Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

• Название: Земные и небесные странствия поэта
• Автор: Тимур Зульфикаров
• Издательство: Порог
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007

В книгу мастера поэм в прозе вошли как произведения последних лет, так и произведения, уже выдержавшие проверку временем.

Роман «Земные и небесные странствия поэта» получил английскую премию «Коллетс» как «Лучший роман Европы» в 1993 году.

Роман-миф «Коралловая эфа» признан «Лучшей книгой года» в 2005 году.

В книге сохранена орфография и пунктуация автора.

---

Но! но! но!

Но Ты явился мне еще однажды в подмосковном икшанском летнем березовом лесу лесу лесу, когда матерь Анастасия купала меня в медном тазу в воде солнечной льнущей льняной доброй шелковистой воде воде воде и потом дала мне блюдце гжельское и сказала:

— Тимофей Тимоша иди собери спелой духовитой земляники лесной…

Кто разом съест летом блюдце земляники — тот ядреный не будет хворать всю длинную русскую зиму…

И я пошел в лес и искал землянику, но не находил…

И встретил у берез светлошумящих на лесной опушке Человека в позабытой русской косоворотке и кирзовых побитых сапогах и Он улыбнулся мне, словно узнал, и протянул мне две ладони полные рубиновых пахучих млелых чистых крупных ягод и сказал:

— Возьми отроче.

И я стал есть с Его ладоней как птица прирученная дикая алчная птица клюет с рук.

И было много ладной земляники на ладонях Его и я ел её, но её не убывало…

И я насытился, но на ладонях щедрых его еще была ягода и я хотел взять её, но она не давалась более и я увидел, что это уже были крупицы крови от гвоздинных ран язв незаживших еще…

И когда я дошел до них, Он убрал ладони и сказал:

— Дитя, рано еще тебе знать о крови…

Еще твои земляники зреют, а раны твои вдали да не придут не достигнут тела твоего чистого от солнечной ласковой воды.

Блажен ты дитя лесное в земляниках твоих…

…И тут дивно свечерело дымно сизо тепло в лесу средь среброствольных чудовых дремливых струящихся берез берез берез моих русских…

И явился задумчиво час июньских сиреневых сумерек лесных…

И я сказал:

— Дяденька, не уходи…Так хорошо, сонно с тобою. Покойно…

Давай ляжем в лесу под березу тихую чистую да уснем с тобой вечерним сладким сном как с родным отцом.

— Да мне еще сынок собирать быстротечные земляники для детей моих многих, — сказал Он певуче да властно да ушел с опушки в чащу берез вечереющих темнеющих зыбкоплещущих снежноствольных в чащу берез чарых очарованных, а из чащи взамен соловей запел запел запел полноводно.

Заполонил затопил соловей весь березовый лес серебряными трелями зыбями волн’ами волн’ами волн’ами…

Рассыпал по лесам неоглядные несметные лунные певучие жемчуга да яхонты — не собрать не взять их необъятных…

Заворожил меня, увлек от Сборщика земляник.

…И соловей — певец, певун Бога, а поэт — певец Христа.

И их песнь одна во все века!.. да…

И ушел Сборщик земляник.

И я звал кричал в роще, но не вышел Он.

И только однажды, когда я поймал бабочку-капустницу ночницу и изорвал измял пыльцовые летучие крылья её, Сборщик земляник почудился? привидился? явился? мне в кустах ивовых у реки Пахры…

И погрозил мне улыбчиво перстом земляничным и больше не трогал я ни бабочек, ни стрекоз, ни иных малых сих тварей, потому что вспоминал строгий земляничный добрый перст его и ладони щедрых земляник и язв.

И боле не видел я Сборщика Земляник целебных ни в детстве моем, ни в отрочестве, ни в зрелости, ни в смерти моей…

…И вот я ухожу в последние вешние ярые волны волны волны в текучие холмы горы водяные родной реки реки моей Кафирнихан-Рай…

И вот я ухожу в прощальные волны реки, потому что устал я жить среди мертвых потому что устал я страдать за людей, а отрешиться не могу, как мудрецы отшельники святые монахи пустынники дервиши, которые равно глядят на добро и зло…

Но сказано в древнем папирусе: «Добро ярче изумруда в черной руке невольника…»

Да…

И вот я ухожу в реку навек в сорок лет моих зрелых полных сильных, потому что устал я..

Ибо страшна не смерть, а умиранье…

И вот я ухожу в реку…

Но гляжу на противоположный текучий берег, где в пухе зеленом первом смутном стоят младые прибрежные тополя азийские туранги.

И я гляжу на тот берег и тайно тайно уповаю уповаю: там не явится ли дымно улыбчиво мой Сборщик сладких земляник малин лесных тот дальный дальный дальный?..

Иль не погрозит не помашет не запретит мне земляничным строгим перстом пальцем?..

Да только я ныне знаю, что персты Его не земляничные а персты Его кровавые…

…Отче Отче! — и я кричу на брег иной — Отче Отче неужель за тридцать лет персты Твоя на Руси Твоей не зажили не зажили не зажили?..

И страждешь?..

…Не зажили, мой дальный лесной мальчик…

И стражду…

И я гляжу на тот берег и уповаю…

Да нет Его в кустах туранги…

…Отче и только однажды Ты живой плотяной являешься…

…И вот я стою на той смоковнице и мать моя Анастасия стоит под деревом в ночной рубахе босая…

И Генералиссимус-Азраил стоит рядом и пытается раскурить трубку колхидских Табаков, но ливень залил табак и табак мокрый сырой и не горит не берется он а только шипит и Владыка Империи и Тиран Народов хмурится печалится и рыжие усы его по-старчески мелко снуют дрожат от гнева и мне жаль его…

И Муж в милоти багряной и Иван Илья — В Поле Скирда в поле беда с оторванным колокольным билом-языком в руке и туча с молоньями уходят за кладбищенскую гору гору гору…

Оле!..

Отче!..

И Ты уходишь со свечой в руце…

И туча Твоя уходит…

И мужик звонарь погорелец Иван Илья Твой уходит с оборванным напрасным языком колокольным…

И от него пахнет острым тошным паленым жженым живым волосом, но он шепчет шепчет заходясь захлебываясь счастливою слюною:

— Осанна! Осанна! Отче! Щедре!.. Аллилуиа! Аллилуиа!..

Господь мой избавитель!..

И я иду на Русь немую безглагольную бесколокольную и там стану звонарем божьим!..

И ударю во все колокола усопшие!..

И верну язык красный малиновый звон русским колоколам удушенным умолкшим!..

И я несу колоколам язык их как матерь млековый сосок несет голодному дитя ребенку!..

Оле!..

…Да?.. Звонарь Руси немой бражной бесколокольной — и ты вернул язык немым колоколам Руси?..

Иван Илья-В Поле Скирда в поле беда иль ты?..

…И через тридцать лет я встретил тебя в талом суздальском ополье поле поле поле невиновном вороньем.

И через тридцать лет, когда я, как и весь мой сонный сиротский народ затосковал темно беспробудно колодезно заметался закручинился по ветхим предкам своим, и поехал в деревню Рогачево-Тьма искать могилу русской своей бабки Прасковьи-Крестьянки…

Но не нашел ни могилы, ни кладбища, ни самой заполоненной затянутой заросшей бурьяном и конским щавелем деревеньки Рогачево-Тьма Рогачево-Трава-сон-глушь-трава (Русь, трава взяла одолела затопила тебя? Русь, где блаженная деревня тучная твоя?..)

И взамен могилы бабки моей Прасковьи-Крестьянки встретил я Ивана Илью-В Поле Скирду.

И там где стояли ликовали русские ржи пшеницы льны — теперь были вороны и мыши полевые густые.

И роились…

И клубились…

И ярились…

..Ах, Иван Иван Иван Илья звонарь Руси Иван Илья-В Поле Скирда в поле беда где скирда твоя?

Где колокольный язык било который ты в огне сорвал упас?

Где обронил ты его Иван Илья?

И что стоишь по колени в воронах да мышах?..

Иль не узнал меня отрока со смоковницы пасхальной дальной ночи Джимма-Кургана?..

Но он дрожит весь но он дряхлый весь но он пианый весь смертный тленный талый он.

И у него бутыль с картофельным самогоном первачом в обгорелых знакомых руках.

И не сгорел он на святом огне а сгорел от вина. Да…

Как народ мой… да…

Иван Илья и ты оставил язык колокольный и бражную бутыль в руки взял?

И ты был звонарь Руси а стал опойца мытарь мученик пьяница Руси?

И ты был язык Руси а где колокола твои?..

…И он подрубленно размашисто тошно падает на землю и стенает ползет плачет:

— Сынок сынок оставил нас отец наш Иисус Христос!.. Одни мы в русском поле…

Ай поле мое колыбельное русское!.. и тысячи лет было оно мое крестьянское как жена да матерь да дите мое.

И выходил я утром ранним молочным коровьим моим родным утром из избы коморы хмельной самогонной родной и пил студеный рассол и яснел грешной дурной головой и тут поле мое ждет меня стелется туманами молочными пуховыми…

И нет никого!..

Айда!..

Ой, хорошо!.. Светло!..

Только изба моя да я да поле необъятное ждет да ласки силы моей требует.

И я ласкаю его кормлю его лелею его поле кормильное колыбельное гробное святое мое…

Ой поле родное!..

И тут колыбель и тут гроб!.. Хорошо!..

И я выхожу с похмелья из избы — а тут поле стелется ластится родимое трезвое ко мне стелется ластится просится трется о ноги мои об меня поле поле поле…

Есть просит как скотина утренняя алчная…

Еще по полю туманы гуляют как слюна коровья…