Иван Курчавов - Шипка

• Название: Шипка
• Автор: Иван Курчавов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман посвящет русско-болгарской дружбе, событиям русско-турецкой войны 1877-1878 гг., в результате которой болгарский народ получил долгожданную свободу.

Автор воскрешает картины форсирования русскими войсками Дуная, летнего и зимнего переходов через Балканы, героической обороне Шипки в августе и сентябре 1977 года, штурма и блокады Плевны, Шипко-Шейновского и других памятных сражений. Мы видим в романе русских солдат и офицеров, болгарских ополченцев, узнаем о их славных делах в то далекое от нас время.

---

Тихо ползут люди к вражескому редуту, настороженность предельная. Ружья за спиной — так удобнее. Кое у кого в ру-

ках ножи — на первый случай, если вдруг нападут турки. А они чудятся за каждым бугорком, за любым обглоданным пулями кустиком. От турок всего можно ожидать — вояки они хитрые. Суровов крепко сжимает в руках турецкий ятаган — старый, августовских дней, трофей. За себя и подчиненных он постоять сумеет: если придется погибать — противнику это дорого обойдется.

А кругом тишина — немая и зловещая…

Выстрелить бы им, что ли!.. Или крикнуть на своем непонятном языке. Недавно вот кричали, звали к себе: «Иван, Василий. Николай, Дмитрий!» Добрыми голосами, словно приглашали в гости хороших друзей. Не остались в долгу и подчиненные Суровова: иди, мол, к нам, Мустафа, будешь у нас шиитом, то есть святым, а точнее будет сказать, намекали на то, что турки заживут в русском плену как в раю. Обмен визитами не состоялся. Ласковые голоса сменились свирепой ружейной пальбой, в дело вступила даже артиллерия.

— Лежать и ждать меня! — сказал товарищам Суровов и пополз к турецкому редуту.

Чем ближе вражеский редут— тем неспокойнее на сердце. Когда замечаешь вспышки от выстрелов, тогда все более или менее понятно: Турки напоминают о своем присутствии. А что у них на уме сегодня? Не я «елаЮт ли они обмануть этой тишиной наивных и доверчивых простаков?

Суровов приложил ухо к земле. Стук колес стал явственней, по все равно он был далеким и едва различимым. Сколько же движется телег? Десятки? Сотни? Куда они движутся: в эту или противоположную сторону? Темно и далеко, ничего не разберешь, даже имея прекрасный слух и кошачье зрение.

Приподняв голову, он огляделся. Бруствер над турецкими траншеями можно было уже заметить, хотя он едва проступал. Но там, казалось, вымерло все. Приходи и занимай без боя.

Суровов вернулся к секрету и скомандовал, чтобы солдаты ползли за ним и были готовы ко всему. К Турецкой траншее они добрались быстро. Игнат (эх, была не была!) перемахнул через гребень и очутился в траншее. Она была пустой. Дал знак свойм, и солдаты стремительно оказались рядом. Один из них недоуменно развел руками, другой даже присвистнул: куда же исчезли турки? Крадучись, двинулись вдоль траншеи. Прошли десять, двадцать шагов, отмерили и всю сотню — ни одной души. Суровов заглянул в одну землянку, пошарил во второй, в третьей. Пусто.

К Кришинскому редуту, еще недавно славшему огонь и смерть, шли уже смелее. Огнем их не встретили. Суровов различил наконец приглушенные голоса, очевидно, это были офицерские команды. На редуте еще находились турки, но не столько, сколько бывало их в обычные дни. Слышны понукание лошадей и скрип колес. Можно лишь догадаться, что это обоз и что он спешит покинуть Кришипский редут. В этот момент в траншее полыхнули костры, разорвав густую пелену измороз-ного тумана. Суровов подполз так близко, что мог различить турка, подкладывающего в костер сухие сучья и какое-то тряпье, вероятно обноски одежды, служившие в землянках подстилками. Дым был терпким, скверно пахнущим. Игнат едва сдержался, чтобы не чихнуть. Турок пошевелил огонь палкой — к небу взметнулась светящаяся туча золотистых искр, затем бросил в костер палку и стал удаляться в сторону, где скрипели телеги, ржали лошади и слышалось тихое понукание ездовых.

— Турки оставляют Кришинский редут! — едва выдавил от волнения Суровов, вернувшись к своим подчиненным.

IV

Кажется, сделано все, чтобы отступление было удачным — если могут быть вообще удачи при отступлении. Все четыре корпуса получили свои диспозиции и знали, с чего они начнут и чем должны закончить трудный марш. Сто тридцать шесть батальонов были сведены в пятьдесят семь, зато они стали боеспособными и полнокровными. Гази-Осман-паша лично определил, какие пункты должны быть заняты в первую очередь, а какие по мере развития успеха. Он отдал множество других распоряжений: как укрепить существующий мост и каким образом построить через реку Вит новые мосты, использовав телеги; кому раздать новые винтовки, а кого вооружить взятыми из обоза старыми ружьями Винчестера; сколько дать на руки солдатам патронов, сухарей и сколько погрузить на арбы, которые потянут обессиленные волы и буйволы. Встретился паша со священниками и влиятельными болгарами, попросил уберечь раненых турок от произвола обозленного населения, пообещал ходатайствовать перед султаном обо всем, о чем только пожелают болгары. Армию Гази-Осман-паша разделил на два отряда, выделив для командования самых лучших, испытанных русских огнем пашей. Предусмотрел все вплоть до мелочей. Что же дальше? Оставалось верить в удачу, в счастливую судьбу.

Паша остановился перед маленьким зеркалом: под глазами сплошная синь — сказались бессонные ночи; нос с горбинкой заострился, щеки побледнели. Но в небольшой красивой бороде пока нет ни одного седого волоска, значит, до старости еще далеко. Паша снял ярко-красную феску, тронул гладко причесанные черные волосы, расстегнул синий казакин. Золотом и драгоценными камнями сверкнули высшие ордена империи. Он дрогнувшими руками снял их с мундира и положил в шкатулку: не то время, чтобы красоваться высшими знаками милости падишаха, еще неизвестно, чем закончится этот день — двадцать восьмое ноября 1877 года.

Воздав хвалу аллаху, Гази-Осман-паша покинул дом, сел в карету, запряженную четверкой нетерпеливых лошадей, и приказал вести к горе, господствовавшей над Плевной.

Быстрым шагом он поднялся на высоту, и открывшаяся картина поразила его. Десятки тысяч войск, сотни арб с боевым имуществом и сотни телег с мирным турецким населением заполонили покатый берег перед речкой: не дай аллах, если противник увидит это скопище и перенесет сюда губительный огонь. Русские огонь вели, но снаряды их рвались в городе и на прежних позициях. Переправа шла так, как ее предвидел Осман-паша. Неяркий рассвет утра сменился днем, серым и неясным. Первый отряд уже был на той стороне. Гази-Осман-паша спустился с высоты, сел на резвую арабскую лошадь и обнажил золотую саблю. Войска покорно расступились, давая ему дорогу. Мирные жители поднимали над головами детей и называли имя аллаха, падишаха и Гази-Осман-паши. Он ехал, не обращая на них внимания, взгляд его был сосредоточенным и задумчивым; он все еще опасался сильного огня со стороны русских и радовался, что сюда долетают только редкие гранаты, не причинявшие даже малого вреда.

На той стороне речки Осман-паша приказал войскам построиться в две линии. Первая линия должна стать развернутым фронтом, вторая — позади первой в двадцати пяти шагах. Он выждал, когда закончится построение, и распорядился возводить стрелковые окопы, а обозу начать переправу по всем сооруженным в эту ночь мостам.

Русские батареи начали сильную пальбу, турецкая артиллерия ответила тем же, но стреляла она по пунктам своего предстоящего отступления, чтобы устранить возможные помехи. Над русскими (позициями вспыхнули бледные ракеты, Гази-Осман-паша понял, что это сигнал, призвавший противника к решительному сражению. Он нахмурил свои густые темные брови, приказал усилить стрелковую цепь. Русские гранаты стали рваться за мостом, но мост пока оставался целым, и по нему ни на минуту не прекращалось движение обоза. Буйволы, волы и лошади, словно почувствовав надвигающуюся трагедию, шли покорно и не заставляли погонщиков применять палки и кнуты.

Чтобы расчистить дорогу, турецкие цепи пошли в наступление. Гази-Осман-паша был позади и не видел выражения лиц своих подчиненных, но он отчетливо представлял себе всю картину: солдаты идут плотной массой, без криков и выстрелов — психически это должно действовать куда лучше залпов и неистовых воплей. По ним стреляют, но живые заполняют места павших и продолжают движение. Лица их свирепы до крайности: люди знают, что у них нет нути назад, что выручить их может только жестокая решительность, что кто-то должен погибнуть, но спасти других. Недаром старались муллы и внушили солдатам, что лучше честно умереть и попасть в рай, чем сдаться гяурам и обречь себя на вечные муки в геенне огненной. Нет, турки пойдут, пойдут только вперед!..

Цепи турок шли на русских под непрерывным артиллерийским огнем. Снаряды рвались впереди и позади. Гази-Осман-паша оглянулся и увидел, казалось, прежнее скопище людей на том берегу реки Вит, словно и не переправились сюда тысячи и тысячи людей, — так их было много.

Переправа продолжалась. Поврежденные арбы, убитых коней и волов сбрасывали с мостов в речку. Они возвышались в мелководье темными грудами. Туда же попадали опрокинутые пушки, полыхающие ящики со снарядами и патронами, мешки с сухарями, убитые и тяжело раненные солдаты.

К Осман-паше подъехал молодой офицер и доложил, что со стороны Орхание видны столбы дыма, что это, возможно, и есть долгожданная помощь. Паша легким кивком головы поблагодарил офицера и велел скакать в свою бригаду, чтобы продолжать наступление. Он уже знал об этих столбах дыма. Сначала тоже обрадовался, затем усомнился. В помощь верилось мало: Сулей-ман-паша бездарен для удачной операции и труслив для смелого и дерзкого натиска. Коли он и имеет успех под Еленой, то это не может теперь повлиять на события, развернувшиеся под Плевной.