Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

• Название: Земные и небесные странствия поэта
• Автор: Тимур Зульфикаров
• Издательство: Порог
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007

В книгу мастера поэм в прозе вошли как произведения последних лет, так и произведения, уже выдержавшие проверку временем.

Роман «Земные и небесные странствия поэта» получил английскую премию «Коллетс» как «Лучший роман Европы» в 1993 году.

Роман-миф «Коралловая эфа» признан «Лучшей книгой года» в 2005 году.

В книге сохранена орфография и пунктуация автора.

---

Так хочется бродить здесь и после смерти.

И я буду…

Абу! Отец!..

Но я еще вижу какую-то гору, на ней три креста, и трёх распятых…

И я гляжу через мглу гор и лет, и двух распятых не узнаю, но чую, вижу, узнаю Третьего…

Отец, я не скажу вам, кто Третий…

…Тут ветвь пошла, обломилась под ногами мальчика, но он успел нежно схватиться за другие…

Потом Иосиф ночью подрубил сосну и сказал: «Сын, сосна рухнула от древности своей. Она была наклонной, опасной — и вот обреченно упала…»

…Отец мой, абу, но я знаю, кто Третий… Я и со своего пня вижу… Открылось…

Но не говорите безмолвной Матери Моей…

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Абу, Авва, отец, не говорите матери моей о смерти моей…

Но вот Она пришла на крышу ночную мою и льнёт ко мне в Звездопадах, как душистый, медовый сноп свежей пшеницы в блаженной долине Азохис…

— Иму, Матерь моя, ты пахнешь пшеницами медвяными…

Но Она безмолвная, как пшеницы скошеные, как дальные и ближние звездопады, но в зрачках Ея звёзды летят, пылают, но не сгорают… вечные звезды материнской любви. (Китайские мудрецы говорят, что падающие звезды — это зрачки усопших матерей… они вечные…)

— Иму, Матерь, мама, на свете нет любви сильней, чем любовь Матери и Сына.

Только любовь к Богу превышает её.

Но любовь матери и сына — первая и на земле, и в Царствии Небесном…

Иму, Матерь, матушко, а помните, как Волхвы привели Звезду Рождества, и с Ней смирну, золото и ладан.

Смирну принесли — как человек, золото — как царю, ладан — как Богу…

Золото — за племя Сима…

Смирну — за племя Хама…

Ладан — за племя Иафета…

А ещё они принесли персидский пурпурный мак-текун отцу моему Иосифу. Пурпурный, как одежды первосвященников иудейских…

Но мак слаще, чем их кровавые одежды, чей пурпур загустеет, увеличится от крови моей…

И отец посадил мак-текун тайно на крыше моей…

Пианый, блаженный пурпур мака-текуна, умиротворяющий печаль…

Но брал ли? но берет ли отец мой сок мака?сон мака? не знаю, не знаю…

Подрезает ли отец мой тайно мак-текун и вкушает для изгнанья печали?

Иль мак-текун сам сыплется, опадает — не знаю, не знаю…

Я за отцом моим не хожу, не подглядываю…

Иму! Матерь, матушко моя, мама, маа, а я вижу и доныне воспоминаю, как три дня мы бежали в Египет от царя Ирода и от приказа его избить, окровавить млечных младенцев.

И как на третий день сверкнула египетская спасительница — река Риноколура, и как в ночах все звёзды падучие бежали с нами.

И все скарабеи, и все василиски, и все аспиды, и все львы, и все лани, и все пальмы, и все кедры ливанские. и все колодцы пустыни с нами бежали, бежали, бежали и нас ласкали, лелеяли и упасали…

И мы поселились в Матарее. близ Нила. где некогда под именем Осарсифа Моисей был священником…

И тут я увидел Пирамиды Фараонов, и все бежали, а Они стояли.

Иму, Матерь безмолвная моя, а какие Слова родились перед этими Пирамидами? Предшествовали Им?

Какие Слова стояли пред этими Пирамидами?где Они?

Какие Слова эти Пирамиды поставили. родили?

Кто знает?..

Только Фараоны и Жрецы знали Слова эти, но унесли с собой в глухие саркофаги?

И эти Слова замурованы, погребены бесследно в Пирамидах?

Но и эти Пирамиды истают, сокрушатся в камни, а камни изойдут в пески.

А Где Те Слова?

А Слова Моисея не станут песком и камнем забвенья?

А вдруг я скажу Слова Пирамиды Вечной Жизни?..

Матерь!

А Бог был всегда. И до человека…

Но Бог был нем…

Но вот Он впервые заговорил с человеком. С Моисеем на Синае…

А скоро Бог заговорит и явится в живом Человеке… В Богочеловеке…

А если во Мне, Матерь?..

Мария хотела сказать Ему, что Он кощунствует, но вспомнила Ангела Господня, который явился к ней перед Его рожденьем, и вспомнила, что Она была единственной на земле женой, чья девья пелена нарушилась не от мужа, а от новорожденного Дитя, и с тревогой и восторгом приняла истину Его Слов.

И вот Мария молчит и только гладит Его ягнячьи кудри.

Кудри льются в Ея перстах, похожих на юные изумрудные камыши бродов Иордана…

Камыши гибкие, певучие, атласные, текучие…

Блаженно, сонно агнцу, дитяти в перстах матери…

Зыбко, звёздно, сонно, сонно, тепло…

Сонно…

Иму…Мама… маа, я засыпаю. но в глазах моих сонных стоят те Пирамиды Фараонов под теми звёздами и луною…

Тогда была разливчатая луна, как Нил в разливе…

Иму! Матушко, но Ваши груди, исполненные сладчайшего родильного, кормильного, творильного млека, молока, молозива плескались, как два Нила.

Вот они — облитые млечною необъятной луной — две материнские родильные Пирамиды стоят у губ Моих кормильно и закрывают Пирамиды Фараонов.

…И уйдут. сойдут Пирамиды Фараонов, а вечно будут стоять. плескаться Пирамиды Святых рожениц, матерей земли…

И за этими Святыми Живыми, Дышащими Пирамидами — я не вижу, я не видел каменных…

Иль Пирамиды Фараонов — не Знаки Вечной загробной Жизни, а только Груди кормильных плодоточащих матерей…

Тогда они вечны…

Матерь, но почему там, в яслях ягнячьих сырых, под грудями пирамидами млековыми Вашими, почему Звезда Волхвов?

Звезда Рождества неповинного?

Звезда колыбели?

Звезда Вифлеема сразу стала и Звездою Смерти?

Звездой Херема — последнего отлученья при рёве четырёхсот храмовых бараньих оглушительных рогов, рогов?

И приговора Синедриона смертного?..

И эта Звезда сразу пошла за Мной от яслей Вифлеема?..

И вот царь Ирод Антипа возжелал убить Меня, птенца в гнезде, и приговорил к смерти всех младенцев до двух лет.

И возрыдали сыро, оцепенело млековые матери с грудями-пирамидами, и никого не стало у пирамид их опустелых.

И даже праматерь иудеев Рахиль вышла из гробницы и возрыдала, усопшая, на дорогах избитых зелёных младенцев…

Матерь!..

И вот пришли цари, от которых даже мертвые выходят из могил и рыдают громче, чем живые…

И я, младенец, слышал эти крики.

И слышу досель…

И при таких владыках длится жизнь моя, и при таких рыданьях и криках…

Матерь, матерь, но если б тогда, до двух лет, убили Меня, поникли бы тогда Пирамиды Ваши, но нынче уже бы утихли Вы, а не предстояло бы Вам более мучительное…

О, Господь мой!..

Но. Матерь. Вы со Мной на крыше детства моего, и блаженно, сонно мне, и отстраняю я дни грядущие мои…

Но. Матерь моя, не говорите старому отцу моему о Звезде Смерти, кочующей ближе и ближе над головой моей…

… Спит мальчик Иисус на крыше под звёздами, и Матерь безмолвная преклонилась над Ним…

Она потом отворит богоглагольные, богоколокольные лепестки-уста…

После Креста.

А пока Она распростерлась над Ним, и шепчет Он:

…Иму! Вы закрыли Млечный Путь, от которого остро, больно глазам моим засыпающим… А от вашего дыхания блаженно и тепло…

Иму, матерь моя, любовь больше Млечного Пути…

Ах, мама, маа…

…А пока вешний, тёплый, назаретский, оливковый ветер вместо одеяла веет над Ними…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Иму, Матерь, а что есть любовь между мужем и женой?..

…А в Назарет этой весной птичьей приехала племянница нашего соседа Малха, вечнопианого от вина и недоступной прохожей красоты жен.

Её звать Мария. Ей уже десять лет… Мария из Магдалы…

И вот, когда я кормил на крыше перелётных птиц моих — она пришла на крышу.

Она сказала: "Иисус, Иешуа, я пришла поглядеть на птиц твоих…"

Но я почуял, что не из-за птиц пришла она…

И я не из-за птиц пустил её на крышу…

…Вот она стоит, колеблется, наклоняется, порхает над крышей дома моего, как бабочка галаадская.

Она в бархатной изумрудной палестинской длинной. кубовой рубахе "джеллабе" с острыми, почти до земли, рукавами и в алой, шелковой персидской шапочке-тюбетейке.

А из-под шапочки лиются, ликуют шелковые курчавые волосы её до

самых колен…

И власы её ручьистые сокрывают её лучше рубахи палестинской, как

стада кишащие, курчавые, вешние покрывают гору Гаризим, где я люблю сидеть и глядеть на родную Галилею мою…

И она бегает по крыше слепо средь птиц моих, и пугает птиц моих, и птицы улетают…

И она бегает по краю крыши, и готова сорваться с крыши в изумрудной рубахе "джеллабе" кубовой своей и в шапочке алой своей, и охваченная, объемлемая от вешнего ветра власами курчавыми, неистовыми своими, стадами агнцев каракулевых она, она… как юная ива расплескалась от ветра…

И она слепо, яростно бегает по крыше и недвижно, печально глядит на меня из-за влас своих…