Николай Чуковский - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Николай Чуковский
• Издательство: Издательство "Художественная литература"
• Жанр: О войне
• Год: 1977

Рассказы разных лет, посвященные теме героизма и мужества нашего народа, проявленных в годы Великой Отечественной войны, проблемам воспитания, любви и дружбы.

---

— И ушла?

— Задержал меня один человек.

— Кто ж он был?

— Фотограф.

— В деревне — фотограф?

— Он был не деревенский, он был городской, до войны в газете работал. Сбежал от немцев в деревню, как и я. Ему куда хуже было, чем мне. Я в деревне, как все, — гоню корову в лес, картошку сажаю. А он очень в глаза бросался — мужчина, да еще сразу видно, что городской. Он такой городской был, ничего крестьянского не знал и не умел научиться. Длинный, тощий-тощий, голодный-голодный, идет — шатается, как на ветру. Он баб снимал, портреты родственников увеличивал — за тарелку супа, за яичко. Но это больше мечта была, никто сниматься не хотел, за ним одни ребятишки стайкой бегали, от этого он еще заметнее был. Относились к нему в деревне безразлично, как к чужаку, жил он в брошенной хлевушке, сидел перед ней на солнышке, сушил на бревне свои негативы, шеей дергал от голода. И когда мои хозяева зарезали теленка, я взяла потихоньку кусок мяса, завернула в тряпочку и снесла ему.

— И он взял?

— Как не взять, когда с голоду погибаешь. Стала я ему потихоньку молока носить, картошки, он только тем и жил, что я приносила. Ходила я с ним гулять на речку. Ему очень наша речка правилась, и он все мне показывал: как красиво. Действительно, такая красота была на речке, а я до него и не замечала — придешь на берег белье полоскать, усталая, со своими думами и заботами, красоты и не видишь. Он все объяснял мне, что в душе он не фотограф, а художник и что если бы у него много пленки было, он не баб снимал бы, а только природу. Особенно правилась ему одна ива над самой водой. Оп все говорил мне: видишь, она словно плачет, вот так и душа моя плачет от горя людей. А я думала: ну, как я уйду и тебя одного оставлю, ведь ты без меня с голоду помрешь, или немцы начнут деревню прочесывать, так тебя первого заберут. Говорю ему: идем со мной. Но он: что ты! Не соглашается. Мыслимое ли это дело — через фронт перейти! Я говорю: найдем партизан. А он: ты знаешь, где эти партизаны? Я, конечно, не знаю. Пойдем, говорю, поищем. А он: и так убьют, и этак, лучше уж здесь тихо сидеть и смерти ждать. Я сказала ему, что у меня пистолет есть, но он еще больше расстроился. Знаешь, говорит, что за хранение оружия бывает? И только тогда успокоился, когда я соврала, что пистолет в речку бросила…

— И ты не плюнула на него?

— Ну, вот еще! Он ласковый был и беззащитный. Я к нему, как к ребенку, относилась, — долговязый, а глаза детские, испуганные. Сердилась на него, но оставить не могла. Сердилась потому, что чувствовала — надо уходить, больше откладывать нельзя. Наши фронт прорвали, нам, конечно, ничего не было известно, но если выйдешь ночью во двор, прислушаешься, так услышишь далекий гул орудий — словно за лесом что-то тяжелое пересыпают. И по поведению немцев стало заметно — мечутся по деревням и всех, кто не понравится, угоняют. И вот хозяин мой как-то поздно вечером приходит и говорит мне: уходи. Никогда прежде не гнал, а теперь гонит. Уходи, нынче ночью полицаи здесь будут, и сама пропадешь, и нас погубишь. И пока я потихоньку пистолет из сенника доставала, две машины на улицу въехали и остановились. Хозяин увидел свет фар на оконном косяке и кричит мне: беги, вон отсюда, чтобы духу твоего здесь не было! Я выскочила, побежала через огород, через выгон, добежала до кустов и остановилась. В деревне бабы воют во всех концах, бог весть что там творится. Я думаю: неужели я одна уйду и его на растерзание оставлю!

— И вернулась?

— Вернулась. По знакомой канаве, через плетень, через малину и — к нему в хлевушку. Он лежит в углу на своей подстилке, дрожит, слушает. А они по избам подряд идут, все сараи обыскивают, всех на улицу выгоняют, к машинам. Я ему: «Идем!» — «Не пойду!» — «Идем, трус!» Ни в какую. За ноги меня хватает, чтобы я с ним осталась. Я вырвалась, отбежала к двери, встала, где посветлей, и пистолет ему прямо в лицо, одной рукой держу, другой поддерживаю. Идем, говорю, или сейчас лоб тебе пробью, все мозги повыпускаю!

— А он?

— Притих. Встал, пошел. Вышли мы в лес, и повела я его, как под конвоем.

— Куда?

— Сама не знала. Покажется, что где-то справа гремит, мы идем вправо, там утихнет — мы в другую сторону. Так болтались дня четыре. Несколько раз нарывались на немцев, но они нас не трогали — бежали. Тяжело с ним было. Он то летит куда-то на своих длинных ногах, так что мне не догнать, то сядет на пень и ни с места. Никуда, говорит, отсюда не пойду. Капризничает. Но я скоро сообразила: не обращаю внимания и иду одна дальше. Отойду шагов на тридцать и слышу — сзади ветки трещат, бежит он за мною. И вот вдруг вышли на дорогу, а по ней наши солдаты идут. Вот и все.

— Все? Нет, а дальше?

— А дальше что ж? Заплакали мы. Оказалось, уже и город наш освобожден.

— А дальше?

— Вернулись в город. Отца с матерью нет, дом наш сгорел. Нашли мы комнатенку и стали жить.

— Вместе?

— А куда его деть? Он теперь ни на шаг от меня не отставал. Как собака. Привязался.

— А ты?

— Да и я привязалась.

— И долго прожили?

— Не долго. Через две недели призвали его в армию — война-то еще продолжалась. Уходя, он спросил: «Будешь ждать?» Я ответила: «Буду, пока буду тебе нужна». — «Ты мне вечно будешь нужна». — «Ну, значит, вечно буду ждать». В армии служил он сначала, как все, солдатом, а потом работал по специальности, одно время был даже начальником фотолаборатории при каком-то штабе. Я в этом ничего не понимаю, не знаю, зачем там фотолаборатории, но он с этим штабом дошел до Вены и потом служил в Вене. И письма писал аккуратно и все просил ждать, и я, конечно, ждала.

4

Болит?

Что ты морщишься? У меня болит, не у тебя!

Может, сестру позвать? Пускай опять укол сделает.

— К черту укол. Пусть уж режут поскорей.

— Сейчас, наверно, придут.

— К черту их всех! Ну, как там твой фотограф? Как ты его ждала?

— Как все. Жить надо, поступила на работу. Тут, скажу, повезло мне на всю жизнь. Попала я в стройуправление при исполкоме, город лежал в развалинах, работа только-только начиналась, специалистов не было.

— А у тебя какое образование?

— Никакого. Семь классов. А тут нужно чертежи копировать. И одна наша инженерша, спасибо ей, стала меня учить. Она очень хорошо ко мне относилась — мой в одной дивизии с ее мужем служил, мы все спрашивали друг дружку: «Получила письмо? Ну, что пишет?» Она говорила, что я толковая, и действительно, скоро я уже любой чертеж могла прочесть. И так это мне пригодилось, так пригодилось, потом куда судьба ни бросит, а опытная чертежница всюду нужна. Я уже техник-конструктор считаюсь.

— У меня тоже диплома нет.

— Да ведь вы инженер!

— Какой я инженер. По должности. Практик. Сорок лет строю, вот и инженер.

— Ведь вы такой большой инженер и начальник!

— Не вы, а ты.

— Хорошо. Ты.

— Я все строительные профессии прошел, прежде чем инженером стал. Я до войны и дома строил, и шахты. Во время войны командиром саперного батальона был, а не фотографом. Пятнадцать лет назад впервые арык увидал, а теперь каналы строю, пустыни орошаю. Строил и учился, вот мы как. Конечно, мне всегда мешало, что у меня настоящего образования нет… А все же я не жалею, что всю жизнь строил. Построил и — стоит, можешь прийти посмотреть, потрогать. Это тебе не фотографии снимать!..

— Болит?

— Черт с ним!.. Я говорю, строить — это не то, что фотографии снимать!

— Конечно. А все-таки и фотографии можно снимать по-разному. Можно очень хорошо снимать.

— Черт с ними, с фотографиями. Я знаю, ты отличная копировщица, я твои кальки видел. Вернусь на работу, возьму тебя к себе.

— Посмотрим, как оно будет…

— Что — посмотрим? Не хочешь со мной работать?

— Нет, отчего же, хочу.

— Не веришь, что я вернусь на работу?

— Ну, вот еще! Конечно, вернетесь!

— Я сам не верю… Так приехал к тебе твои фотограф?

— Приехал. Я с дочкой на руках встретила его на вокзале.

— Уже и дочка была?

— Уже и дочка.

— Ну, как он?

— Отлично. Пополнел, румяный, весь в ремнях. Идет — ремни скрипят.

— Не забыл тебя?

— Не забыл, но стал разговаривать важно так, свысока. Его сразу на прежнюю должность в газету приняли. Но теперь ему казалось, что этого мало. Теперь ему хотелось свои снимки в центральных газетах печатать. Каждый день у него новый план был. То мечтал свою фотовыставку устроить и повезти по большим городам, то художественные открытки издавать, то поехать в Москву на кинооператора учиться, то открыть большое фотоателье. Но не пришлось этим мечтам сбыться.

— Что же помешало?

— А то, что за ним тень ползла.

— Тень?

— Знаете, как бывало: ползет за человеком тень, и, куда бы он ни пошел, она за ним, и все дело портит.

— Какая ж тень?

— А неизвестно. Слушок, что ли. Кто-то кому-то что-то сказал, а что, кто, кому — неизвестно. И живет человек под тенью, как заколдованный. Что затеет — сначала как будто все за, никто не против, а потом по неведомым причинам ничего не получается. Началось с того, что из газеты его уволили. За что? Почему? Вы, говорят, тут ни при чем, просто должность ваша упраздняется. А через три недели на этой же должности уже другой работник сидел.