Николай Котыш - Люди трех океанов

• Название: Люди трех океанов
• Автор: Николай Котыш
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1968

Море, стратосфера, космос — вот те три океана, которые экзаменуют человека на выносливость, мужество, самообладание. Морякам, летчикам, космонавтам, героям настоящей книги, эти три океана подвластны.

Участник Великой Отечественной войны, побывавший и в море, и в воздухе, Николай Котыш проникновенно рассказывает о тех, кто принял на себя грозу военных лет. Будучи специальным корреспондентом газеты «Красная звезда», он близко познакомился с отрядом космонавтов, бывал с ними на тренировках и в их заграничных поездках. Об этом повествуют его «звездные новеллы».

---

— Надо жить как-то иной, — говорил в такие вечера Деймон, хмурясь и совсем закрывая лохматыми бровями глубокие орбиты глаз. — Я много понял вас, русски.

«…Оказывается, плохо понял», — вздохнул Примаков.

— Как Захари? — поинтересовался Деймон.

Оторвавшись от невеселых дум, Примаков ответил:

— Жив, здоров. Можете поговорить, он тут рядом.

Евгений Николаевич горько улыбнулся, догадавшись, почему Деймон вспомнил Кочаряна. Во время войны Захарий служил на том же аэродроме, заведовал маслогрейкой. У него получали очищенное и подогретое масло и наши и союзнические авиаспециалисты. Каждый раз, когда за смазочным приходили союзники, Кочарян, бывший учитель английского языка, напоминал:

— Масло берете, а про второй фронт и не думаете.

А какому-то механику однажды просто-напросто отказал в выдаче смазочного, предупредив самым серьезным образом:

— До тех пор, пока ваш десант не высадится в Европе, с бидоном не появляйся.

Американский механик пытался уверить, что от него-де решение таких стратегических проблем не зависит. Захарий, однако, настоял на своем: выпроводил посетителя ни с чем.

Тот пожаловался своему летчику — Деймону. Эдгар, пригласив с собой Примакова, пошел изъясняться к «масляному королю», как величал Кочаряна весь аэродром. Деймон говорил с Захарием, как с представителем нации, Кочарян держался достойно и был действительно похож на дипломатического представителя: замасленная куртка отливала шелковой чернотой фрака, а короткий белый передничек напоминал накрахмаленную манишку. Он деликатно заявил Деймону:

— Я же не сразу принял такие радикальные меры, а предупредил заранее, мол, глубокоуважаемые сэры, поторапливайтесь со вторым фронтом, а то останетесь на бобах, то есть без масла. Вижу, на мое коммюнике никакой реакции, ну я и вынужден был поставить ультиматум.

Примаков смеялся от души. Захарий говорил таким серьезным тоном, что Эдгар вынужден был виновато заверить:

— Отхроем вторы фронта. Немножхо опождать.

— Хорошо, верю, — недоверчиво согласился Кочарян. — Только поторапливайтесь.

— Понимат, — преданно поклонился Деймон, а выйдя из маслогрейки, громко рассмеялся: — До чехо наивны малы.

Прервав нить воспоминаний, Примаков обратился к комдиву:

— Товарищ генерал, разрешите пригласить Кочаряна. Он тоже знаком ему. Да и язык английский знает.

— Пожалуйста.

Через две минуты Кочарян вырос в дверях. От неожиданности остановился на пороге. Вместо того чтобы представиться генералу, долго и молча смотрел на бровастое лицо Деймона и лишь потом доложил комдиву о прибытии. И сразу, кивнув через плечо, неофициально добавил:

— Вроде где-то эту физиономию видел. А вот где, хоть убей, не припомню.

— Говорит, ваш хороший знакомый, — сказал комдив.

— Мой? — На лице Захария было написано такое изумление, будто его заподозрили в постыдном. Он вновь взглянул на Эдгара, и тот протянул длинную сухую руку:

— Страхстуйте, масляна король…

Ошеломленный Кочарян взглянул в упор на знакомого незнакомца и, угадав в нем давнего дипломатического посредника по масляным делам, удивленно воскликнул:

— Ты смотри, запомнил, сукин сын! — И тут же обратился к комдиву: — Разговор окончен, товарищ генерал. Чем прикажете заняться?

— Нет, разговор не окончен, — возразил комдив и, приглаживая рукой мягкий чуб, встал из-за стола. — Присаживайтесь. С вашей помощью будем вести объяснение. Говорят, вы хороший дипломат. Да и языком английским владеете. Вот чернила, бумага…

Захарий незамедлительно занял место за столом. Ближе пододвинул чернильницу с бумагами, пресс-папье, задумчиво почесал ручкой сросшиеся у переносицы брови.

Примаков, стоявший до этого молчаливо у двери, плечом оттолкнулся от косяка и подошел к Деймону. Тот обрадовался, доверительно зашептал:

— Понимаешь, Евхена, не везет жизнь… Тако планида, — и его желтоватое лицо страдальчески сморщилось, — это у вас ховорят: доброго ожидать, а недобро сам придет.

Примаков молча отошел к окну.

Эдгар с мрачным интересом рассматривал собственные пальцы и отвечал почти неслышно, с подчеркнутым страданием. Кочарян с неотступной точностью, с которой привык трудиться у самолета, записывал каждое произнесенное слово допрашиваемого. Комдив ставил перед Деймоном вопрос за вопросом. Временами их взгляды встречались, вступали в единоборство.

Примаков прислонился горячим лбом к стеклу. Костлявая ветка акации царапала стекло. В луже, еще не выпитой суховеем, купались воробьи; в воздухе клубились брызги. Ветер почти утих. Тучи, будто размытые дождем, сползали за горизонт. Бетон взлетно-посадочной полосы уже высох и, нагретый жарким последождевым солнцем, казалось, ждал взлета истребителей.

— Разрешите выйти покурить, товарищ генерал, — попросил Примаков.

— Откройте окно и курите здесь, — комдив посмотрел на подполковника долгим, понимающим взглядом. Подошел, взял за локоть.

— Да, Евгений Николаевич, жизнь — это сложная штука.

Деймон продолжал разглядывать свои руки. Лицо его, особенно у глазных проемов, было испещрено сизо-фиолетовыми ветками жилок. У шеи, уха, на щеках вился робкий старческий пушок. «Дряхлеет», — брезгливо подумал Примаков.

— Откройте же окно, Евгений Николаевич, — напомнил комдив, поднимаясь из-за стола, где неутомимо строчил уже шестой лист Кочарян. Комэск рывком отодвинул штору, повернул скрипучую задвижку, толкнул раму. В комнату хлынул свет. Слепящие блики заискрились в графине, скользнули по обветренному лицу Захария, вспыхнули на граненой звезде Героя, поблескивавшей на кителе Примакова.

На акации, пригретые весенним солнцепеком, надсадно свистели скворцы. Вкрадчивый ветер жадно допивал дождевые лужи. И вдруг в окно ворвался сквозняк, смахнул со стола исписанные Кочаряном листы.

Вошел Огнев.

— Товарищ генерал, прошу разрешения обратиться к подполковнику Примакову.

— У вас секреты?

— Секретов нет, — смутился лейтенант.

— Проходите.

Огнев подошел к стоявшим рядом генералу и подполковнику и в нерешительности проговорил:

— Я насчет первой очереди. Там, в воздухе, я вначале промахнулся… Только со второй очереди смог ударить.

Смерив тонкую, но по-молодому крепкую фигуру лейтенанта, комдив проговорил медленно, внушительно:

— Бить надо только с первого раза.

Переводя взгляд на Примакова, генерал многозначительно улыбнулся:

— Ну, а вам, Евгений Николаевич, можно и отдохнуть. Смотрите, какая погода! Кто умрет — жалеть будет, — генерал взял за локти подполковника и лейтенанта, подвел к окну.

Солнечный свет, вплеснувшись в комнату, разделил ее на две части: яркую и просторную — там, где сидел склоненный над бумагами самый старый в полку техник Кочарян и стояли смотревшие в окно командир дивизии, начальник политотдела, Примаков, Огнев; и темную — там, где жались к стенке венские стулья и виднелась сгорбленная фигура Эдгара Деймона. Угол, где недвижно сидел человек в скафандре, казался ночью.

ФОРТУНА

На оборотной стороне старой штурманской карты, которую Нелюбов носил в планшете с войны, была нарисована богиня судьбы. Такой, какой представляли ее древние греки: с рогом изобилия и рулевым управлением, слепая. Кое-что Григорий от себя добавил. Неслась та незрячая мадонна вместе с ним на сверхзвуковом истребителе. Выражение ее лица менялось в зависимости от настроения хозяина карты. Два карандашных штриха — уголки губ опускались: богиня печалилась. Стирались те черточки и наносились новые — уголки губ кверху: фортуна улыбалась.

О рисунке знали немногие. О шутливой пословице автора — все. Встретив приятеля, он непременно интересовался:

— Как жизнь? — Независимо от ответа таинственно напоминал: — Благодари фортуну.

А сегодня его самого утешили той фразой. Утешили так, что он вначале не мог проронить ни слова. Лишь после паузы сказал вполголоса:

— Понимаю.

Он остановился посреди заснеженной аллеи городка. Стоял минуту-другую, расстегнув куртку и стянув, с шеи шарф. А потом валкий мужицкой походкой зашагал прямо в сугроб. Сгреб в горячие ладони охапку снега и поднес к лицу. В ноздри ударил пресный запах дождя и лугового ветра. Неужели снег пахнет? Он удивился своей мысли и плашмя упал в сугроб, как когда-то в детстве. Как нежен, как трогателен и как грустен запах оставшихся за спиной лет! И почему так редко посещает нас тот полузабытый запах?!

Нелюбов поднялся, повел медленным, раздумчивым взглядом. Сразу за аллеей начинается летное поле. Древнее поле. Первые наши самолеты с него стартовали. Сколько ветров, сколько снегов прошумело над тобой, летное поле! Твои первые пилоты тут деревья сажали. Вон как заматерела старая аллея. Может, где-то здесь и Валерия Чкалова акация покачивается, роняя с веток невесомый снег. А чуть подальше подковой городок окружила сирень. Сейчас она белым-бела, будто внезапно и дерзко зацвела в декабре. А летом от нее духовитым пожаром белоцвета пышет. Начальник гарнизона приказал ее охапками рвать и дарить всем, кто прилетает на аэродром: если сирень не отдаст старых лепестковых гроздьев, ей не родить новых.