Владимир Ленчевский - 80 дней в огне

• Название: 80 дней в огне
• Автор: Владимир Ленчевский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1961

Ленчевский Владимир Евгеньевич родился в 1904 г. в Астрахани в семье бондаря. В 1918 г. ушел добровольцем в 1-й Казанский Красногвардейский отряд, затем в составе Чапаевской дивизии воевал на Восточном фронте против Колчака, впоследствии — в партизанском отряде Щетинкина.

В 1927 г. закончил Одесское пехотное училище. После демобилизации работал председателем колхоза, в 1930 г. был вновь призван в армию, где и прослужил на средних командных должностях до 1935 г. После вторичной демобилизации окончил планово-экономический институт и институт иностранных языков.

В годы Великой Отечественной войны Ленчевский прошел боевой путь от стен Сталинграда до Вены, служа в разведотделах дивизии, корпуса и армии. Ныне Ленчевский — подполковник запаса.

Книга «80 дней в огне» — это воспоминания Ленчевского, начальника разведки знаменитой дивизии Л. Н. Гуртьева, защищавшей Сталинград на главном направлении. Автор рассказывает, как в условиях Сталинградской битвы действовала наша боевая разведка, правдиво показывает мужество, героизм и боевое мастерство советских людей, которые стояли насмерть за твердыню на Волге.

---

В этом-то и заключалась своеобразная тактика Сталинградской битвы: спасайся от самолетов противника во вражеских окопах. Операция смелая, рискованная. Людей-то у нас меньше, чем у гитлеровцев. Если не пробьешься сразу, ничего не выйдет. Да и заняв окопы, нельзя зевать. Бойцы первого батальона, в частности, заняв новые позиции, очутились среди немцев. Получился как бы слоеный пирог. Наш взвод, а рядом гитлеровцы, дальше снова мы, и снова они. Сейчас победу решала военная сноровка. А ее-то и имели в избытке чамовцы. Бойцы, не дожидаясь приказов командиров, быстро расправлялись с остатками гитлеровцев. Наконец, бой окончен, и командир полка отдает приказ:

— Закрепиться на достигнутом рубеже.

И началось закрепление, переоборудование старых окопов, их ведь следует повернуть в другую сторону, рыть новые. Это очень сложно. Надо создать целый лабиринт ходов сообщения, чтобы маневрировать под воздушными и наземными огневыми налетами. К утру полк прочно закрепился на новых позициях.

ДВОЙНАЯ ИГРА

Из штаба армии к нам в дивизию с секретным оперативным приказом был послан офицер связи младший лейтенант Моргунов. Получив пакет, он двинулся по берегу, но по пути встретился с бойцом, нога у которого была обвязана окровавленными бинтами.

Раненый попросил есть, офицер отдал ему взятый на дорогу кусок хлеба. На этом они и расстались, но не успел армейский связной отойти несколько шагов, как боец выстрелил ему в спину. Моргунов упал и потерял сознание. Боец обыскал лежащего, достал из его полевой сумки пакет, распечатал конверт и заменил приказ другим.

Вскоре в штаб дивизии доставили с трудом передвигающегося раненого.

— Иду к переправе и вдруг вижу, лежит офицер связи, а рядом с ним сумка и автомат. Подобрал все и вот принес.

Раненого усадили, а сумку отнесли к комдиву. Полковник открыл сумку и, найдя в ней пакет на свое имя, распечатал его и прочитал, а прочитав, сильно удивился. Штарм предлагал оставить один из заводских цехов. Зачем?

Гуртьев позвонил Чуйкову.

— Прошу разъяснить мне приказ 043, — попросил он командарма:

— Как 043? Что-то не помню, — раздался голос командарма.

Полковник шифром прочитал приказ, согласно которому объект № 3 следовало оставить, а основные усилия направить к 6, 9 и 17 объектам.

— Кстати, объект номер три есть старый объект номер семнадцать, путаница какая-то, и подозрительная путаница, — добавил Гуртьев.

— А кто вам его вручил? — спросил Чуйков.

— Найден в полевой сумке убитого офицера связи Моргунова.

— Сейчас же доставьте мне этот приказ, — распорядился Чуйков.

Полковник вышел из штольни, чтобы поговорить с раненым, но того и след простыл. Дежурившие у штаба автоматчики сказали, что раненый «поплелся до ветру». Разыскать ушедшего не удалось.

А произошло следующее. «Раненый» зашел в уборную, чтобы через минуту выйти оттуда преображенным, в новеньком ватнике и, конечно, без бинтов. Неузнанный, он прошел в расположение соседней части артиллерийского полка. Там он разговорился со штабным писарем. Вид безоружного человека сразу обращает на себя внимание на фронте, а потому писарь отнесся к нему подозрительно. К тому же «раненый» допустил тактическую ошибку: похлопав по стволу одной из пушек, он заметил:

— Ну как, еще не вышла из строя?

— А почему бы ей выйти? — обиделся писарь, обиделся, как артиллерист. — Не собираешься ли ты навесить ее себе на шею вместо потерянного автомата?

Не желая осложнять положения, «раненый» стал прощаться, но писарь задержал его.

— Драпануть задумал, стой! — приказал он.

— Я связной, никуда не драпаю.

— Связной или беглый, а шагом марш к командиру дивизии, — приказал писарь и вместе с другими артиллеристами повел «раненого» к Гуртьеву. По пути «раненый» допустил еще одну ошибку: попытался оторвать подкладку с шапки-ушанки. Заметили это, вырвали шапку, под ее подкладкой нашли пузырек с ядом.

У Гуртьева «раненый» сознался, что его послали в наше расположение гитлеровцы, да и сам он оказался немцем.

Хочется сказать несколько слов и о писаре, задержавшем шпиона. Он заслуживает этого.

Некоторые полагают, писарь в штабе — бездельник, у него профессия роскошная. У нас это было не так. Жить в холодном сыром блиндаже, работать при свете коптилки круглые сутки — ужас. Да и не без большого риска занятие. Писарь обязан часто ходить в подразделения, собирать там сведения, следовательно, подвергать жизнь ежеминутной опасности. Да что в подразделения! На кухню тоже надо ходить, а кухня по заведенной традиции — самое горячее место обстрела. Противник заметил скопление народа — и бьет из миномета. Не удивительно, что один трусоватый штабной работник предлагал тому, кто принесет ему суп, свой паек хлеба.

Не таков был наш писарь. Он ничего не боялся и разгуливал под обстрелом вполне свободно. Повсюду приходилось встречать его длинную, качающуюся на ходу фигуру. Бойцы его очень любили. Писарь этот был большим весельчаком. В прошлом он работал в эстраде.

Таким неунывающим он был всегда.

Помню, как-то напоролись мы с ним и двумя связистами на фашистские танки. Танки ринулись на нас, а мы спрятались в подвал ближайшего разбитого домика. Гитлеровцы заметили это и давай кататься над нашей головой. Подвал небольшой, перекрытие над ним ветхое, потолок трещит, вот-вот рухнет. Но это полбеды, авось не весь провалится, хуже, если ворвутся автоматчики и забросают гранатами. А весельчаку хоть бы что! Смеется, балагурит. Он подпер своей продолговатой головой потолок и кричит:

— Не бойтесь, удержу!

Я невольно расхохотался. А тут наш канцелярист выхватил противотанковую гранату, которую, как и каждый из нас, носил у пояса, и, сделав вылазку, подбил машину.

В другой раз я встретился с ним на палубе катера, переправлявшегося через Волгу.

На середине реки рулевое управление отказало. Пассажиры сильно встревожились. Люди, не боявшиеся в окопах ни черта, оказавшись во власти водной стихии, чувствовали себя неважно.

Механик пытался исправить повреждение, но сам ничего сделать не мог, а его помощник слишком нервничал. Вдруг откуда ни возьмись — писарь.

— Дядя, а дядя, — обратился он с вопросом к помощнику, — скажи, хорошо ли ты играешь на рояле?

Тот вытаращил глаза — дикий вопрос!

А писарь как ни в чем не бывало:

— Если не играешь, то научись, великим пианистом будешь, пальцы-то твои, что мыши от кошки, в разные стороны разбегаются, быстрота, ловкость-то какая!

Помощник посмотрел на свои дрожащие пальцы и — рассмеялся. Теперь уже спокойно, то и дело улыбаясь, он закончил починку.

Погиб наш юморист героически.

К штабу полка прорвался фашистский танк. Сидевших на нем автоматчиков сбили пулеметными очередями, а с самой машиной ничего поделать не могли. Она моталась взад и вперед, давила народ, наводила панику. Тут писарь внезапно вскочил на заводскую стену, а оттуда — на спину стального чудовища, быстро закрыл смотровую щель. Танк завилял. Когда потерявший управление танк, наткнувшись на гору кирпича, остановился, наши бойцы вытащили из-под гусениц раздавленное тело писаря.

А прежде смелым его никогда не считали.

Но вернемся к нашему рассказу. Фашистские шпионы не раз проникали на нашу передовую. Был и такой случай.

…Странно, но даже и в нашем расположении жили мирные люди. Сталинградцы любят свой город и в самых тяжелых условиях не желали расстаться с ним. Своеобразен был героизм этих людей. Живя в подвалах, рискуя жизнью, они не решались покинуть родные развалины и очень гордились этим. Мы смотрели сквозь пальцы на их пребывание, хотя был строгий приказ переселить всех граждан за Волгу. Каждый боец старался поделиться с этими людьми своим пайком.

В маленьком блиндаже одного из многочисленных оврагов, на участке дивизии поселилась странная женщина. Даже возраст ее не определишь. Замухрышка какая-то. Лицо не то смуглое, не то грязное. Волосы растрепаны, сползают на лоб. Жила одиноко, ни с кем не общаясь.

Как-то утром, выйдя на берег, Гуртьев увидел, как она прямо из Волги набирает воду. В это время подходил катер с бойцами. Вдруг начали падать фашистские мины в реку. Некоторые из них, не долетая до реки, шлепались на землю. Казалось, минута-другая — и катер потонет.

— Бедная, как бы ей помочь, — сказал мне комдив.

Я послал к несчастной разведчика. О чем они разговаривали, мы не слыхали, но поняли одно: она никак не хочет расстаться со своим коромыслом. Напрасно пробовал боец ей помочь — отказывалась. А шла медленно, хотя мин вокруг падало много. Наконец она скрылась в овраге.

— Товарищ полковник, это немая. Проводил ее, а она и говорить со мной не пожелала, — доложил вернувшийся разведчик.

Гуртьев улыбнулся и промолчал.