Ричард Бокэм - Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

• Название: Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей
• Автор: Ричард Бокэм
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2011
• ISBN: 978–5–699–46401–2

Эта книга — удивительное расследование всемирно известного ученого, которое проливает свет на жизнь Иисуса и происхождение Евангелий. Сюда вошли результаты новейших исследований древней культуры, человеческого мозга, механизмов памяти. Автор объясняет, как получилось так, что слова и поступки Иисуса не были забыты и достоверно известны всему миру и теперь, и приоткрывает завесу над одной из величайших тайн Библии: тайной личности любимого ученика Иисуса, загадочного автора Четвертого Евангелия. Впервые на русском языке главный труд одного из самых авторитетных специалистов по Новому Завету.

Впервые:

Живые свидетельства всех непосредственных участников евангельских событий и древних церковных историков и апологетов, проанализированные одним из самых авторитетных исследователей Библии.

Результаты новейших исследований древней культуры, человеческого мозга, механизмов памяти и жизни первого христианского поколения.

Уникальная реконструкция цепочек, по которым устно передавались рассказы о словах и поступках Иисуса от человека к человеку.

Тайна личности анонимного любимого ученика Иисуса, загадочного автора Четвертого Евангелия.

Ричард Бокэм — специалист по Новому–Завету, профессор Университета Сент–Эндрюс ( Шотландия ), член Британской академии и Королевского научного общества Эдинбурга.

---

Однако это — лишь отправная точка критики форм. Она позволила исследователям классифицировать Евангелия как фольклорную литературу, близкую к своим устным источникам, и заняться исследованием «формы» (Gattung) каждого отдельного рассказа. Они разработали типологию различных форм, различающихся в основном композиционно, хотя значительную роль в этой классификации играло и содержание повествований. На деталях классификации мы сейчас останавливаться не будем, однако для примера перечислим пять форм евангельских повествований, идентифицированных Дибелиусом. Вот они: парадигма (Бультман предпочитал термин «апофтегма», а Винсент Тейлор изобрел термин, ставший общепринятым в англоязычной науке — pronouncement story, «рассказ об изречении»), сказка, легенда, рассказ о Страстях, миф. Такие очертания предания приняли в раннехристианской церкви, где каждая форма определялась своим Sitz im Lehen («местом в жизни») церкви и имела свои функции. Sitz im Lehen – это типичная ситуация, в которой произносилось предание: проповедь, молитва, катехизация, апологетика. Критики форм претендовали на знание того, как использовалась каждая из евангельских перикоп в своей устной форме в жизни общины.

Именно в этом смысле говорится, что евангельские предания рассказывают нам, скорее, о жизни древней церкви, чем об исторической жизни Иисуса. Следующий шаг — предположение, что предания не только адаптировались для нужд церкви, но часто для этих нужд и создавались. Впрочем, следует сказать, что ученые более умеренных взглядов, особенно англоязычные[622], критически воспринимающие немецкую критику форм, часто замечали: из того, что традиция определенным образом использовалась в жизни церкви, никак не следует, что она там и возникла и не восходит к Sitz im Leben Jesu. Однако само предположение, что евангельские предания могли быть созданы в общине, вызвало к жизни целую дискуссию о критериях аутентичности речений Иисуса. Эти критерии аутентичности (то есть действительной принадлежности тех или иных слов Иисусу), через которые «просеиваются» слова Иисуса в Евангелиях, выросли из притязания критики форм на способность найти каждому преданию место в жизни древней церкви и таким образом объяснить происхождение неаутентичных речений.

Критику форм как метод, позволяющий проследить происхождение и историю евангельских преданий, использовал, прежде всего, Бультман. Он считал это возможным по многим причинам. Одна из них — то, что большинство перикоп, какими мы их знаем из Евангелий, не представляют собой чистые образцы своей формы: они либо демонстрируют развитие и усложнение чистой формы, либо не могут быть безоговорочно отнесены к той или иной форме и должны классифицироваться как смешанные типы. Бультман полагал, что каждое предание изначально существовало в чистой форме, а отклонения от образца — свидетельства той истории, которую оно прошло между своим возникновением и включением в евангельский текст. Кроме того, Бультман пытался установить законы передачи традиции, повлиявшие на все формы. Особенно отмечал он те изменения, которым подверглись перикопы Марка при переходе к Матфею и Луке, полагая, что в этом литературном взаимодействии продолжали действовать те же законы, что и в предшествующей устной передаче. Кроме того, законы передачи традиции можно было обнаружить в изучении народных сказок, песен и популярных анекдотов, которые Бультман относил к тому же роду устной литературы, что и Евангелия. Целью своих исследований он ставил возможность различать более ранние и более поздние предания, а также восстанавливать предшествующую форму предания, не дошедшую до наших дней.

Хотя при идентификации форм евангельских преданий критики форм использовали параллели из эллинистической и раввинистической литературы, их понимание евангельской традиции базировалось в основном на аналогии с фольклором, изучаемым фольклористами того времени. Аксиомой для критиков форм было то, что устная литература анонимна, то есть ее авторство принадлежит не какому–либо конкретному лицу (тем более, известному по имени), а всей общине. Кроме того, Бультман полагал, что в подобном контексте предания должны были свободно изменяться и даже сочиняться для нужд общины. Общины такого типа, считал он, не интересуются прошлым и не склонны сохранять историческую информацию ради ее исторической ценности.

Это мнение основано не только на предполагаемой аналогии с фольклором — имеет оно и богословскую сторону. По мнению Бультмана, для раннехристианских общин, особенно «эллинистических» (в противоположность палестинским), был значимым не исторический Иисус, а Господь Иисус, воскресший, вознесенный и находящийся в непосредственном общении с верующими. Этот живой Иисус обращался к общине через христианских пророков, слова которых часто включались в евангельские предания, а затем, в письменных Евангелиях, приписывались допасхальному Иисусу. У общин не было исторического сознания, которое побудило бы их делать различие между до–пасхальным и послепасхальным Иисусом. Это буквально аксиоматическое утверждение об отсутствии у ранних христиан интереса к реальному прошлому и реальному учению Иисуса — центральный пункт скептических воззрений Бультмана на историческую ценность преданий в целом. По той же причине он считал, что древнейшие христиане не придавали никакого значения очевидцам и не обращались к ним для проверки информации, даже если те были доступны. Если очевидцы и играли какую–то роль, то лишь при зарождении христианского движения в Палестине — но не в эллинистических общинах, где сложились и приняли известную нам форму Евангелия.

Критика критики форм

В наше время буквально каждый элемент этой конструкции ставится под сомнение или прямо отвергается некоторыми учеными или даже их большинством. Многие возражения основаны на том, что сейчас мы гораздо больше знаем о том, что происходит с устными преданиями в преимущественно устных культурах.

1) Предположение Бультмана, что предание возникает в своей чистой форме, сейчас подвергается большому сомнению: нет причин, по которым предание не могло бы с самого начала существовать в модифицированной или смешанной форме[623]. Тот факт, что очень немногие из евангельских перикоп укладываются в чистые формы, постулированные критиками форм, указывает лишь на то, что к описанию форм следует подходить более тщательно и дифференцированно.

2) Между формой и Sitz im Leben нет жесткой корреляции. Часто одни и те же предания в разных контекстах выполняют различные функции, а в одном и том же контексте могут использоваться самые разные формы[624].

3) В целом критики формы очень преувеличили эффект «гомеостаза» (термин введен антропологом Джеком Гуди), то есть точного соответствия между преданием и тем, как оно используется и для каких целей сохраняется в обществе. Ян Венсайна пишет об устных преданиях в целом, что «между содержанием и актуальностью, безусловно, есть некоторое соотношение, но не полное… Присутствие в самых различных преданиях архаизмов опровергает теорию гомеостаза»[625]. Другими словами, историческая информация в преданиях может сохраняться, даже если не имеет прямого отношения к сегодняшней жизни общины. Далее Венсайна делает замечание, очень важное в связи с нашим следующим вопросом — насколько первые христиане интересовались историей: «Теории гомеостаза не могут объяснить, почему в одних сообществах история ценится больше, чем в других»[626]. Здесь вступают в действие специфические культурные особенности.

4) Согласно общепринятому мнению, Э. П. Сандерс в своем труде показал, что не существует единых законов передачи устной традиции, действовавших на всем протяжении истории евангельских преданий. Исследовав рукописные варианты и апокрифические евангелия (то есть постканоническую традицию, о которой сохранилось относительно много свидетельств), он пришел к выводу, что «традиция развивается — по всем параметрам — в противоположных направлениях»[627], хотя в случаях некоторых критериев, используемых для определения относительного возраста предания, наблюдается более или менее выраженная тенденция развития в определенном направлении[628]. (Сандерс следует предположению Бультмана о том, что развитие устной и литературной традиций во многом схоже.)

Эти четыре возражения разрушают практически все здание истории евангельских преданий, возведенное на фундаменте критики форм. Как выясняется, критика форм может работать только с формами — она не в силах ни описывать происхождение преданий, ни определять их сравнительный возраст[629]. Поскольку эти четыре пункта широко признаны — казалось бы, этого достаточно, чтобы прийти к выводу, что критика форм неспособна показать нам, что происходило с евангельскими преданиями в промежутке между очевидцами и текстами Евангелий. Однако есть и кое–что еще.