Вадим Павчинский - Орлиное гнездо

• Название: Орлиное гнездо
• Автор: Вадим Павчинский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Жизнь и творчество В. В. Павчинского неразрывно связаны с Дальним Востоком.

В 1959 году в Хабаровске вышел его роман «Пламенем сердца», и после опубликования своего произведения автор продолжал работать над ним. Роман «Орлиное Гнездо» — новое, переработанное издание книги «Пламенем сердца».

Тема романа — история «Орлиного Гнезда», города Владивостока, жизнь и борьба дальневосточного рабочего класса. Действие романа охватывает большой промежуток времени, почти столетие: писатель рассказывает о нескольких поколениях рабочей семьи Калитаевых, крестьянской семье Лободы, о семье интеллигентов Изместьевых, о богачах Дерябиных и Шмякиных, о сложных переплетениях их судеб.

---

— Поле придется потравить. Не дозволит советская власть на нашей земле дурмана никакого…

Пока они разговаривали, из лесу выехала партизанская сотня; кони шли напролом через сизовато-зеленые заросли мака, топтали копытами изобильно налившиеся дурманным молоком маковые бочоночки, они лопались, вминались, раздавленные в землю, и в знойный воздух тяжело подымался густой, угарный запах снотворного зелья.

Купец закрыл глаза, чтобы не мучиться при виде безвозвратной гибели зеленого богатства, потом резко повернулся спиной к деляне и зашагал прочь.

Партизанский командир спрыгнул с коня, подошел к Федосу, попросил табачку. Закурили. Черноволосый сорвал маковую головку, раздавил ее пальцами, на ладонь высыпалось влажное пахучее зерно. Руки у партизана были темные от загара и, видно по всему, от постоянного обращения с железом. Федос смотрел на пудовые кулаки командира, вглядывался в азиатскую косинку его глаз, в скуластое, горбоносое лицо, и ему казалось, будто видел он уже давным-давно этого человека, но никак не мог вспомнить, где и когда встречался с ним.

— С лица вроде бы знакомый ты мне, а вот не упомню, кто таков, — сказал Федос.

— Во Владивостоке, случаем, не бывал? — спросил партизан.

— Давно. Мальцом еще.

И Федос, попыхивая самосадом, рассказал о путешествии на «Петербурге», припомнил коляску, запряженную людьми, холерные бараки, назвал имя Егорки Калитаева, с которым познакомился в те дни.

— Глаз у него был такой же вот, как у тебя, забайкальский, косоватый. Приметный глаз.

Партизан обрадованно воскликнул:

— А я самый Егор Калитаев и есть! Не думал, что с тобой увижусь когда.

Егор крепко пожал руку своему старому знакомцу. Потом оглядел вытоптанную маковую плантацию. Оба молчали.

С трудом верилось Егору, что перед ним стоит тот самый Федос — крестьянский паренек, с которым довелось познакомиться на Орлином Гнезде в давние мальчишеские годы. Что привело этого хмуроватого мужика в тайгу, на запретное дело? Нищета или кулацкая жадность? Кем он стал — Федос Лобода: тружеником или мироедом? Немало таких переселенцев, как Федос, вернулось на старые места: не прижились, не устроились люди на этой земле.

— А ты, выходит, не сробел, остался. Выкладывай, каково жил, паря?

Взбудораженный происшедшим, Федос говорил сбивчиво, вразброс, начинал одно, перескакивал на другое. Многое хотелось ему поведать про свои мытарства, только без особых слов было видно: трудно жил и немало испытал Федос Лобода за эти годы.

Так вот и повстречались они вторично спустя почти тридцать лет, на таежной тропе, по которой один из них уверенно шел вперед к намеченной цели, чувствуя себя полновластным хозяином жизни, а другой чуть было не забрел по этой же тропинке бог знает куда…

Многое увидел, многое пережил Егор на многоперстных партизанских тропах. Самой горькой вестью, которая долетела однажды в тайгу, была весть о том, что осенью 1918 года интервенты злодейски убили любимца владивостокских рабочих Костю Суханова. В день его похорон, проходивших под усиленным белогвардейским конвоем, на Орлином Гнезде кто-то поднял красный флаг. Ледяной ноябрьский ветер раздувал кумачовое пламя, и оно полыхало как раз над тем местом, где группа портовых рабочих слушала слова правды из уст студента Кости Суханова.

Видели флаг и рабочие, хоронившие Суханова далеко от города, под сопкой, в глухом, нехоженом месте: власти боялись даже мертвого большевика. Люди пели похоронный марш, слова его подхватывали политические узники в тюрьме, но звучала эта печальная песня победным гимном: народ верил в правду и в красное знамя революции.

И победа пришла. С истерзанной, измученной земли Дальнего Востока были сброшены в море последние интервенты и их белогвардейские прислужники. И, как всегда, отец и сын Калитаевы вместе воевали с врагом. Егор командовал партизанским отрядом, а Степан тайно изготовлял оружие и боеприпасы для этого отряда в цехах Дальзавода — так с девятнадцатого года стали называться судоремонтные мастерские, первый цех которых был построен еще Прохором Калитаевым.

Отец Егора не дожил до победы всего десять дней. По чьему-то доносу он и несколько других подпольщиков были схвачены контрразведчиками и брошены в застенок плавучей тюрьмы, устроенной на канонерской лодке «Манчжур».

Арестованных было много, контрразведчики не управлялись и на помощь себе вызвали несколько пехотных офицеров.

Степана допрашивал и пытал капитан Рядовский, у которого когда-то служил в минной роте Егор. Допрашивал он его в кочегарке «Манчжура». Степан стоял босыми окровавленными ногами на раскаленном кожухе котла, который он однажды ремонтировал.

Степан угрюмо смотрел в слегка отечное, но все же красивое лицо Рядовского, и в сознании старика не укладывалась мысль, как этот человек с красивым лицом и задумчивыми глазами способен так бесчеловечно обращаться с арестованными. «С безоружными воевать нехитрая штука», — думал Степан.

— Согрелся? — осведомился Рядовский. — Я вижу, что ты согрелся, голубчик. Теперь можно принять морскую ванну.

Степан догадался, что означают эти слова.

Его вывели на палубу. Здесь он увидел знакомых — рабочего-дальзаводца и грузчика из Владивостокского порта. Их связали вместе, потом расстреляли и сбросили за борт.

Степана связывать было нечем: не осталось уже ни линьков, ни проволоки — все было израсходовано. Рядовский приказал расстрелять Калитаева, не связывая его.

— Далеко не уйдет — море.

После залпа Степан рухнул в воду. На мгновение показалась его голова, он был жив.

— Его-о-ор! — позвал Степан предсмертным криком сына, и голос старика был слышен далеко: на море всегда бывает хорошо слышно. Попробовал взмахнуть рукой, будто хотел плыть, но это уже была агония.

Старик тяжело погрузился в воду, и по солнечной, осиянной поверхности бухты расплылось розовое трепетное пятно.

18

Пароход огласил рыдающим медным воплем сопки Русского острова, и в них долго после гудка мыкалось неприкаянное эхо.

Алексей Дмитриевич Изместьев прислушался к неурочному, загадочному гудку. Рейсовые катера «Инженер» и «Стрелок» ходили между Русским островом и Владивостоком в строго определенные часы, расписание никогда не нарушалось. У каждого парохода был свой собственный голос. Подавали они его в положенные часы, и жители Русского острова определяли по гудкам время.

Снова плачущий, встревоженный крик парохода. «Кажется, началось», — подумал Алексей Дмитриевич и подошел к окну.

В предрассветном осеннем сумраке возникло движение: со стороны казарм бежали к пристани, как поднятые по тревоге, солдаты; воздух постепенно оглашался криками, тишину утра растоптали скрипучие, стучащие, звенящие подковами грубые солдатские сапоги.

Подошел внук Алексея Дмитриевича — Сергей. Приник к окошку, вслушивался в сумбурный шум и гомон, сквозь который одиноко и тоскливо пробивалось виолончельное гуденье проводов на телеграфных столбах, шагающих по дороге на Подножье.

— Мы пойдем сегодня ловить рыбу? — спросил Сергей.

— Обязательно. Одевайся, — ответил Изместьев. Ему хотелось узнать, что происходит на пристани.

Обширный плац по соседству с бетонным причалом заполнялся прибывающими солдатами. Алексей Дмитриевич с трудом пробивал себе дорогу в галдящей, матерящейся, пьяно вскрикивающей толпе, ничем не напоминавшей регулярное войско. На офицеров и их команды никто не обращал никакого внимания. Каждый думал лишь о себе, видя в любом соседе справа или слева своего соперника, который, чего доброго, сумеет первым пробраться на спасительную палубу парохода.

Начиналось паническое бегство остатков разгромленной, деморализованной белогвардейщины.

— Алексей Дмитриевич, голубчик, я везде вас ищу, — услыхал Изместьев голос Рядовского. — У меня к вам просьба.

Рядовский, заискивая и унижаясь, просил Изместьева помочь посадить на какой-нибудь из пароходов Добровольного флота свое семейство:

— Вы пользуетесь огромным авторитетом у морской братии. Вам это ничего не стоит. А я — беспомощен. Сам уеду вместе со своей частью. Но мама, жена, сын… Умоляю… На пароход можно попасть либо силой, либо хитростью.

Алексей Дмитриевич хмурился и молчал. Что он мог сделать сейчас, когда рушились отношения, рвались связи, когда за какие-нибудь час-полтора весь остров буквально потерял голову. Старик огляделся по сторонам. По галечному берегу, увязая колесами в мокнущих кучах водорослей, тащился экипаж. В нем сидел тучный мужчина — видный чиновник, близкий друг главарей правительства — братьев Меркуловых. В руках он держал саквояж. «Налегке, однако», — подумал Изместьев.

— Присматривай как следует за домом. Скоро вернемся, — напутствовал кучера тучный чиновник.