Иван Курчавов - Шипка

• Название: Шипка
• Автор: Иван Курчавов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман посвящет русско-болгарской дружбе, событиям русско-турецкой войны 1877-1878 гг., в результате которой болгарский народ получил долгожданную свободу.

Автор воскрешает картины форсирования русскими войсками Дуная, летнего и зимнего переходов через Балканы, героической обороне Шипки в августе и сентябре 1977 года, штурма и блокады Плевны, Шипко-Шейновского и других памятных сражений. Мы видим в романе русских солдат и офицеров, болгарских ополченцев, узнаем о их славных делах в то далекое от нас время.

---

— Оленька, а из действующей армии писем нет? — осторожно начал Верещагин.

Но и осторожный тон, и полушепот, каким был задан этот вопрос, привели девушку в замешательство. Она неловко, улыбнулась и произнесла вполголоса:

— К сожалению, нет.

— Больше вопросов не задаю, — сказал Верещагин.

— Почему же, Василий Васильевич? — искренне удивилась она.

— Не в моем характере, Оленька, залезать в чужую душу!

Но Ольге хотелось, чтобы Василий Васильевич задал вопрос именно на эту тему, спросил ее про Андрея и про его замечательные душевные качества, про его честный характер, с которым нелегко жить на этом свете.

— Василий Васильевич, — осмелела она, — я знаю, что вас интересует человек, близкий мне. Я не буду ждать вашего вопроса, поскольку вы посчитали его неуместным. Влюбленный вправе полагать, что предмет его обожания — самый восхитительный, самый прекрасный в мире. Точно так думаю и я.

— Так это же очень хорошо! — оживился Верещагин, — Человек, умеющий любить сильно, самый богатый человек!

— Вы правы, Василий Васильевич, — тихо прошептала Ольга.

— И он — там? — спросил Верещагин.

— На том берегу Дуная! — гордо произнесла она. — Раненый сообщил мне, что подпоручик Бородин вел себя мужественно и шел в атаку впереди своих солдат. Это, конечно, хорошо, но это меня и тревожит: я уверена, что он всегда будет идти впереди своих солдат.

— Тревожиться нужно, Оленька, — быстро отозвался Верещагин. — Но надо помнить и народную мудрость, проверенную не одной войной: кто смел, тот и цел. От смелого и смерть бежит. Отвага — половина спасения.

Она радостно улыбнулась:

— Спасибо, Василий Васильевич!

— Много этой мудрости за века накопилось, — продолжал Верещагин, понявший, чем можно утешить влюбленную. — Погодите-ка, Оленька, я еще кое-что вспомню. Да-да, вот хотя бы это: на смелого собака лает, а трусливого рвет. Сробел — пропал. Удалому и бог помогает, ему все нипочем. Зря народ ничего не придумает, Оленька!

— Теперь и у меня на сердце полегчало, — созналась она.

— Знаете что, милая, — уже веселей проговорил Верещагин, — мне так захотелось побывать на вашей свадьбе! Пригласите?

— Непременно, Василий Васильевич.

— Я, конечно, намерен погулять как лихой молодец. И даже с удовольствием буду кричать «горько», но я и поработаю! Я нарисую картину и назову ее так: «На свадьбе освободителей Болгарии». Согласны, Оленька?

— Скорей бы настал этот день, — мечтательно произнесла Ольга. — Мы с ним были помолвлены незадолго до войны.

Нужно было уходить, а Ольге так хотелось еще посидеть у кровати раненого художника! Грустно лежать больному одному в такой большой комнате. Тут действительно всякие мысли могут прийти в голову. А он человек впечатлительный, все слишком близко принимает к сердцу. Да и как не принимать, если рушатся его творческие планы, а может быть, и надежды.

— Василий Васильевич, мне нужно идти, — проговорила Ольга, медленно поднимаясь со стула, — Я забегу к вам при первом удобном случае. А сейчас надо сделать перевязку солдату из роты Андрея.

— Как он? — спросил Верещагин. — Скоро вы приведете его ко мне?

— Приведу, Василий Васильевич, — ответила Ольга, — Как только полегчает, я сразу же буду у вас. — Она улыбнулась. — Любопытный человек, этот солдат! На медведя ходил, Василий Васильевич, нескольких турок заколол в одном бою. Он, наверное, очень храбрый, хотя и не говорит об этом. Обронит два слова — и молчит.

— За героя всегда говорят его дела. Хвалится тот, Оленька, кто пороху не нюхал, а в обществе желает прослыть за храбреца.

— Все в роту просится.

— И как долго ему лежать? — полюбопытствовал Верещагин.

— Еще полежит. Поправиться он должен быстро: уж очень сильный у него характер!

— Передайте ему привет, Оленька, — сказал Василий Васильевич. — Люблю людей с сильными характерами! А теперь идите, милая, да не забудьте, что в отдельной палате лежит и мучается одинокий художник, у которого совсем не такой характер, как у солдата из роты подпоручика Бородина!.

III

Нежданно-негаданно приехал младший брат Сергей. Не вошел, а ворвался в палату и первым делом спросил:

— Ты еще здесь?!

По тону и не определишь: удивлен? удручен? недоволен тем, что видит старшего брата в кровати? Он весь в движении и явно торопится, заезд в Бранковано, возможно, считает вынужденным, оторвавшим у него чуть ли не сутки. Сергей всегда таков: куда-то спешит, будто боится опоздать — не успеет сделать все за жизнь, отпущенную ему судьбой. Летом прошлого года вернулся из Парижа, где он занимался живописью, и в тот же день взялся писать этюды с природы. Работал много и хвалился, что не знает усталости. Василий Васильевич радовался: младший брат нашел свое призвание, его, слава богу, посетило вдохновение. И вот он уже тут, нетерпеливый, взъерошенный. готовый ко всему. Он потирает свой большой, с залысиной лоб, пытается пригладить вьющиеся волосы, которые никак не хотят ложиться и стоят курчавыми хохолками.

— Пока здесь, — с досадой ответил Василий Васильевич.

— Что так долго?

— Об этом спроси не меня, а лекарей, им больше известно, — поморщился Верещагин-старший и стал ворчливо рассказывать о ранении, о привязавшейся лихорадке.

— Так, может, тебе не нужно было ходить по Дунаю на этой злосчастной «Шутке»? — допытывался Сергей, присаживаясь к кровати брата.

— Я и сам иногда задаю себе такой вопрос и всегда отвечаю решительно: надо! Я остаюсь при своем мнении: подлинный художник не может наблюдать бой со, стороны. Нет, Сергей, чтобы написать полотно, которое может взволновать людей, нужно все пережить самому: и голод, и холод, и раны, и болезни. Надо бросаться в атаки, стрелять, драться врукопашную. И непременно надо было ходить по Дунаю на этой злосчастной «Шутке»!

— Тогда не кляни свою судьбу, Василий, — снисходительно посоветовал Сергей.

— О, это уже другое дело! Я согласен рисковать, терпеть боль и муки, но чтобы все это не шло в ущерб моему главному делу. А если я вынужден из-за этого отказаться от главного, тут, братец, волком завоешь!

Сергей уже согласно кивнул.

— Я тебя понимаю, Василий, — медленно проговорил он.

— Ну а ты? Тоже рисовать?

Верещагин-младший решительно закрутил полысевшей головой.

— Нет! Хватит одного рисовальщика! Кто-то из Верещагиных должен и воевать! — бросил он.

— Александр Васильевич Верещагин, сотник Владикавказского полка и самый младший наш брат. Он тоже здесь.

— Саша здесь?! — радостно воскликнул Сергей.

— Недавно прибыл.

— Вот и прекрасно! Старший Верещагин начнет писать этюды, а младшие будут сражаться! — тем же восторженным тоном продолжал Сергей.

— Но Александр кончил курс в юнкерской школе, он военный человек, а ты? — недоуменно спросил Василий Васильевич.

— А я просто хочу воевать за освобождение болгар, — уже спокойнее проговорил Сергей. — Ты тоже не военный человек, а ходил по своей воле в атаку и даже получил Георгия. Чем же я хуже тебя? А?

— Я, как говорится, без двух недель лейтенант доблестного военного флота, а у тебя за плечами нет ничего, кроме желания.

— Разве этого мало? — улыбнулся Сергей.

Василий Васильевич понял, что разубедить брата ему не удастся: они, Верещагины, люди настойчивые и, если что-то задумали, от своего не отступят. Может, он и прав: пусть повоюет, проверит себя и свой характер, посмотрит, как дерутся и умирают русские люди на этой истерзанной земле. Пусть посмотрит и на тех, кого мы сейчас освобождаем, и на тех, кого нужно изгнать навсегда. Пригодится все это. На будущее…

— Что ж, — сказал после раздумья Верещагин-старший, — поезжай.

— Знаешь, о чем я мечтал всю дорогу? — вдруг спросил Сергей. — Я желал бы чуточку походить на партизана Фигнера. Помнишь, что он выделывал в Отечественную, войну? Выдавал себя то за француза, то за итальянца, располагал к себе врага, а потом бил его, да еще как бил!

— А за кого будешь выдавать себя ты? — спросил Василий Васильевич, стараясь охладить пыл младшего брата. — Фигнер отлично знал французский, итальянский, немецкий языки, да и внешностью он вполне мог сойти за француза или итальянца. А ты? Выдашь себя за болгарина? Тем хуже для тебя. За турка? Извини — у тебя типичная русская физиономия. Да и языка мы с тобой не знаем.

— Оно… так… — неохотно согласился Сергей.

— Не все мне и нравится в дерзких выходках Фигнера, — продолжал Василий Васильевич. — Русский человек бывает зол, но он быстро отходит, лишил его бог дурного качества — злопамятства. Фигнер убивал французов даже, тогда, когда в этом не было нужды, вспомни хотя бы записки Дениса Давыдова. Враг, поднявший руки, это уже почти не враг, и к нему можно быть снисходительным.