Александр Аборский - Год веселых речек

• Название: Год веселых речек
• Автор: Александр Аборский
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Можно сказать и так, что повесть эта — об ирригаторах Туркмении, здесь много размышляют и спорят в нетесных рамках современной гидротехники. Но повесть все же о другом: о молодости.

Есть молодость лет, ее здоровье и благородство. Она легко сближает Ольгу Лугину, топографа-москвичку, с инженером Таганом Мурадовым, парнем из мургабского села. Есть молодость духа: нравственная сила, которая иногда оставляет и молодых, а порой не знает убыли с годами. Геологу Сергею Романовичу Скобелеву за шестьдесят, но он моложе важного путейского чиновника Завьялова, недавнего студента. Молодят человека мечта, работа, цель — достойно избранная цель, движение к ней. Вот, пусть неполный, ответ на вопрос, как же сберечь или, по крайности, вернуть молодость духа, как слить в одно молодость и жизнь человеческую. Такой вопрос неотступно стоит перед отяжелевшим в своей конторе Каратаевым.

Меняется лицо мира, молодеет древняя пустыня, где мечтают, любят, действуют герои повести. Чтобы вода и впрямь означала жизнь, нужны умные энергичные руки. Недаром говорит старый крестьянин Сувхан: «Вода, она ведь без движения — болото, а за болотом — паршивая земля, мертвый солончак». Само слово Вода, самый образ ее приобретают широкий смысл.

---

— Скоро мы тут беседку соорудим, — пообещал Таган, задумчиво растягивая слова. — И парк придвинем сюда вплотную. Холм опояшется зеленью виноградников, к вершине вскинется лестница. Тогда вот так же вместе поднимемся и будем вспоминать…

— Детство?

— Не только. Сосны под Можайском… и… час, когда мы пришли, а скамейки нет. Но давайте все-таки присядем, хоть так. — Таган снял с себя халат и ловко, как это делают пастухи у костра, раскинул его на земле.

В оазисах Средней Азии в начале весны выдаются сказочно прекрасные вечера. Пора дождей миновала, воздух, напоенный дыханием близких пустынь, прозрачен и чист. Запах влажной вспаханной земли сливается с ароматом цветущих персиков. Короткая весна обрывается к маю — сразу переходит в знойное лето. Тогда земля становится серо-желтой, унылой и уже не меняется… А пока еще лето впереди.

— Знаете, — сказала Ольга, сорвав травинку и сосредоточенно теребя ее, — я много слышала о вас от папы, видела вас в Москве и думала о вас, как об абрикосах когда-то в детстве…

— Абрикосы? Ну и ну! — Сравнение рассмешило Тагана.

— Нет, вы не смейтесь, я не такая уж глупая, вы поймите меня. Когда я в первый раз увидела абрикосы, они показались мне странными, таинственными: ни яблоки, ни сливы. Я знала — их привозят с юга, но не представляла себе, как растут они. Вот так и вы мне казались не похожим на тех, кого я привыкла видеть. Я смотрела на вас совсем иначе, не как сейчас. А вот вчера и сегодня вижу вас в кругу людей, среди которых вы росли. И вообще я уже знаю…

— Как растут абрикосы?

— Не смейтесь же… рассержусь, честное слово! Лучше расскажите о себе. О жизни.

— Жизнь небогатая, а со стороны особенно — однообразная серая равнина. И разве интересно вам слушать о том, как, например, мальчишки пасут верблюдов?

— А почему нет? Приключения!..

— Главное приключение у мальчишки начинается позже. Вот на той неделе началось… и продолжается.

— Что это? — испугалась Ольга. — Связано с работой, да?

— Очень, очень связано.

— Не надо, я не хочу! — вдруг запротестовала она, точно ей угрожало что-то в словах, какие мог произнести Таган. И он, пожалуй, даже обрадовался ее протесту: как бы он объяснил ей свое приключение, пока еще не ясно. Другое дело — сослаться на службу. Тут он легко, без риска раскроет все и посетует на то, как текучка глушит науку, как мешают Каратаев, Чарыяр, секретарь райкома, да и она, Ольга Лугина. Она-то пуще всех прочих губит дело, ибо она и есть приключение, о котором он проговорился. А ведь сама чует неладное, потому и прерывает, требует рассказать, как туркменские мальчишки пасут верблюдов.

Раз уж требует спасительных детских воспоминаний, надо обратиться к ним.

Ему тогда было двенадцать лет, а братишка и в школу еще не ходил. Отца убили на войне, жилось трудно, надо было зарабатывать на пропитание. Он любил верблюдов, главное — ездить на них, и нанялся подпаском к старику пастуху Мергену. Между прочим, невзрачный старичок Мерген был поэтом в душе и настоящим музыкантом. Гонят они стадо на пастбище, солнце всходит, тишина кругом, а он играет на туйдуке. Протяжная чистая песня течет-переливается. Туйдук — это дудка из камыша. Для Тагана и сейчас нет ничего милее туйдука, слышного далеко в степи. Сядут на возвышении, чтобы видеть все стадо, и старик рассказывает мальчику волшебные и героические сказки — голова кружится!

— Впрочем, раз уж я исповедуюсь, — продолжал Таган, — то скажу вам: пасти верблюдов — дело для мальчишки не менее сложное, чем для нас плотины строить. Не хотят ложиться, когда их надо седлать, убегают от своих колодцев к чужим. А еще попадают в песчаные бури.

Как-то пригнали стадо к колодцу, Мерген в те дни хворал и еле ноги волочил. Он выпил настоя трав, лег под кустом саксаула и заснул. Таган оглядел стадо и заметил, что нет одного верблюжонка. Взбежал на гребень бархана — нет нигде! А завфермой у них вредный был, и без того штрафовал Мергена за всякую мелочь. Плохо дело, подумал Таган. Пошел искать. А было это в июле, и время близилось к полудню. Идет. Дальше, дальше от колодца. Ветер подул, барханы закурились, сразу потемнело и начало хлестать песком по лицу. Мальчишке бы вернуться, но его сшибло ветром. Встал, не знает теперь, в какую сторону идти. Солнца не видно, небо опустилось низко-низко. Пробежал шагов двадцать, и опять его сбило с ног. Таган знал, что такие бури погребают в песках целые караваны верблюдов вместе с погонщиками. Глядит на ближайший бархан, а бархан к нему ползет. Папаху с головы сорвало, страшно: как бы и самого не унесло. Уцепиться не за что, кругом ни кустика — ничего, кроме песка и ветра. И душно, почти невозможно дышать. Песок набился в рот, в глаза. Потом подпасок все пытался представить себе, сколько это длилось: часа полтора или меньше?..

— Ну и как же вы? — поторопила Ольга, заметив, что он остановился и молчит.

— Выбрал место потише, прикрыл халатом голову, лег ничком и опять подумал о верблюжонке, — досказывает Таган, закуривая папиросу, — как мечется он один среди барханов, ищет спасенья, а ветер его валит с ног. Только бы меня не засыпало, думаю, а уж я его найду, обязательно.

К счастью, буран стих. Да ветер замел все следы, где теперь искать верблюжонка? Таган выбрал направление по солнцу. Но он так устал, что еле мог двигаться. Подбадривал себя: «Иди, иди, не останавливайся!» Хватило сил дойти лишь до крайней цепи барханов, а там, изнуренный жаждой, упал на песчаном гребне, за которым уже начиналась глинистая равнина. И последнее, что сохранилось в сознании: будто стоит рядом верблюжонок и головой потряхивает; недоуздок из сыромятной кожи болтается у него на шее, Таган хочет схватить за конец и не может дотянуться… Это уже бред.

К вечеру Мерген и другие пастухи нашли Тагана с помощью собак, но он не слышал ни лая овчарок, ни того, как подняли и отнесли его в селение.

— А верблюжонок? Так и пропал? — живо спросила Ольга.

— Он оказался умнее мальчишки, — самокритично закончил рассказчик свою историю. — Он почуял приближение бури и, когда понесло его ветром, прибился к чужому табуну.

— Бедный, бедный верблюжонок! — сказала Ольга и пристально посмотрела на Тагана. Ей вдруг захотелось погладить его пышные волосы, но она не посмела. — Ой, кто-то идет. Должно быть, за вами, Таган.

Полем торопливо шла девушка, чем-то озабоченная. Когда она приблизилась к подножью холма, Таган привстал и весело крикнул:

— Айнабат, куда спешишь?

Девушка вздрогнула, увидев их на вершине холма.

— Какая все же красавица! — тихо сказала Ольга. — Я еще вчера залюбовалась ею.

Айнабат между тем взлетела на холм и, остановившись перед ними, засмущалась так, что Ольга невольно взяла девушку за руку и потянула к себе.

— Посидите с нами.

— Да некогда, — отказалась Айнабат и все-таки робко присела. — Мне еще переодеться надо…

— Подумаешь, какая занятая: дети плачут, тесто уходит! — поддразнил ее Таган. — Ну, как вы там воюете с поливами? Я обещал помочь, но, знаешь, и завтра, кажется, не выберусь в вашу бригаду.

— Скандалим из-за щитков, из-за трубок, — отвечала девушка. — С формой щитков ничего не ясно. Я иду сейчас к кузнецу.

— О, великолепно! — воскликнул Таган, чему-то радуясь. — И мы сегодня там, за каналом, целый день занимались такими вещами. Знаешь что, Айнабат: я вам завтра дам чертежи щитков, — предложил он.

— Есть! Ловлю на слове: завтра. Не обманешь?

Какая хватка у этой девчонки и как он ее мало знает.

— Ты ведь почти героиня, а уж таких-то грех обманывать нам, простым смертным, — неловко пошутил он.

— Ну тебя. Лучше вот скажи, а то сегодня мы с братом и с Чарыяром спорили: разве от джара новый канал не пойдет мимо фермы? — У этой Айнабат всяческие деловые вопросы на кончике языка, и так ловко научилась она вытягивать из человека что ей надо.

— Мимо фермы? Позволь, позволь… Сейчас уточним, — почти как школьник, заторопился Таган, посматривая вокруг — нет ли где прутика; затем сунул руку под халат, раскинутый на земле, и вытащил чуть блеснувший кинжал. Ольга вскинула брови.

— Откуда это? Да он фокусник! Минуту назад был несчастным пастушком — и сразу превратился в атамана разбойников.

— Не знаю, разбойник ли я, — заважничал Таган, — но если вас кто-нибудь обидит, мой кинжал к вашим услугам.

— Он же не твой, а дедушкин! — с забавной наивностью выпалила Айнабат.

— Ах, дитя! Уж и похвастаться не даст. Кто тебя за язык тянет! — прикрикнул на нее Таган и стал чертить кинжалом на земле и объяснять, куда пойдут от джара каналы. Ольга поймала себя на том, что слушает его со всем вниманием, на какое способна. А почему бы и нет, ведь орошение тесно связано с ее работой в экспедиции. Еще полгода назад, в Москве, думала она, бесконечно далекими и чуждыми казались ей все эти среднеазиатские арыки, и вообще не было ей дела ни до каких там Кумыш-Тепе. А жизнь изменила все. И с этой черноглазой колхозницей уже есть общие интересы. Как хорошо, что ее, Ольгу, вытащили сюда и она увидела мать, дедушку Сувхана и Айнабат. Ого, какими восторженными глазами Айнабат глядит на Тагана. Уж не влюблена ли? А может, и Таган?.. Ведь туркмены, говорят, женятся на молоденьких, а ей лет восемнадцать. Она о чем-то тревожится, трогает его за рукав.