Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

• Название: Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век
• Автор: Наталья Иванова
• Издательство: «Русско-Балтийский информационный центр "БЛИЦ"»
• Жанр: Публицистика
• Год: 2003
• ISBN: 5-86789-117-8

Книгу известного литературного критика Натальи Борисовны Ивановой составили очерки о литературе последних лет. Рассказывая о движении и взаимодействии различных литературных сил автор выявляет линии развития русской словесности после обретения ею бесцензурной свободы. Размышления критика вписаны в хронику современной литературной и общественной жизни, в конкретный общекультурный контекст конца XX — начала XXI веков. Книга насыщена как известными, так и мало знакомыми именами и фактами литературной и общественной жизни. Среди персонажей книги такие классики русской литературы, как В. Астафьев, Д. Солженицын, В. Маканин, а также ставшие известными только к концу XX пека писатели Д. Пригон, Т. Толстая, Э. Лимонов и многие другие. Автору книги удалось показать развитие современной словесности в непростое и полное конфликтов и противоречий время, осмыслить путь нашей литературы в контексте глобальных политических перемен в нашей стране.

---

Опять ничего не меняла, кроме названий блюд.

Фантазия третья: рубрика «Культура» (основой моих литературных мечтаний опять-таки остается неистощимый «Коммерсантъ»).

«В прошлую субботу вечером посол государства Туттифрутти в России г-н Уты Нуты (Uty Nuty) вместе с супругой принял участие в презентации одной из крупнейших туттифруттиевых компаний "Третья нога" (Tretya Noga). В беседе с журналистами г-н Уты Нуты заметил, что Россия всегда привлекала его великолепной литературой. Помянутое в разговоре расхожее суждение, что Россия более близка Востоку, нежели Западу, г-н Уты Нуты воспринял с достаточной долей иронии. В тот же день ночной международный клуб ЦДЛ (Центр. Деловых и Людей) праздновал выход в свет двухтомника братьев Айнеров. Как известно, трижды лауреаты Министерства внутренних дел, личные любимцы и награжденцы Щелокова и К° закопали свои диссидентские романы в бочку из-под апельсинов из Марокко где-то неподалеку от дачи г-на Евтушенко в Переделкине (Peredelkino). Праздник откопа посетил Солженицын. Анатолий Приставкин вручил братьям по лопате, а Алла Пугачева вместе с Филиппом Киркоровым никого не поздравляли. Бросив фразу: "А может, хватит?" — помолвленные покинули зал».

Я старалась спрогнозировать — навскидку — возможный путь развития одной из линий отечественной литературной критики. Если, конечно, она будет продолжать двигаться по столь соблазнительной, как оказалось, дорожке, предсказанной Вик. Ерофеевым, в дальнейшем именуемым Кассандрой.

Да, соблазн велик. Сколько возможностей — не только для описаний того, кто во что был одет и кто с кем в уголку стоял! А может, кто какой девушке в полумраке руку жал? Или даже в щечку целовал? Сколько домыслов и предположений могут быть изложены бойкими перьями моих коллег как несомненные факты, ведь «я там был, мед-пиво пил», сам видел, как Татьяна Бек улыбалась (огрызалась, кусалась, мяукала — все подходит) Сергею Каледину, а Валерия Нарбикова, как всегда, в черном, подливала «Саперави» Светлане Василенко, которая — разве вы не знаете? — после получения «марочной» премии за лучший сценарий теперь всегда ходит на приемы с любимой собачкой…

Заглянем чуть с другой стороны. И увидим, что весь этот новый литературный быт ворвался на страницы периодики (и, став лакомым литературным фактом, оттеснил литературное событие) не только потому, что таковы-де нравы новой журналистики, но и потому, что в предыдущую эпоху он, быт, конечно же, существовал, но был либо скрыт от глаз (в андеграунде и его «хепенингах»), либо принимал монструозные союзписательские формы. Еще не написана монография (и не одна) по теме, взывающей к исследованию: литературный быт сталинской (хрущевской, брежневской, горбачевской) эпохи. (Хотя тексты есть: вспомним хотя бы Михаила Булгакова). Материал не систематизирован, более того, исчезает, испаряется, тает.

Литературный быт порождает для каждой эпохи определенные типы литературного поведения.

4

Гораздо заметнее и четче стал индивидуальный рисунок литературной роли, избранная (выбранная) вполне сознательно поведенческая стратегия и тактика. То, что в других областях нашей превосходящей все фантазии действительности называется на восхитительном псевдоанглийском новоязе словечком «имидж», побеждает обозначавшееся раньше словами благородно-латинскими: «modus vivendi».

Наборная касса под условным названием «современное литературное поведение» включает в себя:

— постоянно провокационное, скандально-эпатажное появление на публике;

— использование любой возможности для появления на экране ТВ; в крайнем случае, если вымолвить не дадут, то хотя бы успеть друзьям подмигнуть; или, напротив, — скрытное, замкнутое существование;

— нарочитое, акцентированное избегание любой публичности; скажем, будучи даже в Париже на презентации собственной книги, такой, с позволения сказать, литературный тип ничего, кроме «гм», сказать корреспонденту «Либерасьон» или «Свободы» не желает;

— активное участие в общественной деятельности, подписание всех и всяческих коллективных писем; вхождение в разнообразные новопартийные структуры; озвучивание «волнительным» голосом резолюций на митингах и собраниях (как славно при этом, видимо, вспоминается комсомольская юность: «ребята, давайте обща», собрания в Коммунистической аудитории — где ты, моя юность, где ты, моя свежесть?);

— подчеркнуто-брезгливое неучастие в любом из предложенных коллективных действий, в любой из идеологических акций; поза под очень условным названием «поверх барьеров», или еще — «чума на оба ваши дома», кстати, при любом повороте дел спасительная;

— стремительная, резкая смена поз: из активно-общественной в задумчиво-таинственно-одинокую, и наоборот, своего рода литературный балет;

— светская жизнь по-постсоветски, то есть участие в любых жюри, от литературных до конногвардейских, артикулирование чужих решений о присуждении крупных гонораров, с нездоровым блеском в глазах, но в «бабочке»;

— отъезд в глушь, в деревню, но не в Саратов, а куда-нибудь под Мюнхен или еще лучше под Ниццу; принципиальная отдаленность от шума городского, что совершенно не исключает внезапного появления «на борту» — вовремя, очень вовремя, без опозданий и упущений.

Умело выбранное литературное поведение для успеха того или иного литератора (а категория успеха сейчас тоже важнее качества, и гораздо важнее!) стало значить больше, нежели литературное произведение. Вообще, как мне порой кажется, уже можно ничего и не писать — надо себя вести.

Конфликт с шестидесятниками тоже связан еще и с поведенческим рисунком, а вовсе не только с идеологией шестидесятничества.

Шестидесятники — первые в послеоттепельной литературе, кто заявил о себе как об общности, выделяющейся определенным литературным поведением (кстати, слова «поведение» и «поведенческий», маркируя свою поэтику, в одном из интервью Д. А. Пригов употребил более десяти раз). Именно поведение шестидесятников было специфичным и — но сравнению с предшественниками — новаторским.

Создание нового типа поведения — это тоже этико-эстетический результат их жизнедеятельности, а вовсе не только стихи, проза и критика. Комплекс литературно-политических идей породил особое поведение или наоборот — я не знаю. Что для этого поведения характерно?

Первое. Особый, негласный, но жесткий кодекс чести, порядочности.

Второе. Ориентация не на письменную, а на устную речь. «Разговорчивость» шестидесятников, отсутствие пафоса (невозможного в устной речи) и присутствие иронии (окрашивающей всегда именно устное общение) чрезвычайно сильно повлияли на письменное слово шестидесятников. При отсутствии ярких политических поступков — постоянное в кругу своих устное проговаривание («кухонные разговоры»).

Третье. Вместо литературной официальщины (Союз писателей) они избрали свой способ общения, свое пространство встреч, возродив по-новому литературный салон (литературную, опять же, кухню).

Четвертое. Театральность, эстрадность облика и поведения, органическая потребность в выборе роли, в том числе индивидуального рисунка одежды — от общего «стиляжничества» до конкретных пиджаков Евтушенко, ватника Окуджавы, шейного платка Вознесенского, исключительно черно-белой гаммы одежды Ахмадулиной.

Пятое. Богемность диктует особую манеру, стиль жизни: непрекращаемые после XX съезда КПСС выпивки, загулы (а то и пьянство), лихая смена партнеров — противостояние официальной лживой морали функционерско-иерархического общества.

Поведенческий стиль шестидесятников, естественно, с годами претерпевал изменения, более того, угасал, и сегодня его рудименты глядятся отчасти реликтами, а представители — эдакими постаревшими стилягами, сохранившими вышедший из моды кок и каучук; но зрелищность, своего рода артистизм, неведомый ранее советским литераторам, они «дичку» привить успели. И после серых 70-80-х — новый всплеск, выход на первый план именно поведения, а не текста, исторически понятен (в чем, кстати, особое отличие от шестидесятников, для которых поведение было все-таки приложением к текстам). Напомню, что в тех же вышеупомянутых серых (с конца 60-х) годах то, что появлялось в андеграунде, тоже было наполнено зрелищным действием, например, СМОГ.

Объясняя «тайны» своего творчества корреспонденту «Независимой» (16.02.94), Д. А. Пригов говорит о принципиально избранной им «стратегии поведения», отличающейся от достаточно архаичной, по его мнению, но подавляющей (окружающей его в России) культуры. Именно из-за этой архаичности она не совпадает, вернее, отстает на два-три десятилетия от западной своей коллеги. Пригов работает на уровне «поэтического жеста» и «операционального поведения», а не конкретного стихотворения. Именно эта поведенческая игра со стилями и жестами (перформансная поэзия, полумузыкальная, полутеатрализованная) собирает публику, сливающуюся с публикой джазовой и роковой. Пригов работает с «типами литературы» и со «стилями поведения», и это способствует — без перевода! — его абсолютно спокойному, без заграждений, вхождению как в западную рыночную культуру (где немассовое искусство именно потому, что оно зрелищно и театрально, парадоксально стало «кассовым»), так и в элитарную. Художественный авангард стал рыночным товаром благодаря поведенческой стратегии. Здесь Приговым приоткрыты две составляющие одной его тайны: коммерческий успех и успех литературный взаимосвязаны поведенчески.