Анна Годберзен - Зависть

• Название: Зависть
• Автор: Анна Годберзен
• Жанр: Исторические любовные романы

Завистливые перешептывания. Старое соперничество. Новые предательства. Минуло два месяца, как мисс Элизабет Холланд вернулась в лоно семьи, и весь Манхэттен с нетерпением ждёт её возвращения в светское общество. Но когда Элизабет отказывается присоединиться к своей сестре Диане на балах, люди, пристально следящие за каждым шагом обласканной всеобщим вниманием семьи, снова начинают подозревать, что за дверями дома номер семнадцать в Грэмерси-парке не всё так ладно. Ближе к центру города живет Генри Шунмейкер с молодой женой Пенелопой, и об этой паре говорит весь Манхэттен. Но несмотря на сверкающий бриллиант на пальце новоиспеченной миссис Шунмейкер, супруги не испытывают друг к другу ничего, кроме презрения. И хотя газеты называют быстро набирающую репутацию в обществе лучшую подругу Пенелопы Каролину Брод богатой наследницей, её деньги и слава ни в коей мере не находятся в безопасности, особенно когда одна из любимиц высшего света делится, с жаждущей сенсаций прессой, историями из своего окружения. У самых обсуждаемых жителей Манхэттена, казалось бы, есть все: богатство, красота, счастье. Но иногда под самыми ослепительными улыбками скрываются самые скандальные тайны…

---

– Одолжишь двадцатку? – спросил Грейсон.

Генри не смог сдержать ехидной улыбки. Он выждал несколько секунд, прежде чем кивнуть сдающему.

– Запишите на мой номер, – сказал он, и из-под стола вынули новые фишки.

Под глазами Грейсона набрякли мешки, но сосредоточенно ссутуленные плечи выражали, что спать он отправится не скоро. Генри скрестил ноги и зажёг сигарету.

– Где Пенни? – задал неизбежный вопрос Грейсон.

– Не знаю.

Генри оставил её в бальной зале, погруженный в мысли о Диане в полупромокшем платье, с обнаженными в лунном свете ключицами и шелковыми рукавами, обхватывающими руки, которые совсем недавно так радостно обнимали его. Характерная поза Генри выражала элегантное безразличие, и, вне всякого сомнения, она не менялась, пока юноша задумчиво выдыхал дым. Но на самом деле он был полон огня.

– Сейчас она улыбается и объясняет всем твое отсутствие, но позже она до тебя доберется, – сказал Грейсон. – О, парень, давай пей. Не хотел бы я завтра оказаться на твоём месте.

Генри принесли выпивку, и он – зная, что Грейсон прав – сделал большой глоток.

– Да какая разница? – пробормотал он.

К его удивлению, Грейсон хмыкнул:

– А ведь она была такой милой девочкой.

– О, я лишь имел в виду…

– Не беспокойся, Шунмейкер. И не думай, что я не знаю, как она порой любит дергать за веревочки, словно чёртов кукловод. – Партия закончилась, но глаза Грейсона не утратили животного блеска. – Одолжишь мне ещё двадцатку?

Генри качнул сигаретой в сторону сдающего, подтверждая свое согласие, и допил скотч. Он пытался различить в черно-белой толпе мужчин слугу, чтобы заказать ещё один напиток. Но тот уже заметил его и направлялся к их столику. После того, как Генри отпил немного прохладного скотча, он расслабился достаточно, чтобы слегка прощупать почву.

– Похоже, ты без ума от Дианы Холланд.

Грейсон пристально изучал карты в своей руке и Генри пережил ужасный момент, когда его слова повисли в воздухе без надежды на отклик. Наконец шурин поднял глаза, и в них промелькнула искра.

– Она является воплощением женской красоты, – сказал он, беря сигарету из коробки, которую Генри оставил на краю стола, и на секунду прикусывая её широкими передними зубами. – Совершенная женщина.

Разум Генри на короткий миг затуманился, когда он представил неразбериху, которая неизбежно последует, если он врежет шурину в челюсть.

Но затем Грейсон продолжил:

– Хотя, наверное, мать слишком строго воспитывала её. Эту дверь не может открыть ни один мужчина. Она так молода, так наивна, но защищена даже больше, чем её сестра. Я смог добиться от неё только поцелуя в щёку.

Плечи Генри расслабились, и, празднуя радостную весть, он залпом выпил содержимое своего бокала и сделал круговое движение пальцем в направлении слуги, показывая, что хочет ещё выпивки для себя и своего друга. Он знал, что на этом разговор следует прекратить, но мысли о Диане снедали его и слова рвались с языка:

– Она мила… – продолжил он, словно говоря сам с собой.

– Ах! – Грейсон посмотрел в потолок и рассеянно улыбнулся. – Эта розовая кожа, эти восхитительные ресницы!

Генри закрыл глаза и представил себе ту обидчивую ранимость, с которой она смотрела на него там, на пляже. Он гордился тем, что она смогла полюбить его.

– И она превосходно двигается.

– Я тебе говорю, Шунмейкер, она даже не знает, чем обладает. Вот в чем дело. Она словно дикое животное, которое и не подозревает о ценности своей шкурки. – Грейсон прервался, чтобы повысить ставку, и философским тоном продолжил: – Кто бы ни заполучил её, он точно будет счастливчиком.

Прибыли ещё напитки, и цвета в комнате одновременно стали более яркими и менее различимыми для Генри. Грейсон вновь погрузился в карты и попросил взаймы ещё денег, но его последние слова о Диане проникли в разум Генри и укоренились там. Он зажег новую сигарету и задумался о словах Грейсона, о данном Диане обещании и его выполнении.

***

Расположение мебели в лучшем номере отеля «Ройял Поинсиана» никогда и никому ранее не казалось столь предательским. Все предметы обстановки представляли собой расплывчатые приземистые очертания, хотя на паркетном полу была различима лунная дорожка. Генри проследил по ней взглядом до французских дверей, ведущих на террасу. Серебристый след заканчивался на гофрированной юбке из белого шифона в черный горох, узкой в талии, а затем дивно поднимающейся к груди и плечам, где ткань была присборена черными лентами. На Пенелопе все ещё были длинные черные перчатки, немного спущенные с локтей, и она всем весом стройного тела оперлась на роскошную резную балюстраду.

Небо постепенно становилось из пурпурного темно-синим, и за Пенелопой едва виднелись верхушки пальм, похожие на растрепанные волосы великанов. Луна в небе над головой скрывалась за облаками, но свет всё равно мерцал на браслетах и волосах Пенелопы. Генри ненавидел её в этот миг не только за то, что она ему сделала, не только за лицемерие, тщеславие и глупую жадность, воплощением которых она являлась, а за то, что он вернулся к ней даже сейчас, когда всем сердцем хотел находиться в другом месте. Он смотрел на её спину, поскольку жена не собиралась поворачиваться к нему лицом, и придумывал, как можно объявить ей о своем уходе. Но язык был ему неподвластен так же, как увязший в грязи экипаж.

Пенелопа стояла на террасе без движения, только лишь наклонила голову вправо, положив на плечо – Генри показалось, что ни один из доселе виденных им жестов не выражал такого злобного хладнокровия. Он раз или два открыл рот, но гнев поднимался в нём и рвался наружу впереди слов.

Ноги несли юношу через всю комнату, чистый разум плелся позади тяжелой пьяной поступи. Он знает, как легко это можно устроить. Без единого слова он обойдёт все длительные судебные проволочки и все язвительные замечания знакомых. Его жена беспечно оперлась на перила в пяти этажах от гравийной дорожки, и если она наклонится слишком сильно – пытаясь разглядеть украшенную драгоценностями прическу леди Дэгмолл-Листер, например, или попугайчика, порхающего с ветки на ветку – то может оступиться, потерять равновесие и рухнуть вниз. Её шея безболезненно переломится, и она не сможет помешать мужу стать счастливым с по-настоящему любимой им девушкой. Той, которая сейчас находится где-то здесь, в бесконечной анфиладе комнат, и верит его обещанию…

Генри быстрым шагом пересек комнату, на ходу снимая пиджак и роняя его на паркет, но что-то остановило его на пороге террасы. Теплый уличный воздух встретил его словно плотный влажный занавес, и Пенелопа повернулась, чтобы взглянуть на него. Её нижняя губа тряслась, а уголки глаз были печально опущены вниз. Она смотрела на него, а он на неё, и Генри понял, что опасность миновала. Пенелопа заметила в его глазах чудовищный замысел, и Генри понял весь ужас своей задумки, увидев его отражение в её зрачках.

Генри схватился за наличник, нетвердо стоя на ногах и немного задыхаясь, потрясенный осознанием того, что почти решился на ужасный поступок. Роскошная ткань платья Пенелопы сбилась в складки на её стройном теле, и даже в темноте она выглядела женщиной, которая повидала слишком многое. Время шло, а затем она сказала:

– Я не виню тебя за желание меня убить.

Её голова качнулась на тонкой шее, как переспелый фрукт. Несколько коротких темных волосков на затылке выбились из прически и упали на застежку колье из бриллиантов и ониксов, которое она купила себе сама в качестве свадебного подарка. Внизу подвыпившая женщина в вечернем наряде и шляпке с фестонами семенила по дорожке из «Коконат-Гроув», смеясь чуть громче, чем положено над сладкой ложью поклонников, осмелевших при лунном свете. Плечи Пенелопы поникли, и она умоляющим взглядом посмотрела на Генри, словно ожидала, что он всё же решится и доведет свой замысел до конца.

– Пенелопа, – его голос сорвался. – Я бы никогда…

– О, Генри, – вздохнула она. – Никто бы не стал тебя винить.

Несколько минут назад он бы с этим согласился, но теперь уже взобрался на вершину горы и начинал спуск в неведомую долину.

– Это бы… Прости меня.

Но она, казалось, не слышала. Пенелопа положила руку на балюстраду и оперлась на неё, словно пытаясь лучше расслышать играющую в отдалении музыку. Её положение выглядело шатким, и Генри на короткий миг испугался, что она спрыгнет с террасы сама. Он решил, что стоит достаточно близко, чтобы в случае чего остановить её, но затем нетвердой походкой сделал шаг к ней и почувствовал, как колеблется под ногами пол. В конце концов ничего страшного не случилось. Она встала и посмотрела на Генри теми же постаревшими глазами, а затем испустила прерывистый вздох и попыталась храбро улыбнуться, не преуспев в этом ни в первый раз, ни во второй.

– Хорошо, – тихо произнесла она, со скорбным изяществом заходя в номер, оставив Генри на террасе одного. Он закрыл глаза и позволил облегчению от того, что не поддался минутному желанию совершить страшный поступок, наполнить свой разум. Кровь всё ещё бурлила, но внезапно Генри понял, что сейчас сильно пьян, и к утру это уже расплывчатое воспоминание окончательно забудется.