Всеволод Кочетов - Ленинградские повести

• Название: Ленинградские повести
• Автор: Всеволод Кочетов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Книгу известного советского писателя Всеволода Кочетова составили повести: «На невских равнинах» (о ленинградских ополченцах), «Предместье» (о содружестве фронтовиков и тружеников тыла во имя победы над фашистскими оккупантами), «Профессор Майбородов» (о созидательном труде бывших воинов в первые послевоенные годы), и другие произведения.

---

Федору известна была скворчиная повадка — поболтать на досуге. Покойный его отец принес как-то бойкую молодую скворчиху с перебитой лапкой, сделал лубок из щепок, вылечил птицу, а потом принялся учить ее «словесности». Через год на вопрос, чего она хочет, скворчиха шипела, как змея: «Кашши». Когда отец говорил: «Пора дамочке замуж», она кричала: «Порра!» — принималась охорашиваться, поправлять, приглаживать свои неказистые перышки. Федор сам, бывало, останавливался под дуплистой ивой на огороде, на которой висел зеленый скворечник, перекидывался словом-другим с обитателями воздушного домика.

Молод еще Федя Язев, но уже давно кажется ему, что детские годы остались где-то далеко-далеко позади. И удивительно ли? Когда это было, что бежал он восемнадцать верст к военному комиссару записываться в добровольцы. Возрастом не вышел, сказали ему тогда, обожди годик. Ждать — где там. Прибился к бойцам, строившим дзоты на Воронке, пошел по специальности, которой учил его отец, — стал плотничать, да и провоевал всю войну с топором в руках. Усомнится иной раз кто-нибудь из любопытствующих: плотничал, мол, и полный кавалерский бант вырубил, всеми степенями ордена Славы украшен — как это так? Разве станешь рассказывать о тех переправах, которые впереди своих войск приходилось наводить под «юнкерсами», о тех мостах, которые рубили под огнем снайперов, о немецких атаках, отражая которые, плотники дрались вместе с пехотинцами… «Сто мостов — сто боев!» — сказал однажды на митинге генерал, вручая ордена бойцам батальона. Правильные слова, но и тоже не скажешь их односельчанам, — хвастает-де, подумают.

Но сто мостов, сто боев — были, далеко ушагал Федор через эти мосты от детских своих лет. На послевоенных стройках Белоруссии знали его серьезным, несмешливым, обремененным заботами бригадиром. Федор Павлович — звали, товарищ Язев. А здесь вот, в родном селе, как бы вспять сделало несколько кругов колесо времени. Какой «Федор Павлович» он односельчанам! Федя по-прежнему. Умение в руках, душевная твердость, принесенные с войны, — они с ним навечно; а вот годов этак с пяток будто и в самом деле сбросил кто с его плеч. Снова, как в ребячестве, понимает он скворчиный картавый говор, снова манят его к себе лес и речка.

Разве в тягость ему была работа с дядей Ваней, когда рубили сельмаг или избу для последней вышедшей из землянки семьи скотницы Анохиной? Отесывая нагладко свежие бревна, он делал это для своего удовольствия: приятней видеть вокруг красивое, чистое, ладное. Разве в тягость ему сейчас пахота? Прозрачный воздух над распаханным полем, весенняя суета в природе — они делают легкими ноги, — не шел — бежал бы за плугом, не будь тут Ивана Петровича, который и так с ухмылкой прислушивается к его перекличке со скворцом.

Идет за плугом Федор, плуг, как по струне, не свернет, не своротит, и только мысли пахаря все время заворачивают к селу, туда, куда по узкой тропке умчалась колхозная садоводка. О чем говорила? О комсомольском решении, о кольях каких-то… Да в словах ли дело! Без слов многое в годы Федора понятно.

— Цс! — оборачивается он, переполненный беспокойством молодости. В сердце — похоже на то, как было перед броском через Одер, когда с Василием Гусевым торопливо тесали они сосновые брусья на сваях посреди реки. В теле, казалась, не было веса, в душе не было страха, потому что где-то на том берегу, за рекой, всех их ждала Победа.

Победу изобразили потом в виде высокой светлой арки, через которую победители шли в новую, отвоеванную жизнь. Жизнь теперь вся впереди. Нет нужды покидать родные места. Племянник деда Березкина, Сашка Воробьев, надумал на киноинженера учиться, Люба Веселова, старшая сестра колхозного счетовода Кати, в морской техникум поступила. Вряд ли вернутся они в свои Гостиницы… «Не для того десятилетку кончают», — высказался Сашка. Но Федор иной разделяет взгляд — взгляд, которого держится Таня Краснова, тоже окончившая десятилетку. «Для этого и училась, — ответила она Воробьеву при ребятах, — чтобы не из деревни за культурой бежать, а чтобы в деревне культура была».

— А ну, соколики! — кричит Федор притомившимся коням.

Те взмахивают хвостами, плотней налегают на хомуты, плуг с хрустом режет землю. Через минуту сначала Зорька, а за ней и Чалый снова устало плетутся в упряжке.

— Перекур, Федя! — окликает Иван Петрович. — Тракторам нашим заправочку надо сделать. — И идет к меже, где оставлена набитая сеном веревочная плетенка.

Идет за своей плетенкой и Федор. Хорошо, что не знает его дум дядя Ваня, а то бы опять, поди, принялся подсмеиваться.

4

Возвратясь из «Раздолья», Майбородов почти все дни стал проводить на птичнике. Евдокия Васильевна вначале избегала пространных разговоров с ним, сердилась за полтора десятка погибших индюшат первого выводка. Но пошли другие выводки, сердись не сердись, а выращивать их надо. Майбородов заверил, что теперь все будет благополучно. Как его помощь оттолкнешь!

Молча установили они в птичнике правильные кормушки, устроили вентиляцию, соорудили при содействии Ивана Петровича солярий. Майбородов разработал специальный рацион кормления индюшат. Одной группе давали только сухие корма, другой — сухие вместе с сочными, сравнивали результаты такого кормления, еженедельно взвешивали птенцов, определяли прибавку в их весе.

Бабка Фекла одобрения этим новшествам не высказывала, но и не противодействовала им, предписания Майбородова выполняла в точности, время кормления соблюдала по черным от долгой службы ходикам с вязкой ржавых гаек вместо гирь.

Птицы росли быстро. Вытянув тонкие шейки, нацелив острые клювы, они бойко гонялись за бабкиным подолом, щипали ее за пятки. С лица Евдокии Васильевны выражение недоверия к своему квартиранту мало-помалу сходило. Но окончательно Евдокия Васильевна вернула Майбородову свои добрые чувства, когда на селе посадили сад.

В тот вечер, когда комсомольцы галдели в горнице, Евдокии Васильевны дома не было, разговора их она не слыхала. О нем ей после рассказал Иван Петрович, и рассказал так, как следует: что предложение садить сад по огороду сделал все-таки Майбородов, а не Танька. Да и сама Евдокия Васильевна слыхала в правлении, как Иван Кузьмич убеждал Панюкова не бояться риска. Когда-то, мол, яблоньки вырастут. К тому времени, может быть, и другие поля под овощи найдутся, та же Журавлиха будет осушена, например.

Панюков тогда сдался. Разве он против садов, говорил Семен Семенович. Просто выхода не видит подходящего, чтобы совместить и посевы зерна, и овощи, и сад. Фрукты — что? Предмет роскоши, могут подождать. С хлебом ждать нельзя. Хлеб — фундамент и колхозного и государственного благосостояния.

Словом, Панюков полагал, что первая задача колхоза, которым он руководит, — выращивать побольше хлеба, освоить как следует пшеницу, остальное приложится. Овощи он тоже причислял и хлебу, поэтому не только согласился с предложением Майбородова, но искренне ему обрадовался: и с огородом тесниться не надо. И сад будет, снимется с него слава зажимщика интенсивного земледелия.

Один Березкин заворчал:

— Мороки не оберешься. Как с плугами-то да с окучникаии вертеться меж дерев? И ей, свиристелке этой, слезы, и нам неудобство.

Но на дедово ворчанье правленцы не обратили внимания.

Тане, конечно, не пришлось прибегать к таким крайним мерам, как продажа платьев, для того чтобы получить деньги на саженцы. Панюков пожилился, пожилился, да и согласился на покупку. Он даже вместе с Таней поехал в питомник, где они закупили саженцы слив, груш, яблонь разных сортов, в том числе был и апорт, — не южный, верненский, о котором не могла забыть Таня, побывавшая в казахстанских садах, а попроще, — северный, но настоящий апорт, который дает яблоки крупные, ярких окрасок, сочные.

Ивану Кузьмичу, приходившему в поле помогать комсомольцам, Таня рассказала о мешочке семян, привезенных ею из уйгурского колхоза в Узун-Агаче, где размещалась эвакуированная школа и где они, ребята, осенью вместе о колхозниками убирали урожай яблок. Зря-де везла, одни дички из таких семян вырастут.

— Сейте, Танечка! — воскликнул Майбородов. — Может быть, из нескольких тысяч один даст нужный результат — и то удача. Ведь и Иван Владимирович Мичурин так делал. Отбирал из тысяч дичков нужные ему, потом скрещивал — и какие сорта вывел!.. И вы, уверен, рано или поздно воспитаете южных гостей. Дерзайте по-мичурински!

Груши рассадили, как и предлагал Панюков, вместо тополей — вдоль улицы, аллеей, яблони — на огородных полях. Березкин там уже морковь посеял, попортили ему часть грядок; дед ругался, ходил по селу, жаловался кому ни придется. Панюков его урезонивал:

— Без щепок, понимаешь, Степан Михайлович, лесу не нарубишь. Что делать? Не я это садоводство придумал. Давай терпеть. Годочков через пяток, глядишь, ничего, кроме мармеладу, и есть не захотим с тобой. Да что — мармелад! Слыхал, французские мужики из яблок сидр гонят? Вроде вина или квасу — не пойму, а говорят — обопьешься. Заживем, дедка!