Дмитрий Орехов - Будда из Бенареса

• Название: Будда из Бенареса
• Автор: Дмитрий Орехов
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00062-2

Как возникло учение о переселении душ? Как выходцам из воинской касты, ощутившим тягу к аскезе и медитации, удалось потеснить сословие брахманов?

Увлекательное, живое и красочное повествование Дмитрия Орехова погружает читателя в волшебный мир древнеиндийской духовности.

---

— Я не уверен в себе, — сказал Девадатта. — Словно я жил одной жизнью, а теперь живу другой.

— Так оно и есть: ты покинул темную дхарму и постигаешь светлую, и твой ум постепенно очищается от скверны.

— Может быть, он и очищается. Но порой мне кажется, что я забыл нечто важное, потерял самого себя.

— Поверь мне, самое трудное уже позади. Ты перестал отождествлять себя с именем, с телом, со своим прошлым; ты опорожнил свою лодку. Твой разум на пути к развеществлению, и скоро ты по крупице соберешь себя заново.

— Ты уже говорил это… — Девадатта уныло посмотрел на брата. — Но у меня такое чувство, что я пытаюсь из рога надоить молока… или раздуть из светлячка огонь.

Сиддхарта взял в руки жезл из черного дерева, подарок цирюльника Упали из Раджагрихи, и воткнул его в землю острым концом.

— Стой твердо, как этот жезл. Строители каналов подчиняют себе воду, лучники — стрелу, плотники — дерево, а мы, шраманы, самих себя. Подумай, какой еще жребий лучше нашего? По всей долине уже не читают мантры и не славят богов, заброшены приношения огню. Никто не соблюдает посты в дни полнолуния и новолуния, люди отрекаются от вед, не омываются в священных ключах, не верят брахманам, воспевающим дойное вымя. Будущее за нами, за шраманами.

— Быть шраманом, конечно, неплохо, — вздохнул Девадатта. — Но если ты топчешься на месте, как опутанный веревками слон… — Он ткнул жезл ногой, и тот упал, вывернув черную землю.

— Что с тобой? — удивился Сиддхарта. — Разве в Паталигаме не ты овладевал лесной наукой быстрее, чем язык знакомится со вкусом плода? Разве не ты научился подчинять себе мысль — бестелесную, блуждающую в зарослях прошлого, сокрытую в сердце, легко уязвимую, трепещущую, дрожащую? Разве не ты собрал в луч силу иддхи, рассеянную по разным уголкам твоего существа?

— Да, собрал, и что толку? Мне не удается выскользнуть через собственное горло. А вдруг у меня только зачаток души?

— Ты слишком страстно желаешь покинуть тело, Девадатта. Это тебе и мешает.

— Что же, я сам виноват?

— Если подбрасывать в костер вязанки хвороста и кизяк, костер не потухнет. Напрягая все силы, ты только укрепляешь привязь.

Девадатте вспомнилась череда однообразных дней, проведенных в Велуване. Каждое утро он погружался в созерцание, ощущая, как вдоль его позвоночника разгорается пламя. Сила наполняла область пупа, затем сердце, а потом волнообразным движением устремлялась вверх. Когда сила подходила к горлу, Девадатта произносил «Аум», но… В последнее мгновение он всякий раз терял сознание.

— Тебе пора прекратить упражнения, дабы вкусить сладость успокоения, — продолжал Сиддхарта. — И потом, почему бы тебе не заняться учениками? Ты уже можешь многому научить.

— Зачем мне это?

— Праведный в поведении, исполненный глубоких мыслей, шраман обязан делиться знаниями со всяким, алчущим их приобретения. У нас в Велуване две сотни отшельников, но многие не умеют даже правильно сидеть, не то что входить в углубленное созерцание. Почему бы тебе не напоить знанием саженцы их бытия?

Девадатта молча разглядывал свои ступни. Кожа на подошвах огрубела, а ногти отросли и загибались, как у злого духа кушманды.

— Возможно, именно здесь и корень твоих неудач, — промолвил Сиддхарта. Он встал и отряхнул дхоти от налипших белых песчинок. — По законам лесной науки только тот, кто поставил ученика на свою ступень, может шагнуть еще выше.

— Это правда? — поднял голову Девадатта.

Глаза Сиддхарты, черные, как у богини Кали, блеснули.

— А я когда-нибудь тебе лгал?

3

В Велуване была только одна хижина, и Девадатта делил ее с учителем; он был двоюродным братом Сиддхарты и его постоянным спутником. Однако для учеников он был загадкой. О чем он думает? Как далеко он продвинулся в постижении Истины, возвещенной Сиддхартой? Почему он так мрачен и молчалив?

Когда Девадатта подсел к группе молодых отшельников, оживленно беседовавших под сливовыми деревьями, их разговор тотчас утих. Молчание прервал Кокалика, худосочный юноша из касты слуг-опахальщиков:

— И что же дальше, Яса? Ты ушел из дому?

— Еще бы, — снисходительным голосом сказал Яса. У него было довольное круглое лицо. — Тогда я уже сам сочинял песни. В Бенаресе у нас большой дом со множеством слуг. Как-то ночью я проснулся; в доме все спали, у певицы изо рта тянулась струйка слюны, а музыкант храпел, держа в руке зеркало. Мне стало тошно, словно я наглотался кусков тростника для вызывания рвоты. Зная, что отец станет искать меня по следам сандалий, вышел из дома босым. На рассвете я добрался до оленьего парка, где нагие Махавира и Гошала, обнявшись, пели о карме и воздаянии…

Девадатта почувствовал, что пора вмешаться.

— А кто из вас знает, что такое карма? — спросил он.

Ученики недоуменно переглянулись.

— Карма — это деяние или поступок, — объяснил Девадатта. — А еще это любые помыслы… одним словом, все, что имеет последствия. Совершенствуясь путем страданий, предписываемых нам кармой, мы то освобождаемся от материи, то вновь в нее погружаемся.

Никто не заинтересовался этим витиеватым рассуждением, а Кокалика ткнул локтем Ясу и нетерпеливо спросил:

— Так что же дальше? Ты стал джайном?

— Да, и целых три лунных месяца странствовал с Вардаманой. С ним и Гошалой. Джина-Махавира доверял мне подметать траву, но потом я разочаровался в его учении.

— Сын богача стал подметальщиком? — засмеялся Кокалика.

— Зато не опахальщиком, — парировал Яса. — Если хочешь знать, у Джины-Махавиры сердце садху, сердце святого. Он переживает за самую ничтожную букашку. Прежде чем он садился, я подметал траву павлиньими перьями. Джина-Махавира говорил, что причиняющий вред насекомым умножает свою карму, а Гошала учил, что раздавить жука — все равно, что убить родного отца.

— А верно, что Махавира и Гошала поссорились? — спросил кто-то.

— Еще бы, — усмехнулся Яса. — Они схватились из-за плодов хлебного дерева. Гошала говорил, что плоды нужно подержать у огня, чтобы маленькие жучки, которые в них живут, смогли выползти наружу. А Махавира не позволял разжигать костер, потому что в пламени сгорают всякие мошки, букашки и мотыльки. В пылу спора Гошала нагнал на него лихорадку, но Махавира почувствовал это, прочитал заговор, и лихорадка вернулась к Гошале. К утру Гошала умер. У Джины-Махавиры оказалось больше магической силы иддхи!

Девадатта встрепенулся.

— Иддхи — это энергия, — сказал он. — Она входит сначала в голову, потом в сердце, потом в область пупа, потом еще ниже… Она движет всем живым на свете. Даже лебеди, путешествующие тропой солнца, держатся в небе с помощью иддхи.

И снова почему-то повисло молчание.

— Чтобы обрести иддхи, нужно быть упорным и вдумчивым, — продолжал Девадатта. — Упорным, как… — Он замолчал, подыскивая подходящее сравнение. — Как слон. Да, отшельник должен быть похож на слона. На слона, у которого из висков выделяется едкая жидкость. Такой слон, даже связанный, не ест ни куска.

— А как ты разочаровался в учении джайнов, Яса? — спросил Кокалика.

— Ну, однажды я плохо подмел траву, и… Джина-Махавира, садясь, раздавил улитку, которая пряталась под листом лопуха. Он пришел в ярость и сказал, что я — убийца улитки, а убийца улитки не может быть джайном. Тогда-то я и разочаровался в нем.

Все засмеялись, и громче всех — Кокалика.

— Ну, Яса! Ну, хитрец!

— Махавира же просто выгнал тебя!

Круглощекий сочинитель песен улыбался, нисколько не опечаленный тем, что его вывели на чистую воду. Девадатта встал и, ни с кем не прощаясь, побрел прочь. Его проводили равнодушными пустыми глазами.

4

Он забрел в самую чащу, в темно-зеленую сырость, и гигантская крыша из листьев, сквозь которую почти не пробивались солнечные лучи, сомкнулась над его головой. Под этой крышей росли деревья и пальмы поменьше, а также кусты и тенелюбивые травы. Здесь царил удушливо-влажный полумрак, ползучие растения обвивали стволы и переплетались, стоял дурманящий запах орхидей, качались длинные стебли джали. Девадатта не видел птиц, скрытых в высоких кронах, но слышал их гомон и пение.

Уход из Бенареса круто повернул поток его жизни, в которой раньше все было так понятно, ясно и определенно. В той давней, уже начинавшей забываться жизни, был родной город, отцовский дом, состязания юношей-кшатриев, слоновник и Амбапали. Как получилось, что он отказался от всего этого? События последних месяцев — мучительные беседы с Кашьяпой, неожиданное участие Сиддхарты, их совместное путешествие по землям маллов и личчхавов, дни, проведенные в созерцании в Паталигаме, проповеди в местах священных омовений, шум площади перед тюрьмой — все это оживало в его памяти. Кто же он теперь? Шраман, как утверждает Сиддхарта? Но если он шраман, то почему, открыв в себе энергию иддхи, не в состоянии сделать следующий шаг вперед? Почему он не чувствует себя ни учеником, ни учителем? Почему до сих пор не смог выйти из тела? Может быть, у него нет души, а только зачаток ее? Или Сиддхарта лукавит, и выйти из тела невозможно?..