Елена Анненкова - Путеводитель по поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»

• Название: Путеводитель по поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»
• Автор: Елена Анненкова
• Издательство: Издательство Московского университета
• Жанр: Детская образовательная литература
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-211-05478-3

Пособие содержит последовательный анализ текста поэмы по главам, объяснение вышедших из употребления слов и наименований, истолкование авторской позиции, особенностей повествования и стиля, сопоставление первого и второго томов поэмы. Привлекаются также произведения, над которыми Н. В. Гоголь работал одновременно с «Мертвыми душами» — «Выбранные места из переписки с друзьями» и «Авторская исповедь».

Для учителей школ, гимназий и лицеев, старшеклассников, абитуриентов, студентов, преподавателей вузов и всех почитателей русской литературной классики.

Summary E. I. Annenkova. A Guide to N. V. Gogol’s Poem ‘Dead Souls’: a manual. Moscow: Moscow University Press, 2010. — (The School for Thoughtful Reading Series).

The manual contains consecutive analysis of the text of the poem according to chapters, explanation of words, names and titles no longer in circulation, interpretation of the author’s standpoint, peculiarities of narrative and style, contrastive study of the first and the second volumes of the poem. Works at which N. V. Gogol was working simultaneously with ‘Dead Souls’ — ‘Selected Passages from Correspondence with his Friends’ and ‘The Author’s Confession’ — are also brought into the picture.

For teachers of schools, lyceums and gymnasia, students and professors of higher educational establishments, high school pupils, school-leavers taking university entrance exams and all the lovers of Russian literary classics.

---

Реальность и вымысел перемешиваются, прорастают друг в друга. Чичиков не думал о похищении, но созерцание прелестного лица шестнадцатилетней институтки пробудило в нем неведомые прежде желания. Жены, которая, как предположили дамы, разрушила коварные замыслы героя, у него вовсе не было, однако к семейному уюту, к заботливой жене мысли Чичикова устремлялись неоднократно. Сами о том не ведая, дамы материализуют подсознательное его желание, а заодно и Ноздрева. Предполагая, что тот был сообщником, они угадывают его искание неординарного, динамичного в жизни. Позже, в ответ на вопрос чиновников, «точно ли Чичиков имел намерение увезти губернаторскую дочку и правда ли, что сам взялся помогать и участвовать в этом деле, Ноздрев отвечал, что помогал и что если бы не он, то не вышло бы ничего» (VI, 208–209).

Исследователи писали о нарастающей в повествовании мифологизации действительности. В самом деле, употребляемые в тексте слова не исчерпываются ближайшим контекстуальным комическим смыслом. Обсудив меж собой ситуацию Чичикова, дамы «отправились каждая в свою сторону бунтовать город» — в результате «город был решительно взбунтован» (VI, 189). Но последняя фраза включает в себя более сложный и глубокий смысл, тем более что она поддержана последующими фразами: «все пришло в брожение», «как вихорь взметнулся дотоле, казалось, дремавший город» (VI, 190), «все вдруг отыскали в себе такие грехи, каких даже не было» (VI, 193).

Необходимость объяснить происходящее, найти его причины порождает достаточно широкий диапазон интерпретаций: от отказа каким-либо образом изъяснить непонятное происшествие («Какая же причина в мертвых душах? Даже и причины нет. Это, выходит, просто: Андроны едут, чепуха, белиберда, сапоги всмятку! Это, просто, черт побери!..» (VI, 190. Здесь можно пояснить, что «андроны» — это специальные телеги для перевозки снопов, сена с жердями, концы которых тащатся по земле и гремят. Использованное Гоголем выражение могло означать «вздор, чепуху, бессмыслицу») до догадки, что во всем кроется некий притчеобразный, следовательно, достаточно серьезный смысл («Что ж за притча, в самом деле, что за притча эти мертвые души?» — VI, 189).

Оказалось, что «город и люден, и велик, и населен как следует» (VI, 190), и город пришел в движение. «Толки» извлекли из его потаенных глубин неведомых лиц и странные предметы. «Показался какой-то Сысой Пафнутьевич и Макдональд Карлович, о которых и не слышно было никогда; в гостиных заторчал какой-то длинный, длинный с простреленною рукою, такого высокого роста, какого даже и не видано было. На улицах показались крытые дрожки, неведомые линейки, дребезжалки, колесосвистки — и заварилась каша» (там же). Колесосвистка — совсем не фантастический агрегат, как может показаться современному читателю, это повозка, издающая свист при вращении заржавелых колес, но упомянутая в общем ряду с другими «неведомыми» повозками, она производит довольно-таки экзотическое впечатление.

Город последних глав разительно отличается от того, который описан в первой главе. Правда, мы можем вспомнить, что некоторая странность уже была в нем заметна, но она не бросалась в глаза, ничем не угрожала, не предполагала, что все в городе придет «в брожение» и «как вихорь», взметнется весь город. Однако взметнулся…

Дамам, отправившимся «бунтовать город», удалось это сделать «с небольшим в полчаса» (VI, 184), «слухи проникли наконец в самые глухие переулки» (VI, 187). Творится вторая, как мы бы сейчас сказали, виртуальная реальность. Взбунтовавшееся сознание жителей города порождает сюжеты, на которые прежде было неспособно и которые не может осмыслить. «Не успеешь поворотиться, а тут уж и выпустят историю и хоть бы какой-нибудь смысл был…», «сюжет становился ежеминутно занимательнее…» (VI, 190–191).

Чем чревато это странное, неустойчивое состояние города? Чем может обернуться? Очередной победой «материи», плоти жизни? Ведь как ни встревожены чиновники и их жены, они остаются прежними: спорят «женская» и «мужская» партии, и при всем различии в каждой — «сутолока, сбивчивость, неопрятность в мыслях» (VI, 192). Приведет ли «брожение» к нравственному преображению? Ведь отыскали же чиновники «в себе такие грехи, каких даже не было». Для автора это открытый вопрос.

Появившиеся далее в тексте конкретные наименования как будто возвращают повествование в реальное русло. Дракой закончилась пирушка сольвычегодских и усть-сысольских купцов. Сольвычегодск — это уездный город Вологодской губернии, основанный в XIX в., один из крупнейших центров русского Севера; Усть-Сысольск — также уездный город той же губернии, известен с XVI века, в XIX веке — торговый центр края. Генерал-губернатор, строгого суда которого опасаются чиновники, — начальник одной или нескольких губерний, обладавший высшей военно-административной властью. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» в главе «Занимающему важное место» Гоголь выскажет небезынтересные суждения о том, что мог бы выполнять на своем посту генерал-губернатор, проявляя «христианскую мудрость» (VIII, 350). «Казенные крестьяне», упомянутые в главе, — это не крепостные, а лично свободные крестьяне, которые жили на казенных землях и несли повинность в пользу государства; административную власть над ними осуществляли чиновники.

Однако оттенок ирреальности не только не исчезает, но усиливается. Этому прежде всего способствуют многократные напоминания о непрекращающихся толках и слухах. Но ирреальность проступает и в другом: например в названиях деревень и фамилий (Вшивая-спесь, Задирайлово; «земская полиция в лице заседателя, какого-то Дробяжкина»), в указаниях на новые версии (о «делателе фальшивых ассигнаций» и о «разбойнике»).

Пытаясь вернуть прежнюю устойчивость жизни (а для этого точно узнать, кто такой Чичиков), чиновники осведомляются у помещиков о сделках, ими заключенных, но ничего нового не слышат. Манилов готов был «ручаться» за Павла Ивановича «как за самого себя», «Собакевич отвечал… что крестьян он ему продал на выбор и народ во всех отношениях живой; но что он не ручается за то, что случится вперед… и бывают примеры, что вымирают-де целые деревни» (VI, 195–196). Речи звучат правдоподобно, а правда о герое ускользает. Описание событий живет отдельно от самих событий. Слухи, толки подменяют действительность, мифологизируют ее, порождают все новые и новые фантасмагорические ее варианты. От реального губернского города почти ничего не остается, хотя видимые, бытовые его черты такие же, как были прежде.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Центральное место в главе занимает «Повесть о капитане Копейкине». Цензурные претензии к этому сюжету, опасения, что он будет исключен из поэмы, заставили Гоголя внести определенные поправки в повесть, но отстоять ее. Без капитана Копейкина автор не хотел издавать «Мертвые души». Почему же «Повесть…» была столь дорога Гоголю?

Конечно, в ней был заключен обличительный социальный смысл: герой войны 1812 года, инвалид, остался без средств к существованию и ни у кого не встретил поддержки. Однако Гоголь пишет поэму, сатирическое начало которой не определяет всю тональность повествования; смех писателя не сводится к отрицанию, к тому же «Повесть…» помещена в предпоследнюю главу, а завершающие главы, о чем уже шла речь, представляют нам не столько реальную, сколько мифологизированную действительность. «Повесть…» многозначна по смыслу и выполняет несколько функций в поэме.

Сюжет о капитане Копейкине появляется на волне многочисленных слухов о Чичикове. Вопрос о том, «что за притча мертвые души?» волнует и тревожит всех. Фигура самого Чичикова начинает обнаруживать нечто новое, не умещающееся в пределы реальной действительности. Он слишком легко оперирует понятиями жизни и смерти, претендует на то, чтобы самому распоряжаться жизнью, решать, кого отнести к живому, кого — к мертвому. Понятие «мертвые души» именно в этом контексте приобретает зловещий оттенок, и не случайно современникам писателя казалось, что такого словосочетания нет в русском языке. Так, М. П. Погодин, хорошо знавший и любивший Гоголя, ставил вопрос именно таким образом, поясняя, что возможны лишь другие словосочетания: «Есть души ревизские, приписные, убылые, прибылые» [68]. Погодин не мог не знать, что категория «душа» применялась и к крестьянам умершим и могла встречаться в соответствующих документах. Но он уловил, что в гоголевском тексте это словосочетание не умещается ни в одно из возможных определений, отдельно взятых, смысл его не локализован. Так и гоголевские герои не могли понять, что означают «мертвые души», а вместе с тем не могли смириться с собственным непониманием, не могли вернуться к прежней жизни, перестать задумываться над некими «притчами», которые преподносила жизнь. Все предположительные суждения о Чичикове — делатель фальшивых бумажек, похититель губернаторской дочки, переодетый разбойник, даже Наполеон — недостаточны для чиновников, ибо рассматривают Павла Ивановича в плоскости реальной жизни, и вопрос о том, что же означают «мертвые души», остается нерешенным. Восклицание почтмейстера в этом контексте: «Знаете ли, господа, кто это?.. Капитан Копейкин!» (VI, 199) — обещало совершенно новый угол зрения на героя, а для читателя и новый ракурс повествования, явно не сводимый к сатирическому. Почтмейстер же, прежде чем рассказывать историю Копейкина, формулирует некое жанровое умозаключение: «Да ведь это, впрочем, если рассказать, выйдет презанимательная для какого-нибудь писателя в некотором роде целая поэма» (там же). Можно сказать, что перед нами поэма в поэме, а, может быть, та мини-поэма, которая способна открыть смысл подлинной, грандиозной поэмы, первый том которой, по определению автора, представлял не более чем «крыльцо» ко всему «зданию» (XII, 46).