Венди Герра - Все уезжают

• Название: Все уезжают
• Автор: Венди Герра
• Издательство: КомпасГид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-904561-92-5

Никогда еще далекая Куба не была так близко. Держишь ее в руках, принюхиваешься, пробуешь на вкус и понимаешь, что тебя обманули. Те миллионы красивых пляжных снимков, которые тебе довелось пересмотреть, те футболки с невозмутимым Че, те обрывки фраз из учебников истории — все это неправда. Точнее, правда, но на такую толику, что в это сложно поверить.

«Все уезжают» Венди Герры — это книга-откровение, дневник, из которого не вырвешь страниц. Начат он восьмилетней девочкой Ньеве, девочкой, у которой украли детство, а в конце мы видим двадцатилетнюю девушку, которая так и не повзрослела. Она рассказывает очень искренне и правдиво о том, что она в действительности видит на острове свободы. Ее Куба — это не райский пляж и золотистое солнце. Ее Куба — это нищета, несправедливость, насилие и боль. Ее Куба — это расставание, жизнь, где все уезжают, а ты продолжаешь жить, все еще надеясь на счастье.

Роман кубинской писательницы Венди Герры «Все уезжают» получил премию испанского издательства «Bruguera», приз «Carbet des Lycéens» на Мартинике, а критики одной из самых влиятельных газет Испании — El PaÍs — назвали его лучшим испаноязычным романом 2006 года.

Данное произведение издано при поддержке Генерального управления книг, архивов и библиотек при Министерстве культуры Испании.

---

Боже мой, я ощутила, что Гавана рушится, и вспомнила, что и наш дом объявлен непригодным для проживания. Что же будет с мамой и со мной? Не придется ли нам в конце концов перебираться в общежитие?

Пришли врачи, чтобы оказать мне помощь, но ничего не нашли. Абсолютно ничего. Я спокойно лежала на носилках, хотя в душе была напугана. Они спросили мой номер телефона, чтобы сообщить обо мне родственникам, и только тут я сообразила, что у меня нет телефона, по которому можно было бы дозвониться до мамы, и что она так никогда и не узнает, где находится Морской госпиталь. Впрочем, она совершенно не знает города и к тому же очень рассеянная, а потому в любом случае не найдет сюда дорогу, обязательно заблудится. В конце концов я встала и пошла пешком в сторону Касабланки. Миновала бухту и прошагала еще несколько километров, размышляя о случившемся.

Я хорошо поняла, поняла окончательно и бесповоротно, что не могу упасть посреди улицы: никто меня не хватится. Я должна быть сильной, потому что я — одна.

Вернулась домой в пропыленной рубашке. Хотела помыться, но воды уже не было, и тогда я попробовала отыскать Лусию. Безуспешно.

И вот я сижу здесь, на скамейке в парке, напротив галереи «Гавана» и пишу, чтобы облегчить душу. Стараюсь забыть все, что произошло, наслать на себя амнезию. С выставки я ушла, потому что ее атмосфера резко контрастировала с тем, свидетельницей чему я недавно стала. В ярко освещенном зале меня встретили друзья, художники-творцы. Они чокались, смеялись, шутили, обсуждали вещи, говорить о которых у меня не было ни желания, ни настроения. А тем временем в госпитале умирали люди, и я невольно начинала об этом забывать.

Лусия объяснила, что не смогла прийти в бар из-за рухнувшего дома. Меня снова начала бить дрожь, и я попросила у нее на время сиреневый бархатный жакет, который ей прислала бабушка из Мадрида. Лусия с готовностью сняла его и накинула мне на плечи (все-таки она особенная). Впервые ощущаю бархат на своей коже как предчувствие чего-то. Теперь я нищий, ставший принцем, а иногда бываю принцем, превратившимся в нищего. Кажется, что я нарочно придала своей одежде столь изношенный вид, а мои ботинки немало постранствовали по свету, побывав вместе с хозяйкой в интересных, хотя и трудных путешествиях. Любой, кто бы меня увидел, посчитал бы, что я, так же как Лусия (примерная девочка), отвергаю все признаки роскоши, элегантности, порядка, включая один-другой бокал сидра, предлагаемый приглашенным. Мне понравилась эта выставка японских гравюр, прекрасных, эротичных, старинных. Выставленные работы никто толком не рассматривает — все приходят на вернисаж для светского общения.

Я сбежала. Сижу на скамейке в парке, пишу и жду какого-нибудь транспорта, чтобы поехать домой. У меня нет настроения слушать интеллектуальные шутки. Смотрю со своего места на галерею: люди все подходят, чтобы поглазеть, но не на картины, а друг на друга.

А вот и он.

В третий раз встречаю его на выставках. Наконец-то. Он подъехал на своем агрессивно ревущем мотоцикле, и его кожаная куртка развевалась на ветру, как крылья ангела, наряженного демоном.

Суббота, 4 апреля 1987 года

Вчера я увидела его и сразу же перестала писать. Длинные волосы падают на азиатское мулатское прекрасное лицо. Стеклянные двери галереи не отворились. Он бесстрашно элегантно неправдоподобно прошел сквозь стекло.

Я могла бы находиться внутри, на выставке, вместе со всеми отмечая это событие. Так нет же, как всегда, сбежала! Такая у меня странная особенность.

Никогда не оказываюсь в нужном месте в нужное время.

Ньеве в зеркале

Мои глаза удлинились, став продолговатыми, как миндалины, а сама я миниатюрная, как японский рисунок.

У меня прямые волосы. Они сильно выросли и в беспорядке падают на крошечную грудь, контрастирующую с сильными ногами, бедрами и ляжками. Я девочка, я женщина, а еще я бесенок, который декламирует непонятные стихи и пишет плохие картины.

Моя комната — прибежище игрушек и холстов. Взрослая жизнь, погребенная под обрывками детских игр.

Кто же я такая?

Во мне то всего понемногу, то вовсе нет ничего, и я для самой себя словно головоломка, составленная из прожитых лет.

Я — Ньеве из Гаваны.

Понедельник, 8 апреля 1987 года

Сейчас шесть часов сорок пять минут утра. Совсем рано, но радио уже поносит все, что творится в мире: повсюду плохо, только в Гаване хорошо. На столе меня ожидает дымящийся чай и незабываемый вкус коричневого сахара и хлеба. А еще консервированная спаржа, безвкусная жареная мука, крутое яйцо с белым рисом.

Моя мать продолжает отыскивать старые болеро и анонимные соны[27]. Изо дня в день, когда я собираюсь выходить, она останавливает меня в дверях, чтобы я послушала, как бесподобно звучат ударные у Гаванского септета. Они как никто исполняют «Силу воли я прошу у Бога»; у тебя создается полное впечатление, что времени не существует. Эти старики даже случайно не сфальшивят.

Мама без остатка тратит себя в стенах этого темного здания, окруженная маргиналами, бывшими заключенными, шлюхами, подпольными торговцами, рабочими, старичками-пенсионерами, которые в этот час стоят в нескончаемой очереди за газетой, которую они никогда не читают.

В этом доме с одним-единственным окном и дверью, выходящей во внутренний двор, происходят чудеса. Программы, которые здесь записываются, посвящены кубинской музыке (чистейшей, но забытой), мумиям, найденным в египетских катакомбах, пока еще не опознанным летающим объектам и обнаруженным в неведомых морях кораблям-признакам. Все это через старые микрофоны RCA Victor кое-как записывается на пленку Orwo, поступающую из Венгрии, и в конце концов достигает ушей тех, кто ни свет ни заря слушает передачи в диапазоне FM. Очень скоро они забываются. Чудеса, которые здесь стряпают, уносит ветер.

За окном появляются друзья или доброхоты, находящие удовольствие в том, чтобы увидеть нас спящими в одежде. В эту дверь входят только те, кто делает остановку или пересадку по пути из провинции в мир, с улицы на радиостанцию, из булочной в дом, из дома к сокровенным словам, которые мы здесь произносим.

Когда после темноты нашей квартиры я открываю дверь, меня ослепляет утренний свет. Странно, мама живет в той же самой темноте, однако все приходят к ней, чтобы она пролила свет на те или иные вещи.

Четверг, 11 апреля 1987 года

Все утро шел дождь. Почти никто из преподавателей не приехал; школу просто залило. Удивительно, как мне удалось добраться — промокла до ниточки.

Занимаюсь тем, что под шум дождя рисую в коридоре из красного кирпича.

Кто-то приехал, сметая на пути деревья и переносясь через стены: это Освальдо. Его мотоцикл блестит под дождем, а волосы такие же черные, как кожаная куртка и брюки. Постепенно порядок в школе налаживается; мои подруги побежали из класса рисунка в скульптурный. Преподавательницы провели Освальдо под купол, венчающий архитектурное сооружение в виде гигантского червяка, где располагается Школа изобразительного искусства. У него тихий голос и ослепительная улыбка.

Рядом с ним идет директор, а мы все на него глазеем, вспоминая его огромные полотна, инсталляции с многочисленными зеркалами и мертвого Че в окружении волков. Процессия приблизилась ко мне — под круглыми куполами разносится смех, а я мечтаю убежать на поле для гольфа, улизнуть, наплевав на глупый этикет, скрыться за стеной дождя и снова насквозь вымокнуть. Но он уже подошел; его промокшие ботинки с шипами оставляли за собой следы, как бы помечая территорию. Он указал на меня пальцем. Все сразу его окружили, напоминая табун лошадей или кинувшихся на сладкое муравьев, и принялись разглядывать мой мольберт. Какой ужас! Акварель, которую я заканчиваю, просто жуткая! Впору закрасить ее или зареветь от стыда.

Когда он похвалил эту бездарную безликую работу, из моей груди вырвался тяжелый вздох.

Запахи

До сих пор ощущаю запах Освальдо — смесь мокрой кожи, масла, скипидара и английской лаванды. Его волосы были влажными. Он протянул мне руку, и я вздрогнула. На его ногтях остались следы серебряной краски.

Я сижу за столом дома, глотаю подогретую еду и морщусь от запаха гнили, доносящегося из соседних домов. Снова отключен свет, и мое тело обволакивает черная керосиновая копоть. Запах керосина пропитывает волосы, преследует меня. Когда я ложусь спать, все внутри немеет от стука маминой пишущей машинки.

Она печатает почти в полной темноте. Надеюсь, он забудет этот запах: керосина, плохо высушенной одежды и фиалковой воды, которую мама покупает с тех пор, как я себя помню.

Гавана пахнет сжиженным газом и свежей рыбой — этот запах приносит с собой соленый ветер с Малекона.

Пятница, 12 апреля 1987 года

Моя картина бездарна. Это всем понятно, но преподаватели заворожены мнением Освальдо о том, что он вчера видел.