Георгий Адамович - «Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)

• Название: «Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)
• Автор: Георгий Адамович
• Жанр: Филология

Публикуемый ниже корпус писем представляет собой любопытную страничку из истории эмиграции. Вдохновителю «парижской ноты» было о чем поговорить с автором книги «Незамеченное поколение», несмотря на разницу в возрасте и положении в обществе. Адамович в эмиграции числился среди писателей старшего поколения, или, как определяла это З.Н. Гиппиус, принадлежал к среднему «полупоколению», служившему связующим звеном между старшими и младшими. Варшавский — автор определения «незамеченное поколение», в одноименной книге давший его портрет, по которому теперь чаще всего судят об эмигрантской молодежи…

Из книги: Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына 2010. М… 2010. С. 255–344.

---

Et ainsi de suite[125].

Очень рад, что Вы пишете книгу. И за Вас, и вообще! Я свою все никак не могу кончить, даже наполовину. Летом я веселился и бездельничал, а сейчас приступил и буду писать срочно. Обещал Александровой[126] все прислать в октябре, ну пришлю не все, а кое-что, а в ноябре — все[127]. Надеюсь, malentendu[128] не будет, хотя я с ними (судя по прошлой переписке) ни в чем не уверен. Все мои денежные планы на них построены, но это — не для огласки, а конфиденциально. Здесь на меня обрушился налог за прошлое, целый капитал, а любовь на старости лет требует денег.

В Париже — тоска и вопли со всех сторон. Жорж Иванов — полутруп, и, по-моему, долго не протянет, Вы бы его не узнали. Одоевцева была бы весела, как пташка, если бы не тяготилась супругом и деньгами. Лида в полном отчаянии, словом, всё у всех грустно и плохо. Видел с удовольствием и отрадой Нат<алью> Владимировну[129], обедал у них в обществе Прегелыпи (тоже какие-то драмы!), Веры Николаевны и Зурова. Это — одно из редких приятных воспоминаний о Париже.

Напишите о себе. У Вас что-то с ногой[130]: что, и насколько это серьезно или неудобно? Буду очень, очень, очень рад, если приедете летом в Париж. Но приезжайте в июне, п<отому> что в июле начнется общий разъезд, в частности — мой.

А насчет того, что будет после смерти, ничего не знаю. И чем дальше живу — тем знаю меньше.

Ваш Г. А.

15

104, Ladybarn Road Manchester 14

30/Х-54

Дорогой Владимир Сергеевич

Отчего Вы не ставите числа на письмах? Собирался ответить Вам на ваше последнее письмо, и не знаю, когда оно писано. Кажется, совсем недавно.

Отвечаю по порядку, как человек аккуратный.

«Опыты». Я в переписке tres suivie[131] с Иваском[132]. Он мне по письмам очень симпатичен, и, по-видимому, вообще мил и искренен. В Париже его почему-то невзлюбили (по сведениям Неточки[133]), но это — какие-то личные счеты, Ставрова и К°. Кстати, Ставров — будто бы мой приятель. Но нет на свете человечка более себялюбивого, самолюбивого, самомнящего и т. д. В оправдание можно сказать, что он — болен. Мария Ивановна по природе лучше, но она — его тень. (Все это — entre nous, как вообще всегда все.)

Гринберг, по-видимому, спятил на Сирине и его гениальности[134]. Было время, он носился с Маяковским. По-моему, «Опыты» должны бы остаться вне Сирина, — не браня его, конечно, по глупому примеру «Чисел», но и не интересуясь им. «Il n’est pas de la maison»[135], и если даже его мэзон лучше, то это дом — не наш, и у меня лично нет никакого желания туда переселяться.

Вообще, было бы хорошо, если бы «Опыты» (если только они не лопнут на одном номере!) приняли позицию ответственности за лучшее русское «прошлое — будущее», без эстетического холода и без общественного узколобия, не с презрением к дипийству, а с попыткой им объяснить, что не все их жанром и складом исчерпывается. Ну, Вы понимаете сами. И это должна бы быть Ваша роль в «Опытах», поскольку Иваск — слегка одуванчик, со всеми соответствующими прелестями, но, кажется, без стержня.

Рейзини. О нем мне недавно писал Яновский, тоже с предложением замолвить словечко о моих налогах. Нет, пожалуйста — ничего такого не делайте. Во-первых — если бы надо, я бы написал сам. Во-вторых — летом, проигравшись, я ему и написал вопль, мгновенно принесший солидные результаты. Но у меня есть к Вам другая просьба, если Вы его видите. Меня просил написать ему Жорж Иванов, и я обещал. Но мне неловко просить еще и о друзьях, не только о себе. Если Вы Рейзини можете увидеть, передайте ему просьбу Жоржа, скажите, что я с ним вполне в мире[136], и был бы рад, если бы он ему помог. Жорж болен, растерян, и хотя финансово это бездонная бочка, все-таки им деньги очень нужны (28, rue Jean Giraudoux, Paris 16е). Пожалуйста, сделайте это, если можно. Меня как-то терзает, что я Жоржу обещал, а ничего до сих пор не сделал.

Вы спрашиваете о Jean Perin и Юре[137]. О Жане — не знаю ничего, Юра в Касабланке, женился и отец семейства. Я в Ницце встречался с его дядей, а сам он мне очень давно не писал. Я не совсем понимаю, что у Вас с ногой и отчего «нельзя вылечить». Что это, в костях? Вы были всегда спортивным жен-омом[138], а вдруг хромаете! C’est la fin des haricots[139].

Да, о моей книге и Чех<овском> изд<ательст>ве. Я послал им уже страниц 175, на днях пошлю еще. Ничего общего с «Комментариями», как Вы предполагаете! Длиннейшие рассуждения о разных эмигр<антских> писателях (старших). Скука крайняя. Конечно, я кое-что беру из давних вырезок, но все это приходится наново комбинировать. Между прочим, Терапиано мне сказал, что они заказали историю эмигр<антской> литературы Глебу Струве[140], из опасения, что парижанин стал бы слишком превозносить все парижское. Надеюсь, что этот заказ не совпадает с моей книгой. У меня — ничуть не история, а взгляд и нечто.

Что пишете Вы — мне не вполне ясно. Очевидно, тоже взгляд и нечто, но о чем? О генералах вообще, или о генералах 12-го года?

До свидания, cher ami. Кланяйтесь, пожалуйста, друзьям, если они у меня в Н<ью>Йорке есть, и, конечно, Кодрянским.

Ваш Г. А.

16

104, Ladybarn Road Manchester 14

13/XI-54

Дорогой Владимир Сергеевич

Спасибо за письмо, и за то, что говорили с Рейзини о Жорже Иванове. Надеюсь, пошлет. А то, что он на Вас не обижен — очень к его чести. Я не обидчив (честное слово!), но если бы такое написали обо мне, пожалуй, обиделся бы. Даже физически он у Вас вышел противен, а физическое обиднее нравственного. Передайте ему от меня нежные чувства, самые искренние, — ну а насчет поездки в Америку, пока нечего и думать. Летом у Вас жарко и пусто, зимой я занят.

Относительно моей книги: да, она — о старших, потому что о младших начни писать, так надо бы потом застраховать свою жизнь. Да и старшие — далеко не все, так, избранные — не столько по вкусу, сколько потому, что были о них у меня статьи. А о молодых — все сочиняй наново, а я ничего не помню, что они писали! Не сердитесь, к Вам это никак не относится, а о Вас я еще напишу. Хотел бы где-нибудь и что-нибудь написать об Иваске, — но где и что?[141] В Париже его не любят, какие-то счеты, и в одной из недавних статей Терапиано это «выперло» до неприличия[142]. А он — лучше них, во всех смыслах.

Ваша книга очень меня интересует. Но — поменьше цитат, побольше Вашего! И не очень уж вспоминайте Бергсона (простите за советы!). Да, кроме «Рудина» — для темы «русских мальчиков» — хорошо бы вспомнить «Былое и думы» (глава о гегельянстве и Моск<овском> университете) и воспоминания Тургенева о Белинском («мы не решили о Боге, а вы — чай пить!»)[143]. Свою статью «Неужели кончилось?» я, кажется, мог бы Вам прислать, но можете обойтись и без нее, если подберете цитаты из авторов более почтенных.

Еще два слова — об Алданове. Что «противного» в «Ульм<ской> ночи»?[144] Если бы Вы знали, какой это милый, умный и грустный человек, то его не бранили бы. И притом — редкостно джентльменский, без позы и усилия. Я его очень люблю, malgre vous[145], ну, а о литературе — «сами все знаем, молчи». Хотя и литература много все— таки лучше, чем принято говорить! До свидания. Как Вы живете? Как нога?

Ваш Г. А.

Я недавно послал стр<аниц> 50 Александровой в «Чех<овское> изд<ательст>во». В ответ получил две строчки: «ждем дальнейшего». Очевидно, они еще существуют? Если Вы у них бываете, пожалуйста, ничего у них не говорите из того, что я пишу Вам о своей книге.

17

104, Ladybarn Road

Manchester 14

20/I-55

Дорогой Владимир Сергеевич

Хотя Вы пишете, что «давненько не получали от меня писем», но по-моему это Вы мне не писали, а не я Вам! Впрочем, память моя обанкротилась окончательно, так что, м. б., Вы и правы. Passons.

Книга моя действительно в Чех<овском> изд<ательст>ве прошла. Контракт подписан, аванс получен (но полностью ушел на погашение терзавшего меня ростовщического долга, сделанного 2 года назад, — но и то хорошо!). Насчет славы, сомневаюсь. Entre nous — но совсем entre nous, честно! — книга слабоватая, кое какая. Пожалуйста, только не разглашайте этого! Цитируете Вы «обожраться славой и деньгами» — неверно. Это Зинаида встретила Бунина, вернувшегося из Стокгольма: «ну, что, облопались славой?»[146] Он дрожал от злости, вспоминая это, еще 20 лет спустя. О том, что Рейзини наконец облагодетельствовал Иванова, я сообщил aux interesses[147]. Но почему от моего имени? Я во всяком случае просил Ив<анова> никому не рассказывать о рейзиневских щедротах. Перикл действительно очень болен. Но он все последнее время болел, и жаль мне — как это ни постыдно! сознаю, — не столько его, сколько М<арию> Ивановну, совсем им замученную. О чем Вы пишете книгу — мне так и не ясно. Цитаты, — но о чем и у кого цитаты? Что полкниги будет из Бергсона, я не сомневаюсь, но кто еще? Наверно книга будет интересная, в этом я не сомневаюсь, но не очень скромничайте, укрываясь за цитаты, пишите от себя! Кстати, у Вас голова, по-моему, вовсе не комментаторская: это не упрек и не комплимент, а «констатирование». Вам лучше писать прямо от себя, чем вдохновляясь другими. И еще кстати: сегодня со студентами я читал самые первые три-четыре главы «Детства» Толстого — и все думал: на кого это похоже? А это похоже на Вас, в особенности об отце (прочтите, если не помните — тон Ваш, до странности). Приехать бы в Нью-Йорк я очень бы хотел, но едва ли! Летом жарко и пусто, зимой я не могу. А что Рейзини, в принципе, все еще согласен оплатить мне дорогу, весьма трогательно. Богатство обычно ведет к скупости. У него, кажется, не привело.