Беате Ханика - Скажи, Красная Шапочка

• Название: Скажи, Красная Шапочка
• Автор: Беате Ханика
• Издательство: КомпасГид
• Жанр: Детская проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-904561-55-0

Мальвине — тринадцать лет, и она, как все ее сверстницы, ходит в школу, любит болтать с лучшей подружкой Лиззи, занимается музыкой, воюет с мальчишками на вилле, катается на велосипеде, влюбляется, ссорится со старшей сестрой, навещает дедушку, словно Красная Шапочка…

Но что-то не так. У Мальвины есть темная тайна — то, в чем стыдно признаться, но очень тяжело держать в себе. Однажды она пытается рассказать правду родным, но ее не хотят услышать и понять. Даже брат, который раньше всегда ее поддерживал…

Пронзительный, светлый, остроумный, поэтичный роман немецкой писательницы Беате Терезы Ханики — ее первая книга для подростков, но именно за него Беате получила несколько премий, и в том числе была номинирована на Немецкую детскую литературную премию.

Перевод данной книги был поддержан грантом Немецкого культурного центра им. Гете (Института им. Гете), финансируемого Министерством иностранных дел Германии.

---

Ты что, — говорит он.

Ничего, — говорю я, оставь меня.

Он больше не пытается так делать, но смотрит на меня очень странно.

Мне просто это не нравится, — говорю я, потому что чувствую, что надо что-то сказать в свое оправдание.

Голуби воркуют над нашими головами, все как будто мирно и спокойно, только в затылке у меня снова начинается покалывание. Я забираюсь на балки, чтобы отвлечься, Муха смотрит на меня снизу, у него дружелюбное лицо, это самое дружелюбное лицо из всех, которые я знаю. Он ничего не спрашивает, он просто здесь и смотрит на меня, а я забираюсь по балкам, все выше и выше.

Когда Муха здесь, я не боюсь упасть.

Четверг

Вскоре после того, как меня записали в школу, бабушка первый раз вернулась из больницы. На голове у нее был надет платок, потому что волосы выпали, и ей не хотелось, чтобы я ее испугалась. Конечно, я знала, что у нее не было волос, ни одного, даже самого коротенького. Мы стояли рядом в маленькой кухне, маленькой голубой кухне с пестрыми занавесками.

Что такое рак? — спросила я, и бабушка уронила тарелку, которую держала в руке, обратно в раковину, мыльная вода брызнула во все стороны: мне на лицо и ей на фартук.

Рак… про него я почти случайно услышала от родителей накануне, мама сказала, что рак будет поедать бабушку изнутри, а я подумала, что такого рака в бабушке наверняка можно найти. Я была уверена, что врачи что-то сделали неправильно, потому что в больнице, наверно, про этого рака просто не всё еще знают.

Бабушка вытерла руки о фартук и села со мной на пол, ей это было нелегко, из-за суставов, но когда дедушки дома не было, мы часто сидели в кухне на полу, опершись спиной о кухонные шкафчики. Чаще всего мы рассказывали друг другу всякие небылицы, которые сами же и придумывали, рассматривали бабушкины варикозные вены под чулками.

Варикозные вены, считала я, — замечательная вещь, это что-то таинственное, что-то, что можно видеть, хотя оно находится внутри тела.

Правда, что рак поедает тебя изнутри? — спросила я тихо и провела указательным пальцем по одной из этих вен, особенно толстой, которая все время пульсировала и выступала над кожей то тут, то там, а если нажать на нее пальцем, она распухала, но я не нажимала, потому что бабушка говорила, с варикозным расширением вен не шутят.

Да, это правда, — сказала бабушка тихо, притянула меня к себе и поцеловала в лоб, как она делала, когда я плакала или когда папа приходил меня забирать.

Рак, — сказала она, уже давно внутри меня. Уже несколько лет. Сначала он всего лишь мысль, чувство, ощущение несчастья, маленькая ранка, которую кто-то тебе нанес, но если не проследить за тем, чтобы эта ранка заросла, то из нее вырастет нечто, оно будет становиться все больше и больше, а потом примется поедать тебя изнутри, потому что долгие годы ты не обращала внимания на себя, на эту маленькую ранку. Потому что ты была несчастной все эти годы.

Щекой я чувствовала колючую ткань бабушкиной блузки и ее худенькое плечо. Мыльная пена в раковине с шелестом опадала, радужные пузыри потихоньку лопались. Больше всего мне хотелось вскочить, опустить руки по локоть в эту пену, чтобы смыть все сказанное, и рак, и все, что так угрожающе нависло над нами.

Что же делать с такой раной? — спросила я, потому что не могла представить себе, что это такое, ничего реального, может быть, это что-то вроде надреза в душе, что-то крошечное, бледное, чего снаружи не видно, то, что только чувствуешь ночью, когда лежишь в кровати одна и вслушиваешься в себя. Тогда, наверно, слышишь сначала биение сердца, а потом за его биением ощущается что-то другое, этот надрез, а может быть, это просто синяк, ссадина или царапина.

Надо внимательно к ней прислушиваться, — сказала бабушка, и не переставать слушать до тех пор, пока она не скажет последнее слово.

Я никогда не прислушивалась, Мальвина, — сказала она.

На лестнице раздался какой-то шум, и мы насторожились. Фрау Бичек тогда уже жила в доме, но никаких детей еще не было, она ждала первого ребенка, она приехала из Польши уже беременная.

Чаще всего в доме было тихо, потому что соседи, которые жили выше и ниже бабушки и дедушки, были уже старые и никакого шума не производили. Бабушка считала, что это грустно, что мне не с кем поиграть, она всегда говорила, что нет ничего живительнее детского смеха. Но то, что мы услышали, был не смех, это был грохот, как будто кто-то упал с лестницы, у бабушки побелело лицо, оно стало еще белее, чем до того.

Дедушка пьян, — сказала она, с трудом поднялась, перешагнула через мои ноги и захлопнула дверь кухни, очень быстро, потом повернула ключ в замке. Грохот стал громче, мы услышали дедушкины ругательства, потому что он не мог попасть ключом в замочную скважину. До того дня дедушка никогда не был пьяным, по крайней мере, в те дни, когда я приходила к ним; однажды он объяснил, что отмечает каждый стакан красного вина палочкой, чтобы всегда точно знать, сколько он выпил.

Иногда мне случается немножко перебрать, — сказал он и подмигнул мне, но только чуть-чуть, потому что опьянение — это эстету не пристало.

Дедушка никогда не бывает пьяным, — сказала я неуверенно, бабушка ведь могла ошибиться, но потом мы снова услышали, как он ругается, он говорил ужасные вещи и криком звал бабушку, а мы совсем затихли.

Бабушка снова обняла меня. Не бойся, — прошептала она, не бойся. Но я чувствовала, что она-то боится, а потом дедушка все-таки попал ключом в дверь и ввалился в коридор.

* * * *

На следующее утро я плетусь в ванную. Голова гудит, под волосами я нащупываю большую круглую шишку. Я запираю дверь и наклоняюсь над раковиной, чтобы окатить затылок холодной водой. Мама все еще в постели, Анна ушла бегать трусцой. С недавнего времени она одержима фитнесом — чтобы не откладывался жир, так она говорит. А я думаю, что она бегает больше для того, чтобы соседским парням было на что посмотреть. Но если с Анной про это заговорить, она звереет. Лиззи говорит, это признак того, что мои предположения верны, а Лиззи в таких вещах хорошо разбирается. Во всяком случае, Анна в черных шортах и узкой футболке почти каждое утро бегает вокруг нашего квартала, под конец лицо у нее такое красное, что не видно ни одной веснушки, а когда я ее этим поддразниваю, она говорит: ну конечно, тебе-то не нужно беспокоиться о своем весе, ты и так плоская, как вешалка, на тебе жир не откладывается. Это она намекает на то, что у меня нет груди и попы, по ее мнению, я принадлежу к самым неженственным существам, когда-либо появлявшимся на свет.

Я обматываю мокрые волосы полотенцем и вылезаю из ночной рубашки. В чем-то Анна, конечно, права, я поворачиваюсь и рассматриваю в зеркале свою маленькую попу. Спереди дела ненамного лучше: отчетливо видны бедренные кости, плечи тоже довольно костлявые. А теперь посмотрим на бюст, то есть на то, что должно им когда-нибудь стать. Мы с Лиззи часто сравниваем грудь: идем в ванную к Лиззи, и она говорит, ну, какие новости на сиськином фронте? Мы хихикаем и стягиваем футболки через голову. Потом притворяемся, что берем у наших грудей «интервью», я говорю, например, голосом моей правой груди: мне не помешало бы некоторые подкрепление, а Лиззи говорит: совершенно с вами согласна, мадам. Лиззи вообще единственный человек на свете, которому разрешается потешаться над моей грудью. Это потому, что у нее самой пока еще тоже не очень-то много выросло, и мы, так сказать, плывем в одной лодке. Часто мы утешаем друг друга тем, что большая грудь ни одной из нас совершенно не пойдет, но, если совсем по-честному, мы бы с удовольствием заимели бы такую, и даже немного завидуем Анне.

Но смотри-ка — сегодня я гляжу в зеркало и вижу небольшое изменение, оно совсем крошечное, но все же. Под соском видно набухшее место, и, если надавить там пальцами, оно болит, надо же — моя грудь болит. А мама Лиззи всегда говорила, что если грудь болит — значит, она растет. Я наклоняюсь как можно ближе к зеркалу, чтобы получше все рассмотреть, а потом ухмыляюсь своему отражению — нет сомнений, растет! Вот Лиззи сделает большие глаза, когда я ей про это расскажу! Я вдруг очень взволновалась, как будто в моей жизни должно произойти что-то особенное, я даже уверена, что такое произойдет — уже сегодня, прямо сейчас, как только я выйду из дома. Я надеваю черную футболку и мои любимые джинсы, они уже совсем светлые и потрепанные и, к сожалению, немного коротки, маме они не особенно нравятся, она говорит, у меня в них вид как у оборванки. Но мама еще спит и не увидит, в каком виде я выхожу из дома. Я хватаю корзину с пластиковыми коробками с едой и мой велосипедный ключ.

Перед калиткой стоит Муха. Муха и Анна. Я хватаю ртом воздух и застываю на лестнице. Они развлекаются по полной программе. Анна одета для бега, на ней короткий топик, оставляющий открытым живот, руки уперты в бедра, она смеется и откидывает голову назад, встряхивает волосами, они блестят на солнце, как золото.