ужасах единоверцев — ссылка на то, что национальные и религиозные особенности тут ни при чем, что все это — плохие и ненастоящие евреи и что они действуют в данном случае не в качестве евреев, — конечно, не выдерживает суда беспристрастной совести. Страшно и стыдно сознаться, что отнюдь не одни только антисемиты и жидоеды видят в нынешней политической победе лжеутопии коммунизма над государственно-созидательными элементами России некое злорадное торжество национального еврейства над христианской стихией; пишущему эти строки раза два-три случалось встречаться и с такими еврейскими псевдоинтеллигентами, в растленном уме которых эта победа укладывалась в форму победы и героического проявления национально-еврейского начала; в их убогих мозгах итоги великой всероссийской катастрофы покрывались зверино-простой, горделивой формулой: это «мы» «им» создали советский строй. Правда, говорившие это коммунисты принадлежали к самым невежественным, злобным и глупым; но общеизвестен факт, что всякий периферийный еврей, у которого еще сохранились хотя бы какие-то смутные ощущения мессианского и символического значения земного существования еврейства, связывает его с апостольской проповедью социально-уравнительной утопии как особо лестным и благородным призванием. Чтобы не ходить далеко за примером: вот и А.З. Штейнберг видит «исконную идею еврейской культуры» в «мечте о справедливом устроении общественной жизни», проявляющейся, как и следовало ожидать, в том, что «европеизированное (!) еврейство явно причастно к развитию современного рабочего движения», каковое счастливое обстоятельство «уравновешивает вину наших отщепенцев»! (с. 91). Здесь г. Штейнберг использует идею о «справедливом устроении» еще только как «уравновешивающую» некую «вину»; но уже на следующей странице эти стыдливые, но прозрачные ризы с непринужденностью отбрасываются, и периферийная утопичность восстанавливайся в своих исконных правах посредством словесного фокуса о «вечном разложении еврейства как неотъемлемой стороне его неразложимой сущности». И это открытое ценение позорной роли «европеизирования» еврейства как процесса образования навоза для пышного расцвета лилии утопизма провозглашается писателем, причисляющим себя к религиозно-национальному, антиассимиляционному крылу еврейской интеллигенции. Об остальных ее течениях и группировках представляем благосклонному и беспристрастному читателю судить a fortiori.

IX

Основным политическим феноменом, выкристаллизовавшимся в процессе революции, явилось установление государства на началах не только чисто светских в смысле современной конституционно-правовой теории европейской демократии, но и в том смысле, что из теоретического и идеального понятия государства окончательно и радикально, с беспощадностью и фанатической последовательностью выброшено было все то, что связывает в умах граждан реальность и ценность существования государства с реальностями и ценностями, выходящими за пределы чисто земной, ограниченной во времени и пространстве сферы. Ибо всякое государство, не исключая и тех, которые возникли еще на свежей людской памяти и в основу устройства которых легли «ультрасовременные» и «прогрессивные» начала, не может в условиях земного несовершенства не притязать (именно в силу своей иной раз даже без особенных жертв и усилий добытой суверенности) на конечную и непререкаемую святость своего авторитета. Конечно, в известной области неоспорима тенденция современного государственного права создать концепцию государства, целиком умещающуюся в пределах утилитарно-телеологических предпосылок справедливости и общего блага; тенденция эта восходит теми или иными путями к теориям общественного договора, созданным французскими просветителями; и английскими утилитаристами конца XVIII-го и начала XIX-го века. Не подлежит, однако, сомнению, что некоторые явления, как, например, наличность очень сложных и Острых гражданско-политических эмоций, связанных с абсолютным (даже вопреки международной справедливости и экономической выгоде) ценением святости и неприкосновенности государственной территории от вожделений соседей, — обличают с достаточной ясностью, что в то же время государство, будучи внешней и исторической оболочкой определенной во времени и пространстве культуро-личности, в своих отношениях и проявлениях выказывает интенсивное стремление выйти в известном смысле за пределы своей пространственной и временной ограниченности и проецировать некие твердые контуры своего реального политического бытия в обоих направлениях временной беспредельности. Государство не только проявляет несокрушимую даже величайшими неудачами и разочарованиями волю к самоувековечению и самоутверждению в грядущих веках человеческой истории даже ценою самых тяжелых материальных и человеческих жертв, и проявляет эту волю во всех актах и усилиях своей внешней и внутренней политики: оно и в ценении своего прошлого, в созерцании и возвеличивании туманного героического мифа о своем земном установлении и происхождении, в эсхатологических чаяниях своего грядущего мирового призвания упирается в область метаисторического и металогического. Что эту область совершенно проглядели творцы рационалистически-утилитарных теорий происхождения и назначения государства, можно объяснить тем, что при всей бурности событий, потрясавших человечество на грани XVIII-го и XIX-го столетий, такие вопросы, как территориальные границы и этнографический состав государств, в общем оставались вне области внимания и критики со стороны основных течений и стремлений тогдашней политической мысли (такие события, как раздел Польши, возникновение С.-А. Соед. Штатов и т. п. тоже больше расценивались с точки зрения борьбы различных социально-политических сил и устремлений). Только наше время, в котором социальная борьба сопровождается и осложняется чрезвычайным обострением отношений междугосударственных и междунациональных, обнаружило всю односторонность и недостаточность отвлеченно-рационалистических теорий для обоснования и защиты существования государства как своеобразной и неповторимой формы выявления некоторой, национальной или наднациональной, симфонической культуро-личности.

Здесь, в этой области ближайшего схождения и пересечения земного и потустороннего, временного и вечного, в которой кроется для государства и величайшая, губительнейшая опасность самопоклонения и самовозвеличения паче меры, опасность искажения правильной перспективы ценностей и срыва в пропасть, выпадает из рядов взыскующих, Царствия Божия и поклонения князю мира сего, — здесь источник извечного и неизбывного трагизма в отношениях человека к Богу и кесарю, трагизма, кровавый след которого стелется по всему страдальческому пути истории человечества от времен мифических и библейских и до наших дней.