Николай Котыш - Люди трех океанов

• Название: Люди трех океанов
• Автор: Николай Котыш
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1968

Море, стратосфера, космос — вот те три океана, которые экзаменуют человека на выносливость, мужество, самообладание. Морякам, летчикам, космонавтам, героям настоящей книги, эти три океана подвластны.

Участник Великой Отечественной войны, побывавший и в море, и в воздухе, Николай Котыш проникновенно рассказывает о тех, кто принял на себя грозу военных лет. Будучи специальным корреспондентом газеты «Красная звезда», он близко познакомился с отрядом космонавтов, бывал с ними на тренировках и в их заграничных поездках. Об этом повествуют его «звездные новеллы».

---

— И Малыш, и Кузьма живы-здоровы. Правда, Искоркин опять без машины пришел. Уже четвертую потерял, — с ноткой осуждения подчеркнул начштаба.

— Не везет ему, — как бы заступился Рудимов.

— А кому на войне везет, — философски заметил Атлантов.

— Да…

Молчание прервал Сухорябов:

— Звонил командир бомбардировочного полка. Просил передать благодарность истребителям. Все бомбардировщики вернулись домой.

— Ваш «як» тоже скоро будет в строю, — вставил Атлантов. — Инженер пообещал отремонтировать.

Посмотрел Степан на своего зама и хотел спросить… Но тот сам догадался:

— Ногу вашу схоронили там же, у самолета…

Корней Иванович постарался сменить тему тяжелого разговора:

— Гарнаев приказал доставить тебя в Севастополь — в главный госпиталь. Автомашина ждет.

Вспомнив о мучительном пути в полевой госпиталь, Рудимов содрогнулся. Сухорябов понял и как-то виновато прокряхтел:

— Понимаю, Степан. Думали мы. Но санитарный самолет туда вряд ли дойдет. Собьют. «Мессеры» так и шныряют. — После минутного раздумья взглянул на комэска с плохо скрываемым сочувствием: — Ну, ладно. Потерпи. Мы еще переговорим…

Через сутки на самолете, который охраняла его эскадрилья, увезли Рудимова в севастопольский военный госпиталь на Корабельной стороне.

Утром в палату вошел полный, выбритый до синевы врач. Осмотрел, нахмурился и совсем неожиданно утешил больного:

— Великолепно. Будем надеяться…

На что надеяться, не договорил. Степан смолчал, но так хотелось возразить: «Нет, доктор, далеко до великолепного…»

Ночью не сомкнул глаз. Култышка ноги пылала лихорадочным огнем. Случайно услышал страшное слово «гангрена». Его произнес врач, знакомя молодую ассистентку с историей болезни. Совсем приуныл капитан. Смотрел в окно и считал падающие листья платана. Казалось, мелькали прожитые дни. От тяжелых раздумий оторвала сестра:

— К вам.

Приподнялся и увидел застывшего на пороге комиссара Гая. На нем короткий, выше колен, халат. Комиссар шагает к койке и припадает сухими, потрескавшимися губами к горячему виску Степана.

— Ну, як тут, друже? — ощупывает руки, грудь, голову.

— Великолепно. Будем надеяться, — с горькой иронией повторяет Рудимов слова врача и тут же признается: — Трудно, Серафим Никодимович. Боюсь, как бы не гангрена…

Комиссар вдруг преобразился. Как рукой сняло с его лица сочувственное выражение. Укоризненно уставился на капитана:

— Сам ты гангрена! Нияких гвоздей, и точка!

— Так-то оно так, да у врачей сомнение…

— Да ты шо? Яки могут быть сомнения? Я ж тебе говорю, а не доктор. Да и с главврачом я балакав. Верно, каже, поначалу опасались заражения. Был даже консилиум. Хотели тебе и вторую ногу отхватить. Но воздержались. Теперь уже твердо решили — лечить без ампутации. Так шо крепысь, друже, и нияких…

Рудимов всегда верил комиссару и потому несказанно обрадовался. Взбудоражился, расхвастался, даже одеяло сбросил и погладил бинты:

— Да я не так уж плохо себя чувствую. Смогу скоро на костылях подняться.

— А это уж лишнее, — сразу осадил Гай. Накрыл ноги одеялом, пожевал ус: — Не торопись, покрепче становись на ноги.

После прихода комиссара Степан заболел другой болезнью. Днем и ночью думал о возвращении в полк. Думал и укорял себя за жадность к жизни. Там, в степи, расстреливаемый «фоккером», он, как самую далекую, несбыточную мечту, загадывал: лишь бы выжить. Но едва раны покрылись коркой, стал думать о другом.

Свою думку утаил от врача, но доверился командиру полка.

Когда навестил Яровиков, Степан уже поднимался, неуклюже ковылял на костылях по палате. После первых расспросов о полковых новостях осторожно пошел в разведку:

— Что скажете, Пал Палыч, насчет моего возвращения в полк?

— Какие могут быть разговоры! Найдем работу.

Увидел Степан, намек не понят. Пошел на откровенность:

— Я насчет полетов…

— Да и за этим дело не станет. Все оформим, лишь бы ты на ноги встал.

По тому, с какой поспешностью подполковник согласился на возвращение в воздух, Рудимов догадался: не видать ему неба. Лишь где-то в глубине души тлела надежда — а может быть, уладится?..

Немцы уже подходили к Севастополю. Снаряды и бомбы рвались на Малаховом кургане, поднимали гейзеры воды в Южной бухте. Гулкий грохот волной вплескивался в подземный лазарет. При взрыве на тумбочках позванивали графины.

Утром в палату быстрее обычного вошел озабоченный чем-то врач. Тяжело дыша, присел у койки, положил пухлую ладонь на жилистую кисть Степановой руки.

— Вот что, капитан… Тебе надо эвакуироваться. Уходят последние транспорты. Будем надеяться…

— А вы?

— Что я? Я человек здоровый, — доктор вдруг раскашлялся и прижал к груди ладонь. — То, что одышка малость одолевает, ничего не значит. Я-то врач, знаю степень опасности.

Смотрел Рудимов на доктора и не верил его словам. «Сердце сдает, а хорохорится…» «Железный доктор» — так больные в шутку прозвали своего врача — то ли за пристрастие к жесткому режиму, то ли за крепкие нервы. Говорят, оперирует, отхватывает руки, ноги — глазом не моргнет. Да и сам к себе беспощадный.

Словно перехватив эти мысли, доктор с нарочитой официальностью закончил:

— Собственно, речь идет не обо мне. Завтра утром всех вас отправим. Будем надеяться, — окинул всех взглядом, поклонился и вышел.

Степан, не то прося, не то требуя, пробормотал вслед доктору:

— Уйду только с последней оказией.

Утром на второй день врач согласился повременить с отправкой. Но к вечеру изменил решение и вновь напомнил, что завтра будут все на корабле.

Палата опустела. Остался Степан вдвоем с мичманом — боцманом эскадренного миноносца. Тот тоже решил оставаться в городе, пока его корабль стоит в бухте.

Ночами в давно не топленной палате тянуло сырым холодком осени. Когда ночью наступала тишина, по полу с писком метались крысы. Но как только с улицы докатывался охающий раскат, они испуганно шарахались под пол и замирали. Мичман громоподобно смеялся:

— Поди же ты, несмышленая тварь, а тоже разумеет, что значит бомбежка.

Капитан и мичман почти не спали. Оправдывая свой отказ от эвакуации, боцман хмурил желтоватое, похудевшее лицо и доказывал отсутствовавшему врачу:

— Ты, мил человек, детишек, женщин перво-наперво отправь. А мы, мужчины, уж как-нибудь и на карачках выползем из ада.

Но под вечер в палату вошли четыре рослых санитара, молча уложили на носилки Степана и его соседа мичмана и отправили на машину. Оттуда — на эсминец.

На верхней палубе вповалку лежали раненые. Их еще не разместили по каютам. Рудимов остановил взгляд на мальчишеских ковыльного цвета вихрах. Лица не видно. Но как знакомы эти выцветшие волосы…

— Братки, положите меня рядом с этим, — попросил Степан санитаров. Те перетащили. Приподнялся, наклонился и чуть не вскрикнул: Малыш!

— Димка, давно здесь? — тормошил Степан соседа. Но тот не откликнулся. Без памяти. Рудимов схватил остановившийся рядом белый халат:

— Ему плохо. Дайте ему чего-нибудь.

— Не беспокойте человека, капитан. Ему только что введена инъекция. Будем надеяться…

Халат поворачивается. Степан с великой радостью узнает «железного доктора». Даже в этом хаосе стонов, слезных просьб раненых и неумолимых распоряжений команды он сохранял деловую, спокойную сосредоточенность. Узнал Рудимова, скупо улыбнулся и приказал санитарам:

— Отправьте капитана в тринадцатую каюту. Туда же и его товарища.

Димка пришел в сознание. Рассказал новости — кто погиб, кого перевели. Его ранило на аэродроме при бомбежке. Полк переброшен на Кавказ.

— Значит, и нам туда курс держать, — сразу определил Степан.

Нога его еще в гипсе, голова и руки — в многослойной марле. Искоркин тоже весь забинтованный, не может передвигаться. Лежали в одной каюте и прислушивались к тому, что творилось наверху. А там шел бой.

Сразу при выходе из бухты на эсминец набросились Ю-87. Димка и Рудимов определили их по надрывно ноющему гулу. Оглушая ревом, они раз за разом сваливались в пике. В каюту долетел многоголосый вскрик:

— Сбит!!!

Но радость напрасна: «юнкерс» лишь имитировал падение и на малой высоте сбросил бомбы. Осколки хлестнули по бортам и палубе. Степан даже от переборки отодвинулся:

— Смотри, идиот, в воздухе не убил, а в море прикончит.

Жаль, Рудимов не запомнил имени командира эскадренного миноносца. Как сейчас, он видит перед собой безусого капитан-лейтенанта — молодого, с тонкими чертами лица, в новенькой блестящей тужурке, при всех орденах.

Он хладнокровно выводил эсминец из-под ударов, добивался безропотного повиновения всех своей воле. Сделать это, когда люди корчатся в муках, умирают от ран, не так просто. Видимо, на всех — и на экипаж, и на пассажиров — неотразимо действовала сила его духа. В коридоре матросы переговаривались: